Женя и Надя с нетерпением ждали его прихода. Но в последний приемный день он не пришел. Это случилось в вербное воскресенье.
Женя, практичная и земная, как Санчо Панса, предложила послать ему по почте к пасхе поздравительную открытку «с намеком».
Щепетильная и мечтательная Надя не соглашалась. Однако Женя, которая была в курсе всех дел института, убедила Надю, что ничего дурного тут нет: они просто его поздравят и сообщат, что в четверг на святой их поведут в цирк.
Выбрали самую дорогую, за десять копеек, открытку, черную лакированную с голубым букетом незабудок.
Надя прекрасно училась, однако не могла написать поздравление из-за скверного почерка. У Жени почерк был изящный, но она так быстро умудрялась делать в одном слове по две ошибки, что у Нади сердце изболело, пока не было написано несколько строк.
«Глубокоуважаемый Яков Гурьевич!» — писала Женя, переводя кончик языка по мере движения руки слева направо и сразу сделала две ошибки: «Гурьевич» написала без мягкого знака в середине, а на конце поставила вместо твердого — мягкий.
От огорчения Надя даже руками всплеснула.
— Ну, это пустяки! — возразила никогда не унывающая Женя. — Мягкий на твердый переделать нетрудно, — и тут же поставила чернильную кляксу.
— Слижи! Слижи сейчас же! — заволновалась Надя.
И Женя послушно слизала языком химические чернила. Осталось чуть заметное пятнышко, на которое можно было наклеить марку.
«Поздравляем Вас с праздником и желаем счастья». А внизу написали: «В четверг мы идем в цирк, ложа № 8». Затем написали и адрес: «Гостиница «Альказар». Его высокоблагородию Якову Гурьевичу Гребенкину».
— Но кто же опустит письмо в почтовый ящик? — озадаченно сказала Надя. — Отдать Люксичу невозможно — у него всегда руки грязные и он весь пропах газом. Может быть, попросить швейцара Никиту, когда он принесет почту?
— Да ведь он нас выдаст! — заметила практичная Женя.
— Мы его упросим! — настаивала Надя. Она всегда предпочитала думать о людях хорошо.
— Не знаю, не знаю, — сомневалась Женя.
В шесть часов вечера Никита, гремя ключами, открыл стеклянную дверь. Он принес дежурной даме почту. Пользуясь свободой предпраздничных дней, девочки подошли к двери и, когда Никита уходил, шепотом сказали ему:
— Никита, голубчик, опустите эту открытку в ящик. Вы, пожалуйста, не подумайте чего-нибудь дурного. Ведь эта открытка богатому инженеру. Вы знаете, он строит здесь железную дорогу?
Никита сверкнул своими проворными черными глазами, потрогал бороду и, усмехнувшись в усы, взял открытку.
Четвертый день пасхи, чудный день! На обед куриный суп с лапшой, мороженое. Вечером девочки в новых пальто пойдут парами по главной улице в цирк. Будут ярко блестеть фонари в цирке, придет Яков Гурьевич и поднесет им коробку шоколадных конфет.
Девочки вернулись с гулянья. Умылись перед обедом, переоделись и, румяные, веселые, спускались по мраморной лестнице в столовую. Но в классной комнате их остановила инспектриса. Вид у нее был как у надутой индюшки. Она презрительно прищурила глаза и надменно подняла голову:
— Надежда! Евгения! Подойдите сюда.
Она стояла у круглого орехового столика, который называется «штрафным»: по субботам на нем лежали горой неисправные дневники. Этот столик недолюбливали все, и к нему вызвали Надю и Женю. Инспектриса уселась в кресло, натянула на кончик носа пенсне, а сама глядела поверх стекол.
Женя и Надя с нетерпением ждали его прихода. Но в последний приемный день он не пришел. Это случилось в вербное воскресенье.
Женя, практичная и земная, как Санчо Панса, предложила послать ему по почте к пасхе поздравительную открытку «с намеком».
Щепетильная и мечтательная Надя не соглашалась. Однако Женя, которая была в курсе всех дел института, убедила Надю, что ничего дурного тут нет: они просто его поздравят и сообщат, что в четверг на святой их поведут в цирк.
Выбрали самую дорогую, за десять копеек, открытку, черную лакированную с голубым букетом незабудок.
Надя прекрасно училась, однако не могла написать поздравление из-за скверного почерка. У Жени почерк был изящный, но она так быстро умудрялась делать в одном слове по две ошибки, что у Нади сердце изболело, пока не было написано несколько строк.
«Глубокоуважаемый Яков Гурьевич!» — писала Женя, переводя кончик языка по мере движения руки слева направо и сразу сделала две ошибки: «Гурьевич» написала без мягкого знака в середине, а на конце поставила вместо твердого — мягкий.
От огорчения Надя даже руками всплеснула.
— Ну, это пустяки! — возразила никогда не унывающая Женя. — Мягкий на твердый переделать нетрудно, — и тут же поставила чернильную кляксу.
— Слижи! Слижи сейчас же! — заволновалась Надя.
И Женя послушно слизала языком химические чернила. Осталось чуть заметное пятнышко, на которое можно было наклеить марку.
«Поздравляем Вас с праздником и желаем счастья». А внизу написали: «В четверг мы идем в цирк, ложа № 8». Затем написали и адрес: «Гостиница «Альказар». Его высокоблагородию Якову Гурьевичу Гребенкину».
— Но кто же опустит письмо в почтовый ящик? — озадаченно сказала Надя. — Отдать Люксичу невозможно — у него всегда руки грязные и он весь пропах газом. Может быть, попросить швейцара Никиту, когда он принесет почту?
— Да ведь он нас выдаст! — заметила практичная Женя.
— Мы его упросим! — настаивала Надя. Она всегда предпочитала думать о людях хорошо.
— Не знаю, не знаю, — сомневалась Женя.
В шесть часов вечера Никита, гремя ключами, открыл стеклянную дверь. Он принес дежурной даме почту. Пользуясь свободой предпраздничных дней, девочки подошли к двери и, когда Никита уходил, шепотом сказали ему:
— Никита, голубчик, опустите эту открытку в ящик. Вы, пожалуйста, не подумайте чего-нибудь дурного. Ведь эта открытка богатому инженеру. Вы знаете, он строит здесь железную дорогу?
Никита сверкнул своими проворными черными глазами, потрогал бороду и, усмехнувшись в усы, взял открытку.
Четвертый день пасхи, чудный день! На обед куриный суп с лапшой, мороженое. Вечером девочки в новых пальто пойдут парами по главной улице в цирк. Будут ярко блестеть фонари в цирке, придет Яков Гурьевич и поднесет им коробку шоколадных конфет.
Девочки вернулись с гулянья. Умылись перед обедом, переоделись и, румяные, веселые, спускались по мраморной лестнице в столовую. Но в классной комнате их остановила инспектриса. Вид у нее был как у надутой индюшки. Она презрительно прищурила глаза и надменно подняла голову:
— Надежда! Евгения! Подойдите сюда.
Она стояла у круглого орехового столика, который называется «штрафным»: по субботам на нем лежали горой неисправные дневники. Этот столик недолюбливали все, и к нему вызвали Надю и Женю. Инспектриса уселась в кресло, натянула на кончик носа пенсне, а сама глядела поверх стекол.