— Возможно, — настаивала она, — он пренебрегал ими?
— Пренебрегал? О боже, откуда эта идея?
Она отвернулась, пряча от него глаза, и едва слышно пробормотала:
— Это становится все хуже и хуже. Он меня почти не замечает. Ни единого слова от него не слышу… Что мне делать? Скажите, что мне делать, Карл?
— Я-то здесь при чем? — сухо ответил он. Что кроется за этим театральным представлением? Она никогда бы не стала откровенничать с ним, если бы не преследовала какую-то цель.
Луиза, будто не замечая его тона, сказала:
— Что будет, Карл?
Он упрямо помотал головой.
— Я адвокат, а не оракул. Если необходимо, поговорите с брачным консультантом. А лучше всего — с самим Эрлом.
— Я пыталась. Он не слушает. Как будто меня нет. Если у вас будет возможность, узнайте, чем я провинилась…
— Ладно, ладно.
По длинному прохладному коридору он прошел к кабинету Коннистона и постучал. Послышалось жужжание — у Коннистона была на столе электрическая кнопка для автоматического отпирания двери. Кабинет, обитый пробковым деревом, предназначался только для работы, и заходить туда просто так никому не дозволялось.
Вдоль одной стены стоял ряд коричневых картотечных ящиков. Картина Утрилло и небольшой Пикассо голубого периода — вот и все украшения. Кожаные кресла, звукопоглощающий ковер и огромный стол орехового дерева.
Коннистон, хмурясь, говорил по телефону. Скользнув взглядом по Оукли, он кивнул. Разговор, судя по всему, был далек от завершения. Оукли подошел к окну, выходившему на выложенный плитами задний огороженный дворик. В пятидесяти футах от дома стоял фонтан в стиле барокко, вывезенный Коннистоном из Европы; Оукли он не нравился. Сразу за фонтаном располагался пруд, выложенный изразцом. Кто-то плескался в пруду. Минуты через две купальщик вылез на берег — оказалось, что это Терри Коннистон.
Она двигалась легко и быстро — молодая, гибкая. Ноги касались раскаленных каменных плит, как пальцы — клавиш пианино. Оукли смотрел, как она устраивается на шезлонге под пляжным зонтиком. Темно-зеленое бикини выгодно оттеняло ее рыжеватые волосы.
Почему-то Оукли вспомнилось сейчас, как умер брат Терри, Эрл-младший. Луиза позвонила ему в полночь и со слезами просила прилететь немедленно: они только что узнали о смерти юноши. Коннистон был повержен, постарел. Оукли не отходил от него почти неделю подряд. Он уверенным тоном лгал ему, пытаясь убедить Коннистона, что тот не виноват в смерти сына. Но уж если кто и был виноват, то именно отец. Эрл-младший, накачавшись наркотиков, задушил себя женским чулком.
С точки зрения статистики в этом не было ничего удивительного: самоубийство считалось второй по частоте причиной смерти среди студентов в Соединенных Штатах. Отец юноши, который сейчас воодушевленно рявкал в телефон, не смог окончить колледж: на втором курсе повредил ногу и потерял стипендию, дававшуюся футболистам. А через тридцать семь лет после этого Коннистон делал то же самое, что и многие другие бизнесмены: слишком многого ожидал от сына, постоянно давил на него. У Эрла-младшего никогда не было времени оглядеться по сторонам, почувствовать себя человеком. Его чуть не силой загнали в престижный университет, и вот год назад он убил себя.
Вдруг Оукли заметил, что Коннистон уже не говорит по телефону — он стоял рядом с ним и тоже смотрел в окно.
— Извините, — сказал Оукли. — Я задумался. Как дела, Эрл?
— Прекрасно, прекрасно. Я держу себя в форме. — Коннистон и заботу о собственном здоровье ставил себе в заслугу. Сейчас, приближаясь к шестидесяти годам, он выглядел скорее на сорок, был таким же крепким и энергичным, как четверть столетия назад. Его глаза цвета ржавого железа скользнули мимо Оукли. — Прекрасный день.
— Да, но я не погодой любовался.
— Терри? Красавица. Только вот одевается черт знает как. Этот купальник, что на ней, — его же почти нет. Адамс сказал, что когда этот купальник покупали, продавщица завернула его в этикетку с ценой.
