Где-то он читал фразу: «Западная Европа была, да и остается сейчас, в неоплатном долгу перед нашей Родиной». Сейчас он верил в это, как никогда.
Неожиданным и странным было это ощущение: уехал из дома черт-те в какие дали, а словно и не уезжал никуда.
Вспомнил, что Петр I во время своей заграничной поездки был где-то здесь. Не в Ольденбурге, — после мора да пожара едва ли город был привлекателен, — но рядом. А другие цари да царицы наверняка бывали. Некоторые, может, и вообще отсюда родом. Вон оно, генеалогическое древо, — нарисовано во всю стену. Ветви немецких династий, ветви русских династий — все переплелось. И верхняя ветка обрублена. Николай II. Все!
Но ведь не только князья да цари общались, а и народы тоже. Это очень странно, что двадцатый век едва не оборвал не только династические, но и культурные, общественные, всякие другие переплетения. Первая мировая война больше всего разобщила именно наши народы. Вторая довела это разобщение до крайней степени вражды. Случайность ли, что главными воюющими нациями оказались именно немцы и русские? И может, образование дружественной нам ГДР есть не что иное, как проявление некой глобальной исторической потребности, осуществляемой уже на иных, социалистических, путях? Может, люди здесь, в ФРГ, так жаждущие расширения контактов между нашими народами, — наиболее чувствительные камертоны, звучащие в тон этой неслышимой пока глобальной гармонии слияния? И может, нынешние потуги черных заокеанских да и некоторых местных сил вновь противопоставить немцев русским не что иное, как стремление помешать этому слиянию, не дать соединиться в гармоничное единое двум великим народам? Может, кому-то надо, чтобы немцы и русские и впредь взаимно истощали друг друга?..
— Вам, должно быть, интересно, вы так задумались? — сказала Луиза.
Он посмотрел на нее с каким-то новым любопытством, и она заметила эту новизну, смутилась.
— Я бы не мешала, но нам пора.
Он опять ничего не сказал, не мог, послушно пошел вслед за ней к выходу.
Трепет, с каким Луиза, да отчасти и он сам, шли к обер-бургомистру, оказался совершенно напрасным. Когда вошли в просторный зал-кабинет старой городской ратуши, навстречу из-за стола поднялся высокий, прямо-таки здоровенный человек с каким-то покорным выражением на крупном лице.
— Хайнрих Ниверт, — представился он.
Александр назвал себя, они сели за отдельный столик, на котором уже стыли неизменные чашечки кофе, и Луиза заторопилась, защебетала, стараясь представить свое общество в наилучшем виде.
Потом обер-бургомистр вручил Александру альбом с видами Ольденбурга, а Александр ему — сувенирный металлический рубль, случайно оказавшийся в кармане, и на том они расстались, вполне довольные друг другом. Особенно ликовала Луиза и всю обратную дорогу говорила Александру, что вот теперь он понял, как себя вести с официальными лицами, теперь он полностью молодец.
А еще через несколько часов Луиза проводила его к театру и с рук на руки сдала Катрин.
Катрин была хороша. Что она сделала с собой, Александр понять не мог, но изменилась неузнаваемо. Ему казалось, что от вчерашней Катрин остались только знакомый прищур больших глаз да золотисто-розовая полоска курточки на горле. Ему нравилось, что она надела эту курточку, из-за нее было ощущение, будто он собрался в театр с человеком давно знакомым, которого можно не стесняться.
Сначала Катрин показала ему театр снаружи, обвела вокруг старинного белого трехэтажного здания с колоннами и аркадами. Потом они остановились перед большой современной пристройкой, где у входа в скорбной позе стояла на невысоком постаменте бронзовая девушка, похожая на безработную, по всей видимости, балерина. За огромными стеклами, в два этажа, просматривались зазывающие красные интерьеры, раздевалка внизу, прогулочный вестибюль вверху. Люди уже толпились и наверху, и внизу, и здесь, перед входом, и по этой толпе никак нельзя было подумать, что театр не пользуется популярностью.
— Моин, моин! — сказал какой-то парень, проходя мимо, и помахал Катрин рукой.
— Моин, моин!
— Что это — пароль? — игриво спросил Александр.
— Это не переводится.
— Но ведь что-то означает?
— Просто — привет. При-ве-тик, — неожиданно добавила она по-русски.
— Вы знаете русский? — удивился он.
