— Позови ее, — сказал Ковальчук, — что не ест со всеми? Скоро уходить будем, ее ждать не будем — будет целый день голодной бегать.
Галя кивнула и, встав из-за стола, вышла из комнаты.
— Не к добру тут эта чернавка, — тихо сказал Василь Лесю, — не нравится она мне.
— Немцы навязали, — поморщился Лесь, — и польза от нее есть, стрелять умеет получше многих хлопцев. А нам сейчас каждый боец на счету. И без нее есть о чем беспокоиться.
— Через границу не пойдешь? — почти утвердительно сказал Василь.
— Нет, — усмехнулся Ковальчук, — тут еще есть чем заняться. Вон к северу еще с пяток деревень в колхозы загнали, милиционеров пришлых набрали — чего бы не заглянуть?
— Опасно, — покачал головой Василь, — сейчас комиссары злые будут, людей нагонят отовсюду. Обложат как волка.
— Лучше умереть волком, чем жить собакой, — упрямо ответил Ковальчук.
Василь покачал головой, но промолчал, залпом выпив рюмку с первачом.
Выйдя из комнаты, Галина прошла по коридору и остановилась перед дверью из потемневшего от времени дерева.
— Челита? — негромко спросила она, — Ковальчук зовет, выходи.
Не дождавшись ответа, девушка толкнула дверь и вошла внутрь, зажмурившись от яркого света, ударившего в глаза. Плотно прикрытые ставни не пропускали дневной свет и в полумраке особенно ярко горели свечи на небольшой полке в дальнем углу комнаты. Раньше здесь, видимо, была божница, однако ночью, укладываясь спать, Галина не заметила иконы. Сейчас полка точно не пустовала — чадящие черные свечи освещали большую икону Богоматери с младенцем на руках. Галине бросилась в глаза необычайно темная кожа Мадонны и младенца — даже более темная, чем у мулатки. Через левую щеку Девы тянулись длинные шрамы.
Челита не сразу заметила Гали — преклонив колени перед иконой, она молилась на незнакомом языке. Украинку охватил неприятный озноб: словно и не было за окном солнечного дня, не простирались там леса родной Галичины. В мерцании свечей перед черной иконой, в бормотании Челиты, в скользящих по углам уродливых тенях, чувствовалось нечто полное скрытой, неведомой угрозы.
— Челита, ты слышишь меня? — повторила девушка, когда бормотание прекратилось.
Мулатка медленно, словно нехотя, развернулась всем телом и посмотрела на Галину.
— Извини, что не ответила сразу, — вкрадчиво ответила Челита, — но ты же понимаешь…
— Да, конечно, — кивнула девушка, — помолиться, никогда не помешает. В фольварке икону взяла, — Галина вспомнила «доску», которую выносила «Мавпа».
— Да, — сказала Челита, — прятали ее от Советов, под всяким хламом, а я вот нашла.
— Это ведь Ченстоховская икона, верно? — Галина подошла ближе, — Черная Мадонна?
— Список с той иконы, что в монастыре на Ясной горе, — кивнула мулатка, — не знаю, как он к тому ляху попал. У меня на родине ее тоже почитают, правда, зовут по-другому.
— Правда? — невольно заинтересовалась Галина, — а как?
Впервые Челита заговорила о местах, откуда была родом.
— Позови ее, — сказал Ковальчук, — что не ест со всеми? Скоро уходить будем, ее ждать не будем — будет целый день голодной бегать.
Галя кивнула и, встав из-за стола, вышла из комнаты.
— Не к добру тут эта чернавка, — тихо сказал Василь Лесю, — не нравится она мне.
— Немцы навязали, — поморщился Лесь, — и польза от нее есть, стрелять умеет получше многих хлопцев. А нам сейчас каждый боец на счету. И без нее есть о чем беспокоиться.
— Через границу не пойдешь? — почти утвердительно сказал Василь.
— Нет, — усмехнулся Ковальчук, — тут еще есть чем заняться. Вон к северу еще с пяток деревень в колхозы загнали, милиционеров пришлых набрали — чего бы не заглянуть?
— Опасно, — покачал головой Василь, — сейчас комиссары злые будут, людей нагонят отовсюду. Обложат как волка.
— Лучше умереть волком, чем жить собакой, — упрямо ответил Ковальчук.
Василь покачал головой, но промолчал, залпом выпив рюмку с первачом.
Выйдя из комнаты, Галина прошла по коридору и остановилась перед дверью из потемневшего от времени дерева.
— Челита? — негромко спросила она, — Ковальчук зовет, выходи.
Не дождавшись ответа, девушка толкнула дверь и вошла внутрь, зажмурившись от яркого света, ударившего в глаза. Плотно прикрытые ставни не пропускали дневной свет и в полумраке особенно ярко горели свечи на небольшой полке в дальнем углу комнаты. Раньше здесь, видимо, была божница, однако ночью, укладываясь спать, Галина не заметила иконы. Сейчас полка точно не пустовала — чадящие черные свечи освещали большую икону Богоматери с младенцем на руках. Галине бросилась в глаза необычайно темная кожа Мадонны и младенца — даже более темная, чем у мулатки. Через левую щеку Девы тянулись длинные шрамы.
Челита не сразу заметила Гали — преклонив колени перед иконой, она молилась на незнакомом языке. Украинку охватил неприятный озноб: словно и не было за окном солнечного дня, не простирались там леса родной Галичины. В мерцании свечей перед черной иконой, в бормотании Челиты, в скользящих по углам уродливых тенях, чувствовалось нечто полное скрытой, неведомой угрозы.
— Челита, ты слышишь меня? — повторила девушка, когда бормотание прекратилось.
Мулатка медленно, словно нехотя, развернулась всем телом и посмотрела на Галину.
— Извини, что не ответила сразу, — вкрадчиво ответила Челита, — но ты же понимаешь…
— Да, конечно, — кивнула девушка, — помолиться, никогда не помешает. В фольварке икону взяла, — Галина вспомнила «доску», которую выносила «Мавпа».
— Да, — сказала Челита, — прятали ее от Советов, под всяким хламом, а я вот нашла.
— Это ведь Ченстоховская икона, верно? — Галина подошла ближе, — Черная Мадонна?
— Список с той иконы, что в монастыре на Ясной горе, — кивнула мулатка, — не знаю, как он к тому ляху попал. У меня на родине ее тоже почитают, правда, зовут по-другому.
— Правда? — невольно заинтересовалась Галина, — а как?
Впервые Челита заговорила о местах, откуда была родом.