Она повернулась к нему и смотрела не мигая. И он увидел, как слеза скатилась по морщинистой щеке.
— Нас почему-то часто бомбили американцы. Наверно, принимали лагерные бараки за какой-нибудь завод.
— Заводы они не очень-то бомбили, — сказал Александр. — Наверно, просто старались помочь немецким фашистам избавиться от немецких антифашистов.
Она резко обернулась к нему.
— Вы так считаете?
— Чего там считать, — сказал он. И добавил по-русски: — И ежу ясно.
— Кому?
— Это так говорится.
— А-а…
Опять помолчали, слушая кладбищенскую тишину.
— Вы его любили? — спросил Александр.
— Он спас меня, — сказала Луиза, помедлив. — Что-то они несли мимо, а тут самолеты. Он толкнул меня в канаву, а сам лег сверху. Ранило его тогда, в спину. Если бы не ранило, его бы, наверное, расстреляли. Солдат, видевший это, сказал, что он хотел снасильничать. А я сказала, что он увидел, как летит осколок, и закрыл меня. Смешно, правда?
— Не очень.
— А они смеялись. А я кричала на них. Как я кричала! Что если бы не он, меня не было бы в живых! А начальник, добрый он был, сказал тогда: если ты такая дурочка, то сама и лечи его. И дал мне неделю. Всего одну неделю. Я опять кричала: разве можно за неделю человека вылечить? Тогда он велел отправить раненого в лазарет. А как там лечили, я-то знала. И я согласилась на неделю, взяла его к себе, положила в сарае, что был возле дома, где жила прислуга. Я бы и в доме положила, на свою кровать, да пришлось слушаться начальника. Холодно было в сарае, осень уж была, осень сорок четвертого года… И он вылечился за неделю, видно, рана была нетяжелая. Не вылечился, конечно, но смог встать на ноги, и я сама отвела его в барак… А уж потом, через полгода, когда колонну узников погнали к морю, чтобы куда-то эвакуировать, снова налетели самолеты и многих поубивали…
Она замолчала, уставилась в пространство, рассматривая там что-то свое. Александр тихо встал и побрел вдоль аккуратных рядов, вглядываясь в таблички с номерами. Ходили они тут рядами, эти люди, и зарыли их рядами. Чтобы и в посмертии не нарушали порядка.
По каналу, невидимая за березами, прошла самоходная баржа, заполнила тишину стуками, шорохами, всплесками. Словно проснулись вдруг шумы тех страшных торфоразработок. И когда самоходка ушла и совсем затихла вдали, все звучали в ушах эти скрежеты, всплески, вроде бы даже вскрики, ворошили воображение…
Это было написано черным по белому на пластмассовой пластине, прикрепленной к двери. Александр дважды прочитал текст, усмехнулся. Что-то несерьезное было в этом слишком серьезном объявлении: «Внимание! Зона, свободная от атомного оружия!» И ниже помельче: «Производство, хранение и применение атомного оружия на этой территории запрещено!» Получалось, как в сказке: нарисовал на двери крест и обезопасил себя от нечистой силы.
Он подергал запертую дверь, с недоумением оглянулся на Луизу и Уле. Но тех ничуть не удивлял тот факт, что родные не встречают на пороге дома. Мало того что на вокзал встречать не приехали, так теперь еще стой возле запертой двери. У нас, если бы мать с отцом к дочке да бабушка с дедушкой к внучкам издалека приехали, так в доме был бы целый переполох, а тут…
Впрочем, что их судить по нашим правилам?
Ему было интересно, как поведут себя Луиза и Уле, встретив такой прием. Он снова начал читать странный текст на двери, краем глаза наблюдая за стариками. Но те, казалось, не были даже удивлены. Оглядев стену, Луиза откинула какую-то заслонку, сунула руку в открывшуюся нишу и сказала с игривой нежностью:
— Это уже мы.
В нише что-то пискнуло, и сразу дверь щелкнула и сама собой приоткрылась. Луиза засуетилась, бросив вещи на пороге, шагнула в тесный тамбурок. Навстречу сверху катился топот по деревянной лестнице, слышались радостные крики. Значит, все-таки ждали…
Она повернулась к нему и смотрела не мигая. И он увидел, как слеза скатилась по морщинистой щеке.