— Возможно, — настаивала она, — он пренебрегал ими?
— Пренебрегал? О боже, откуда эта идея?
Она отвернулась, пряча от него глаза, и едва слышно пробормотала:
— Это становится все хуже и хуже. Он меня почти не замечает. Ни единого слова от него не слышу… Что мне делать? Скажите, что мне делать, Карл?
— Я-то здесь при чем? — сухо ответил он. Что кроется за этим театральным представлением? Она никогда бы не стала откровенничать с ним, если бы не преследовала какую-то цель.
Луиза, будто не замечая его тона, сказала:
— Что будет, Карл?
Он упрямо помотал головой.
— Я адвокат, а не оракул. Если необходимо, поговорите с брачным консультантом. А лучше всего — с самим Эрлом.
— Я пыталась. Он не слушает. Как будто меня нет. Если у вас будет возможность, узнайте, чем я провинилась…
— Ладно, ладно.
По длинному прохладному коридору он прошел к кабинету Коннистона и постучал. Послышалось жужжание — у Коннистона была на столе электрическая кнопка для автоматического отпирания двери. Кабинет, обитый пробковым деревом, предназначался только для работы, и заходить туда просто так никому не дозволялось.
Вдоль одной стены стоял ряд коричневых картотечных ящиков. Картина Утрилло и небольшой Пикассо голубого периода — вот и все украшения. Кожаные кресла, звукопоглощающий ковер и огромный стол орехового дерева.
Коннистон, хмурясь, говорил по телефону. Скользнув взглядом по Оукли, он кивнул. Разговор, судя по всему, был далек от завершения. Оукли подошел к окну, выходившему на выложенный плитами задний огороженный дворик. В пятидесяти футах от дома стоял фонтан в стиле барокко, вывезенный Коннистоном из Европы; Оукли он не нравился. Сразу за фонтаном располагался пруд, выложенный изразцом. Кто-то плескался в пруду. Минуты через две купальщик вылез на берег — оказалось, что это Терри Коннистон.
Она двигалась легко и быстро — молодая, гибкая. Ноги касались раскаленных каменных плит, как пальцы — клавиш пианино. Оукли смотрел, как она устраивается на шезлонге под пляжным зонтиком. Темно-зеленое бикини выгодно оттеняло ее рыжеватые волосы.
Почему-то Оукли вспомнилось сейчас, как умер брат Терри, Эрл-младший. Луиза позвонила ему в полночь и со слезами просила прилететь немедленно: они только что узнали о смерти юноши. Коннистон был повержен, постарел. Оукли не отходил от него почти неделю подряд. Он уверенным тоном лгал ему, пытаясь убедить Коннистона, что тот не виноват в смерти сына. Но уж если кто и был виноват, то именно отец. Эрл-младший, накачавшись наркотиков, задушил себя женским чулком.
С точки зрения статистики в этом не было ничего удивительного: самоубийство считалось второй по частоте причиной смерти среди студентов в Соединенных Штатах. Отец юноши, который сейчас воодушевленно рявкал в телефон, не смог окончить колледж: на втором курсе повредил ногу и потерял стипендию, дававшуюся футболистам. А через тридцать семь лет после этого Коннистон делал то же самое, что и многие другие бизнесмены: слишком многого ожидал от сына, постоянно давил на него. У Эрла-младшего никогда не было времени оглядеться по сторонам, почувствовать себя человеком. Его чуть не силой загнали в престижный университет, и вот год назад он убил себя.
Вдруг Оукли заметил, что Коннистон уже не говорит по телефону — он стоял рядом с ним и тоже смотрел в окно.
— Извините, — сказал Оукли. — Я задумался. Как дела, Эрл?
— Прекрасно, прекрасно. Я держу себя в форме. — Коннистон и заботу о собственном здоровье ставил себе в заслугу. Сейчас, приближаясь к шестидесяти годам, он выглядел скорее на сорок, был таким же крепким и энергичным, как четверть столетия назад. Его глаза цвета ржавого железа скользнули мимо Оукли. — Прекрасный день.
— Да, но я не погодой любовался.
— Терри? Красавица. Только вот одевается черт знает как. Этот купальник, что на ней, — его же почти нет. Адамс сказал, что когда этот купальник покупали, продавщица завернула его в этикетку с ценой.