– Вы Мари Ванна, не сбивайте с панталыку. Я свою дочь не хотела бы, не в обиду вам сказано, с тюремщиком связывать.
– Так он и кошки не обидит, это по ошибке оклеветали. Что ж ему теперь, за них сидеть за всех эти иродов, да и ещё и осуждение?
– Гнал его кто-то того мужика грабить, не гнал? Так что вы от меня хотите, чтобы я дочери такого жениха посоветовала? Нет уж баб Маша. Вас я люблю и уважаю, а Кольку вашего, уж простите, не сильно мне хочется приваживать. Выйдет из тюрьмы, найдёт себе женщину не волнуйтесь, а то вон их сколько и с ребёночком можно. Не заскучаете.
Но у бабы Маши своя песня. Сильно она к Валентине тянулась, та ведь как, и придёт, и поможет, полы протрёт и в магазин сбегает. Всё что ни попроси всё сделает. Такая девка бабе Маше нравилась. А ещё за то, что скромная она, губы не мажет, щёки не румянит, да в одежде тело напоказ не выставляет. Нравилась ей Валентина, ой как нравилась. Вот и мечтала порой баба Маша для Колюшки своего Валентину в невесты сосватать.
А тут, ни с того ни с сего, случилась амнистия по поводу какого-то праздника. Коля письмо написал, что уже скоро домой его отпустят. Так обрадовалась баба Маша, так разволновалась, что даже скорую пришлось вызывать.
Пришел Коля с тюрьмы, а бабку его уже соседи схоронили. Не выдержало сердце – радости.
«Может так статься, внучок мой родимый, что не доживу до встречи нашей. Хоть и известно когда ты на волю выйдешь, да вот, сколько мне по земле этой ходить осталось, ни кто не знает. Старая я уже и ничего с этим не поделаешь. Ты Колюшка, слушай бабку свою пока есть возможность. Я может чего неправильно и делала, и воспитывала тебя видать неверно, а всё же знаю – хороший ты. Нет в тебе той злости, какую показать мне хотели. Нет и не будет никогда. Это уж вернее верного. Добрый ты слишком. Боюсь я Колюшка за тебя. Страшно боюсь. Ты ведь, как тот молодой ветер, только вылетел, сразу о стену ударился. Но стена эта – должна стать тебе наукой. Вечной Колюшка наукой.
А ещё прошу тебя, вот просто даже требую, дорогой мой Колюшка, как приедешь, домой вернёшься, не ходи по дружкам, не шатайся. Не нужны они тебе друзья такие. Работай честно. По сторонам головой, что у кого – не крути. Живи на то, что руками своими мозолистыми заработаешь и рад будь тому, что Бог даёт.
А ещё дорогой мой Колюшка, присмотрись к Валентине. Я ежели чего и знаю в этой жизни, что имею, сам ты уже понимаешь, только тебе моя кровинка отдать готова. И только тебе говорю, эта девушка как для тебя создана. Знай родной мой, только Валентина полюбит тебя всем сердцем, это уж я вижу, хоть и глаза мои почти слепы. Вижу я, тут твоё счастье. Не прогадай и не ищи другого».
Часто Николай бабушкины письма перечитывал. В них, вся его жизнь и заключалась. Весь его мир.
***
Глупо, очень глупо. Только и успел, что с пацанами нахулиганить. И вроде заняться было чем, и интересы были, а тут возьми, да свались на голову эти две бутылки водки. Потом – словно страшный сон, закрутило и понесло. Старался даже и не помнить где и когда находился в какой момент. Какая-то чудовищная, страшная ошибка. Ведь того мужика и не ударил ни разу, страшно было. А потом, как будто так и надо, слова Серёги – «Колян, подержи куртку».
И всё – девять лет.
Девять лет!
Как не тронулся умом за всё это время, он не знает. Возможно, потому что сразу подчинился и не стал сопротивляться. Год. Второй. Третий. Казалось, они никогда не закончатся. Никогда.
Там он чувствовал, что ничего не знает о жизни, ничего. Будто ребёнок, что только родился и ни в чём ещё разобраться не успел. Его жизнь как бы и не его. Мечты, вроде и не мечты. Стремления, да какие там стремления. Остаться бы живым и хотя бы здоровым. Старался не представлять что будет, даже завтра.
Но бабушкины письма, они как голуби прилетали и грели. Ночью он прижимал к щеке письмо и чувствовал запах бабушкиных оладьей. И плакал, прижимая к лицу эту бумажку. Ему так хотелось кричать, но он молчал, потому что кричать нельзя, плакать нельзя, нельзя завыть словно побитая собака. Можно только молчать.
И всё-таки была у него маленькая, несмелая мечта. Часто по ночам, когда он прижимал письмо бабушки, думал не только о ней, но и о Валентине. Он смутно её помнил. Так, подросток, какая-то дурнушка в очках. И даже не мог представить какая она теперь, но в каждом письме бабушка писала о ней. Новый образ её сложился и был размытым, но он заполнил всё сердце. Иногда Николай понимал, что ему всё равно какой она окажется на самом деле. Одно он знал точно, что сделает все, чтобы она его полюбила. Эта уверенность была единственной уверенностью, которую он никогда от себя не отпускал.
Всё своё мужское желание, которое так и не успел узнать, не изведал и не почувствовал, Николай сосредоточил и направил на образ Валентины. Хоть и образ этот размытый не совсем ясно представлялся.
– В этой сумке черт ногу сломит, – Валя копалась в необъятной котомке в поисках ключа.
Щёлкнул замок и открылась дверь квартиры напротив.
– Здравствуйте, – молодой мужчина лет тридцати неловко улыбнулся.