Где-то он читал фразу: «Западная Европа была, да и остается сейчас, в неоплатном долгу перед нашей Родиной». Сейчас он верил в это, как никогда.
Неожиданным и странным было это ощущение: уехал из дома черт-те в какие дали, а словно и не уезжал никуда.
Вспомнил, что Петр I во время своей заграничной поездки был где-то здесь. Не в Ольденбурге, — после мора да пожара едва ли город был привлекателен, — но рядом. А другие цари да царицы наверняка бывали. Некоторые, может, и вообще отсюда родом. Вон оно, генеалогическое древо, — нарисовано во всю стену. Ветви немецких династий, ветви русских династий — все переплелось. И верхняя ветка обрублена. Николай II. Все!
Но ведь не только князья да цари общались, а и народы тоже. Это очень странно, что двадцатый век едва не оборвал не только династические, но и культурные, общественные, всякие другие переплетения. Первая мировая война больше всего разобщила именно наши народы. Вторая довела это разобщение до крайней степени вражды. Случайность ли, что главными воюющими нациями оказались именно немцы и русские? И может, образование дружественной нам ГДР есть не что иное, как проявление некой глобальной исторической потребности, осуществляемой уже на иных, социалистических, путях? Может, люди здесь, в ФРГ, так жаждущие расширения контактов между нашими народами, — наиболее чувствительные камертоны, звучащие в тон этой неслышимой пока глобальной гармонии слияния? И может, нынешние потуги черных заокеанских да и некоторых местных сил вновь противопоставить немцев русским не что иное, как стремление помешать этому слиянию, не дать соединиться в гармоничное единое двум великим народам? Может, кому-то надо, чтобы немцы и русские и впредь взаимно истощали друг друга?..
— Вам, должно быть, интересно, вы так задумались? — сказала Луиза.
Он посмотрел на нее с каким-то новым любопытством, и она заметила эту новизну, смутилась.
— Я бы не мешала, но нам пора.
Он опять ничего не сказал, не мог, послушно пошел вслед за ней к выходу.
Трепет, с каким Луиза, да отчасти и он сам, шли к обер-бургомистру, оказался совершенно напрасным. Когда вошли в просторный зал-кабинет старой городской ратуши, навстречу из-за стола поднялся высокий, прямо-таки здоровенный человек с каким-то покорным выражением на крупном лице.
— Хайнрих Ниверт, — представился он.
Александр назвал себя, они сели за отдельный столик, на котором уже стыли неизменные чашечки кофе, и Луиза заторопилась, защебетала, стараясь представить свое общество в наилучшем виде.
Потом обер-бургомистр вручил Александру альбом с видами Ольденбурга, а Александр ему — сувенирный металлический рубль, случайно оказавшийся в кармане, и на том они расстались, вполне довольные друг другом. Особенно ликовала Луиза и всю обратную дорогу говорила Александру, что вот теперь он понял, как себя вести с официальными лицами, теперь он полностью молодец.
А еще через несколько часов Луиза проводила его к театру и с рук на руки сдала Катрин.
Катрин была хороша. Что она сделала с собой, Александр понять не мог, но изменилась неузнаваемо. Ему казалось, что от вчерашней Катрин остались только знакомый прищур больших глаз да золотисто-розовая полоска курточки на горле. Ему нравилось, что она надела эту курточку, из-за нее было ощущение, будто он собрался в театр с человеком давно знакомым, которого можно не стесняться.
Сначала Катрин показала ему театр снаружи, обвела вокруг старинного белого трехэтажного здания с колоннами и аркадами. Потом они остановились перед большой современной пристройкой, где у входа в скорбной позе стояла на невысоком постаменте бронзовая девушка, похожая на безработную, по всей видимости, балерина. За огромными стеклами, в два этажа, просматривались зазывающие красные интерьеры, раздевалка внизу, прогулочный вестибюль вверху. Люди уже толпились и наверху, и внизу, и здесь, перед входом, и по этой толпе никак нельзя было подумать, что театр не пользуется популярностью.
— Моин, моин! — сказал какой-то парень, проходя мимо, и помахал Катрин рукой.
— Моин, моин!
— Что это — пароль? — игриво спросил Александр.
— Это не переводится.
— Но ведь что-то означает?
— Просто — привет. При-ве-тик, — неожиданно добавила она по-русски.
— Вы знаете русский? — удивился он.