— Нас почему-то часто бомбили американцы. Наверно, принимали лагерные бараки за какой-нибудь завод.
— Заводы они не очень-то бомбили, — сказал Александр. — Наверно, просто старались помочь немецким фашистам избавиться от немецких антифашистов.
Она резко обернулась к нему.
— Вы так считаете?
— Чего там считать, — сказал он. И добавил по-русски: — И ежу ясно.
— Кому?
— Это так говорится.
— А-а…
Опять помолчали, слушая кладбищенскую тишину.
— Вы его любили? — спросил Александр.
— Он спас меня, — сказала Луиза, помедлив. — Что-то они несли мимо, а тут самолеты. Он толкнул меня в канаву, а сам лег сверху. Ранило его тогда, в спину. Если бы не ранило, его бы, наверное, расстреляли. Солдат, видевший это, сказал, что он хотел снасильничать. А я сказала, что он увидел, как летит осколок, и закрыл меня. Смешно, правда?
— Не очень.
— А они смеялись. А я кричала на них. Как я кричала! Что если бы не он, меня не было бы в живых! А начальник, добрый он был, сказал тогда: если ты такая дурочка, то сама и лечи его. И дал мне неделю. Всего одну неделю. Я опять кричала: разве можно за неделю человека вылечить? Тогда он велел отправить раненого в лазарет. А как там лечили, я-то знала. И я согласилась на неделю, взяла его к себе, положила в сарае, что был возле дома, где жила прислуга. Я бы и в доме положила, на свою кровать, да пришлось слушаться начальника. Холодно было в сарае, осень уж была, осень сорок четвертого года… И он вылечился за неделю, видно, рана была нетяжелая. Не вылечился, конечно, но смог встать на ноги, и я сама отвела его в барак… А уж потом, через полгода, когда колонну узников погнали к морю, чтобы куда-то эвакуировать, снова налетели самолеты и многих поубивали…
Она замолчала, уставилась в пространство, рассматривая там что-то свое. Александр тихо встал и побрел вдоль аккуратных рядов, вглядываясь в таблички с номерами. Ходили они тут рядами, эти люди, и зарыли их рядами. Чтобы и в посмертии не нарушали порядка.
По каналу, невидимая за березами, прошла самоходная баржа, заполнила тишину стуками, шорохами, всплесками. Словно проснулись вдруг шумы тех страшных торфоразработок. И когда самоходка ушла и совсем затихла вдали, все звучали в ушах эти скрежеты, всплески, вроде бы даже вскрики, ворошили воображение…
Это было написано черным по белому на пластмассовой пластине, прикрепленной к двери. Александр дважды прочитал текст, усмехнулся. Что-то несерьезное было в этом слишком серьезном объявлении: «Внимание! Зона, свободная от атомного оружия!» И ниже помельче: «Производство, хранение и применение атомного оружия на этой территории запрещено!» Получалось, как в сказке: нарисовал на двери крест и обезопасил себя от нечистой силы.
Он подергал запертую дверь, с недоумением оглянулся на Луизу и Уле. Но тех ничуть не удивлял тот факт, что родные не встречают на пороге дома. Мало того что на вокзал встречать не приехали, так теперь еще стой возле запертой двери. У нас, если бы мать с отцом к дочке да бабушка с дедушкой к внучкам издалека приехали, так в доме был бы целый переполох, а тут…
Впрочем, что их судить по нашим правилам?
Ему было интересно, как поведут себя Луиза и Уле, встретив такой прием. Он снова начал читать странный текст на двери, краем глаза наблюдая за стариками. Но те, казалось, не были даже удивлены. Оглядев стену, Луиза откинула какую-то заслонку, сунула руку в открывшуюся нишу и сказала с игривой нежностью:
— Это уже мы.
В нише что-то пискнуло, и сразу дверь щелкнула и сама собой приоткрылась. Луиза засуетилась, бросив вещи на пороге, шагнула в тесный тамбурок. Навстречу сверху катился топот по деревянной лестнице, слышались радостные крики. Значит, все-таки ждали…