— Я не могу вас принять. Мне не позволяет этого совесть. Пята с изумлением и ненавистью взглянул на учительницу. Но она спокойно и твердо выдержала его немой вопрос, и в ее глазах он прочитал лишь презрение.
В эту ночь Надя поздно заснула. А мама и совсем не ложилась спать.
Утром, когда Надя проснулась, она услышала голос знакомой девочки Лизы, дочери рабочего из управы. Маленькая, худенькая девочка, словно мышка, сидела за столом и, потупившись, смотрела вниз. Чашка с чаем, должно быть, давно была налита, но Лиза к ней не притронулась. И молоко в чашке подернулось пленкой.
— Мамочка! Это Лиза пришла со мной играть?
— Лиза поживет у нас несколько дней, — ответила мать. — У нее папу ночью забрали в тюрьму.
Надя притихла. Умылась и поздоровалась с Лизой.
— Дай, Лиза, я тебе налью горячего чаю, — предложила Надя.
— Нет, не буду пить. Я лучше в кухне посижу со сторожихой.
— А потом ты придешь ко мне? — спросила Надя.
— Сторожиха говорит, что я теперь сирота. Отца на каторгу угнали.
— И у меня папы нет, — тихо сказала Надя. — Только его совсем нет. Даже на каторге нет. Он умер. А твой жив, раз его угнали.
Лиза подняла на Надю маленькие заплаканные глаза. По ее бледному лицу скользнула робкая надежда, как слабенький луч, и улыбка чуть-чуть тронула бледные губы.
— Я приду. Только я на кухне корюшки поем. Мне тетка Дарья даст.
— Приходи! Приходи скорей! — звала ее Надя. — Мы с тобой в бунт будем играть.
Счастливы те, кто живет у теплого синего моря, куда улетают в пору осенней прохлады наши птицы, но ведь и там не вечно цветет миндаль. Дни везде сменяются днями, веселые и печальные, теплые и холодные, тревожные и спокойные. Пришел и тот день, когда Наде пришлось ехать учиться далеко от родного городка.
В тот год всю осень завывал тайфун, и печи топили уже в августе. Накануне отъезда, в последний вечер, пришла попрощаться с подружкой и Маня. Она не понимала, как можно не радоваться отъезду. Маня уехала бы из своего дома хоть на край света. А Надя с тоской думала об институте, куда ее приняли как сироту.
Весь вечер Надя жалась к матери и не хотела играть ни в какие игры.
— Расскажи, мамуся, нам сказку! — попросила Надя.
Маня, Лиза и Надя присели на коврике у печки. И мать подсела к ним, устроившись на низеньком японском кресле из камыша. Она раскрыла дверцу камелька; угли переливались синим огоньком, покрывались легким пеплом, потрескивали, распространяя тепло.
Екатерина Николаевна задумалась.
— О чем же я вам расскажу? — Она недавно читала японскую сказку и начала было так: — «Далеко с моря видна Кинкадзан — гора Золотого Цветка, о которой было сложено: «Золотой цветок расцвел в Митиноку на горе»...
— Я не могу вас принять. Мне не позволяет этого совесть. Пята с изумлением и ненавистью взглянул на учительницу. Но она спокойно и твердо выдержала его немой вопрос, и в ее глазах он прочитал лишь презрение.
В эту ночь Надя поздно заснула. А мама и совсем не ложилась спать.
Утром, когда Надя проснулась, она услышала голос знакомой девочки Лизы, дочери рабочего из управы. Маленькая, худенькая девочка, словно мышка, сидела за столом и, потупившись, смотрела вниз. Чашка с чаем, должно быть, давно была налита, но Лиза к ней не притронулась. И молоко в чашке подернулось пленкой.
— Мамочка! Это Лиза пришла со мной играть?
— Лиза поживет у нас несколько дней, — ответила мать. — У нее папу ночью забрали в тюрьму.
Надя притихла. Умылась и поздоровалась с Лизой.
— Дай, Лиза, я тебе налью горячего чаю, — предложила Надя.
— Нет, не буду пить. Я лучше в кухне посижу со сторожихой.
— А потом ты придешь ко мне? — спросила Надя.
— Сторожиха говорит, что я теперь сирота. Отца на каторгу угнали.
— И у меня папы нет, — тихо сказала Надя. — Только его совсем нет. Даже на каторге нет. Он умер. А твой жив, раз его угнали.
Лиза подняла на Надю маленькие заплаканные глаза. По ее бледному лицу скользнула робкая надежда, как слабенький луч, и улыбка чуть-чуть тронула бледные губы.
— Я приду. Только я на кухне корюшки поем. Мне тетка Дарья даст.
— Приходи! Приходи скорей! — звала ее Надя. — Мы с тобой в бунт будем играть.
Счастливы те, кто живет у теплого синего моря, куда улетают в пору осенней прохлады наши птицы, но ведь и там не вечно цветет миндаль. Дни везде сменяются днями, веселые и печальные, теплые и холодные, тревожные и спокойные. Пришел и тот день, когда Наде пришлось ехать учиться далеко от родного городка.
В тот год всю осень завывал тайфун, и печи топили уже в августе. Накануне отъезда, в последний вечер, пришла попрощаться с подружкой и Маня. Она не понимала, как можно не радоваться отъезду. Маня уехала бы из своего дома хоть на край света. А Надя с тоской думала об институте, куда ее приняли как сироту.
Весь вечер Надя жалась к матери и не хотела играть ни в какие игры.
— Расскажи, мамуся, нам сказку! — попросила Надя.
Маня, Лиза и Надя присели на коврике у печки. И мать подсела к ним, устроившись на низеньком японском кресле из камыша. Она раскрыла дверцу камелька; угли переливались синим огоньком, покрывались легким пеплом, потрескивали, распространяя тепло.
Екатерина Николаевна задумалась.
— О чем же я вам расскажу? — Она недавно читала японскую сказку и начала было так: — «Далеко с моря видна Кинкадзан — гора Золотого Цветка, о которой было сложено: «Золотой цветок расцвел в Митиноку на горе»...