– Сделаю чуть позже, – сказал он и прижался к ней, – я не могу сейчас уйти.
И закрутилось. Нежность поцелуя и сила объятий. Они как будто два создания, только теперь узнавшие что такое притяжение. Он обескураженный новыми чувствами, сильный привносящий в них всю свою силу и страсть, и она несмелая, но податливая, порой слабая, а иногда, словно тетива натянутая опытной рукой. Капля за каплей, вздох ещё вздох и они уже не знают как выбраться из этого заволакивающего пространства. Как выпутаться из этой сети? Совсем скоро они понимают из неё уже не выпутаться, ведь она наброшена навсегда.
К вечеру усталость всё же сморила. Напомнил о себе голод. Пришлось пойти в кухню. Так как кроме яиц сыра и в холодильнике ничего не было, выбор не стоял, пожарили яичницу. Но и это показалось счастьем.
– Это ты так питаешься? – со смехом спросила Оля.
– Да я дома не ем почти, в основном в столовках. Когда жил с мамой она всегда что-нибудь вкусненькое готовила. Всё, что я хочу. Иногда стоит мне что-то сказать, она уже несётся готовить. А ведь я, хитро пользовался этим.
– Вот какой ты хитрый?
– О, не то слово. Ты ещё узнаешь. Я очень люблю Наполеон. Иногда захочется, маме скажу, так она потом смотрю, до ночи печёт коржи. Как у мамы, такого Наполеона я нигде не ел. У неё самый лучший, – он вдруг остановился. – Я вот так сейчас начинаю вспоминать прошлое и кажется, что оно как-то перевернулось.
– Как это? – Оля в его футболке, сидела на подоконнике с чашкой кофе в руках.
– Понимаешь, так получается, что раньше я знал – всё что знал, а теперь – всё что я знаю, это уже не то что я знал, а другое. Понимаешь?
– Нет.
– Теперь – всё по-другому.
– А твоя мама, как теперь с ней?
– Думаешь, я не буду любить ее, так как прежде?
– Я не знаю.
– Я пока не могу ответить на этот вопрос, он слишком сложный. Я зол на неё.
– За что?
Антон встал, подошел к раковине и быстро помыл тарелки. Он как будто не хотел отвечать на этот вопрос, потому что не знал на него ответа. Ещё нужно подумать, за что – он зол. Ещё, нужно понять.
Антон резко повернулся и жестко сказал:
– Я должен найти ту – другую, которая продала меня. Хочу посмотреть ей в глаза.
Завозилась с пельменями. Знала, что не скоро налепит, но, то одно, то другое отвлекало. Мишка с Катюхой малого оставили, а тот вечно что-то нашкодит, вот и носится Алевтина с внуком, то по квартире, то по двору. У малого будто моторчик в заднем месте ни минуты не посидит. Только вот после обеда еле-еле спать его уложила, решила пельмешек налепить маленького Витальку побаловать. Любит их шкодник, а она ему угодить всегда старается. Любит его, так что аж до слёз. Как начнёт целовать, остановиться не в силах, никак не нацелуется.
Звонок в дверь, совсем некстати, руки в муке. Побежала открывать, чтоб не трезвонили, дитя не разбудили. Распахнула дверь.
– Антоша? Что-то случилось? Заходи, а то у меня там пельмени, нужно долепить пока малой спит.
– Сделаю чуть позже, – сказал он и прижался к ней, – я не могу сейчас уйти.
И закрутилось. Нежность поцелуя и сила объятий. Они как будто два создания, только теперь узнавшие что такое притяжение. Он обескураженный новыми чувствами, сильный привносящий в них всю свою силу и страсть, и она несмелая, но податливая, порой слабая, а иногда, словно тетива натянутая опытной рукой. Капля за каплей, вздох ещё вздох и они уже не знают как выбраться из этого заволакивающего пространства. Как выпутаться из этой сети? Совсем скоро они понимают из неё уже не выпутаться, ведь она наброшена навсегда.
К вечеру усталость всё же сморила. Напомнил о себе голод. Пришлось пойти в кухню. Так как кроме яиц сыра и в холодильнике ничего не было, выбор не стоял, пожарили яичницу. Но и это показалось счастьем.
– Это ты так питаешься? – со смехом спросила Оля.
– Да я дома не ем почти, в основном в столовках. Когда жил с мамой она всегда что-нибудь вкусненькое готовила. Всё, что я хочу. Иногда стоит мне что-то сказать, она уже несётся готовить. А ведь я, хитро пользовался этим.
– Вот какой ты хитрый?
– О, не то слово. Ты ещё узнаешь. Я очень люблю Наполеон. Иногда захочется, маме скажу, так она потом смотрю, до ночи печёт коржи. Как у мамы, такого Наполеона я нигде не ел. У неё самый лучший, – он вдруг остановился. – Я вот так сейчас начинаю вспоминать прошлое и кажется, что оно как-то перевернулось.
– Как это? – Оля в его футболке, сидела на подоконнике с чашкой кофе в руках.
– Понимаешь, так получается, что раньше я знал – всё что знал, а теперь – всё что я знаю, это уже не то что я знал, а другое. Понимаешь?
– Нет.
– Теперь – всё по-другому.
– А твоя мама, как теперь с ней?
– Думаешь, я не буду любить ее, так как прежде?
– Я не знаю.
– Я пока не могу ответить на этот вопрос, он слишком сложный. Я зол на неё.
– За что?
Антон встал, подошел к раковине и быстро помыл тарелки. Он как будто не хотел отвечать на этот вопрос, потому что не знал на него ответа. Ещё нужно подумать, за что – он зол. Ещё, нужно понять.
Антон резко повернулся и жестко сказал:
– Я должен найти ту – другую, которая продала меня. Хочу посмотреть ей в глаза.
Завозилась с пельменями. Знала, что не скоро налепит, но, то одно, то другое отвлекало. Мишка с Катюхой малого оставили, а тот вечно что-то нашкодит, вот и носится Алевтина с внуком, то по квартире, то по двору. У малого будто моторчик в заднем месте ни минуты не посидит. Только вот после обеда еле-еле спать его уложила, решила пельмешек налепить маленького Витальку побаловать. Любит их шкодник, а она ему угодить всегда старается. Любит его, так что аж до слёз. Как начнёт целовать, остановиться не в силах, никак не нацелуется.
Звонок в дверь, совсем некстати, руки в муке. Побежала открывать, чтоб не трезвонили, дитя не разбудили. Распахнула дверь.
– Антоша? Что-то случилось? Заходи, а то у меня там пельмени, нужно долепить пока малой спит.