– Вы Мари Ванна, не сбивайте с панталыку. Я свою дочь не хотела бы, не в обиду вам сказано, с тюремщиком связывать.
– Так он и кошки не обидит, это по ошибке оклеветали. Что ж ему теперь, за них сидеть за всех эти иродов, да и ещё и осуждение?
– Гнал его кто-то того мужика грабить, не гнал? Так что вы от меня хотите, чтобы я дочери такого жениха посоветовала? Нет уж баб Маша. Вас я люблю и уважаю, а Кольку вашего, уж простите, не сильно мне хочется приваживать. Выйдет из тюрьмы, найдёт себе женщину не волнуйтесь, а то вон их сколько и с ребёночком можно. Не заскучаете.
Но у бабы Маши своя песня. Сильно она к Валентине тянулась, та ведь как, и придёт, и поможет, полы протрёт и в магазин сбегает. Всё что ни попроси всё сделает. Такая девка бабе Маше нравилась. А ещё за то, что скромная она, губы не мажет, щёки не румянит, да в одежде тело напоказ не выставляет. Нравилась ей Валентина, ой как нравилась. Вот и мечтала порой баба Маша для Колюшки своего Валентину в невесты сосватать.
А тут, ни с того ни с сего, случилась амнистия по поводу какого-то праздника. Коля письмо написал, что уже скоро домой его отпустят. Так обрадовалась баба Маша, так разволновалась, что даже скорую пришлось вызывать.
Пришел Коля с тюрьмы, а бабку его уже соседи схоронили. Не выдержало сердце – радости.
«Может так статься, внучок мой родимый, что не доживу до встречи нашей. Хоть и известно когда ты на волю выйдешь, да вот, сколько мне по земле этой ходить осталось, ни кто не знает. Старая я уже и ничего с этим не поделаешь. Ты Колюшка, слушай бабку свою пока есть возможность. Я может чего неправильно и делала, и воспитывала тебя видать неверно, а всё же знаю – хороший ты. Нет в тебе той злости, какую показать мне хотели. Нет и не будет никогда. Это уж вернее верного. Добрый ты слишком. Боюсь я Колюшка за тебя. Страшно боюсь. Ты ведь, как тот молодой ветер, только вылетел, сразу о стену ударился. Но стена эта – должна стать тебе наукой. Вечной Колюшка наукой.
А ещё прошу тебя, вот просто даже требую, дорогой мой Колюшка, как приедешь, домой вернёшься, не ходи по дружкам, не шатайся. Не нужны они тебе друзья такие. Работай честно. По сторонам головой, что у кого – не крути. Живи на то, что руками своими мозолистыми заработаешь и рад будь тому, что Бог даёт.
А ещё дорогой мой Колюшка, присмотрись к Валентине. Я ежели чего и знаю в этой жизни, что имею, сам ты уже понимаешь, только тебе моя кровинка отдать готова. И только тебе говорю, эта девушка как для тебя создана. Знай родной мой, только Валентина полюбит тебя всем сердцем, это уж я вижу, хоть и глаза мои почти слепы. Вижу я, тут твоё счастье. Не прогадай и не ищи другого».
Часто Николай бабушкины письма перечитывал. В них, вся его жизнь и заключалась. Весь его мир.
***
Глупо, очень глупо. Только и успел, что с пацанами нахулиганить. И вроде заняться было чем, и интересы были, а тут возьми, да свались на голову эти две бутылки водки. Потом – словно страшный сон, закрутило и понесло. Старался даже и не помнить где и когда находился в какой момент. Какая-то чудовищная, страшная ошибка. Ведь того мужика и не ударил ни разу, страшно было. А потом, как будто так и надо, слова Серёги – «Колян, подержи куртку».
И всё – девять лет.
Девять лет!
Как не тронулся умом за всё это время, он не знает. Возможно, потому что сразу подчинился и не стал сопротивляться. Год. Второй. Третий. Казалось, они никогда не закончатся. Никогда.
Там он чувствовал, что ничего не знает о жизни, ничего. Будто ребёнок, что только родился и ни в чём ещё разобраться не успел. Его жизнь как бы и не его. Мечты, вроде и не мечты. Стремления, да какие там стремления. Остаться бы живым и хотя бы здоровым. Старался не представлять что будет, даже завтра.
Но бабушкины письма, они как голуби прилетали и грели. Ночью он прижимал к щеке письмо и чувствовал запах бабушкиных оладьей. И плакал, прижимая к лицу эту бумажку. Ему так хотелось кричать, но он молчал, потому что кричать нельзя, плакать нельзя, нельзя завыть словно побитая собака. Можно только молчать.
И всё-таки была у него маленькая, несмелая мечта. Часто по ночам, когда он прижимал письмо бабушки, думал не только о ней, но и о Валентине. Он смутно её помнил. Так, подросток, какая-то дурнушка в очках. И даже не мог представить какая она теперь, но в каждом письме бабушка писала о ней. Новый образ её сложился и был размытым, но он заполнил всё сердце. Иногда Николай понимал, что ему всё равно какой она окажется на самом деле. Одно он знал точно, что сделает все, чтобы она его полюбила. Эта уверенность была единственной уверенностью, которую он никогда от себя не отпускал.
Всё своё мужское желание, которое так и не успел узнать, не изведал и не почувствовал, Николай сосредоточил и направил на образ Валентины. Хоть и образ этот размытый не совсем ясно представлялся.
– В этой сумке черт ногу сломит, – Валя копалась в необъятной котомке в поисках ключа.
Щёлкнул замок и открылась дверь квартиры напротив.
– Здравствуйте, – молодой мужчина лет тридцати неловко улыбнулся.