Какой-то купеческий баркас пытался обогнать пароход и то нагонял его, то отставал. Лодочник все больше входил в азарт. Над первым парусом он поставил второй, над вторым — третий, маленький. Под напором ветра длинная мачта выгнулась вперед; разрезаемые судном высокие волны с пеной бились о его борта, и баркас несся, как конь, закусивший удила. В одном месте река немного поворачивала — здесь баркас метнулся наперерез пароходу и обогнал его.
Облокотившись о перила, сахиб с интересом следил за этим состязанием. Когда скорость баркаса достигла предела и он на несколько локтей обогнал пароход, сахиб вдруг поднял ружье и, прицелившись в надувшийся парус, выстрелил. Парус мгновенно лопнул, и баркас перевернулся. Пароход исчез за поворотом реки.
Трудно сказать, почему сахиб это сделал. Мы, бенгальцы, не можем понять, что доставляет радость англичанам. Может быть, он не мог перенести победы индийского баркаса в состязании; может быть, было какое-то жестокое наслаждение в зрелище мгновенно рвущегося в клочья большого вздувшегося паруса; может быть, было какое-то дьявольское удовольствие в том, чтобы сразу оборвать игру бойкого суденышка, сделав в нем несколько дырок, — не знаю. Но несомненно одно: англичанин был крепко уверен, что за эту штуку ему ничего не будет, и считал, что хозяин баркаса и команда, собственно говоря, не люди.
Когда сахиб, подняв ружье, выстрелил и баркас перевернулся, Шошибушон был недалеко от места происшествия и все видел. Он поспешил подплыть к перевернувшемуся баркасу и подобрал лодочника и гребцов. Не удалось спасти только одного человека — во время крушения он находился под навесом и растирал пряности.
Кровь закипела в жилах Шошибушона. Правосудие движется чрезвычайно медленно — точно большая и сложная машина: взвешивая все «за» и «против», оно собирает доказательства и с полным равнодушием налагает наказания, в нем не бьется человеческое сердце. Но Шошибушону казалось, что отделять наказание от гнева так же неестественно, как отделять насыщение от голода и удовлетворение — от желания. Есть много преступлений, которые требуют от свидетеля немедленного вмешательства, в противном случае его ждет возмездие всеведущего бога, таящегося в его собственной душе. Тогда бывает мучительно стыдно утешать себя ссылкой на правосудие. Но и машина правосудия и пароход увозили управляющего все дальше от Шошибушона. Не знаю, выиграло ли от этого события общество, но «индийскую меланхолию» Шошибушона оно, без сомнения, лишь укрепило.
Шоши вернулся со спасенными в деревню. Баркас вез груз джута. Шошибушон послал людей вытащить его и предложил лодочнику подать жалобу на управляющего.
Лодочник не соглашался.
— Баркас потонул, что ж мне теперь — самого себя топить? — спрашивал он. — Надо будет платить, потом, забросив работу, забыв о еде и сне, все время проводить в суде. Да, кроме того, один только бог знает, чем кончится дело против сахиба.
Но в конце концов, когда лодочник узнал, что сам Шошибушон адвокат и все расходы берет на себя, а все факты за то, что суд постановит возместить понесенный ущерб, он согласился. Однако односельчане Шошибушона, ехавшие на пароходе, ни за что не соглашались выступить свидетелями на суде. Они говорили Шошибушону:
— Господин, мы ничего не видели, мы были на другой стороне парохода. Из-за шума машины и плеска воды там не было слышно выстрела.
Проклиная в душе соотечественников, Шошибушон сам подал жалобу на управляющего.
В свидетелях не оказалось никакой надобности. Управляющий признался, что он действительно выстрелил. Он сказал, что увидел в небе стаю журавлей и прицелился в них. Пароход шел на полной скорости и в момент выстрела был там, где река заворачивает. Следовательно, управляющий не мог знать, ворону ли он убил, подстрелил ли журавля или потопил баркас. В воздухе и на земле столько добычи для охотника, что ни один умный человек не станет нарочно тратить выстрел, хотя бы он стоил четверть пайсы, на «дерти рэг», то есть на грязную тряпку.
Сахиб был оправдан и, попыхивая сигарой, отправился в клуб играть в вист. Труп человека, растиравшего пряности, нашли на берегу в девяти милях от места происшествия. С разбитым сердцем Шошибушон вернулся в свою деревню.
В тот день, когда он возвратился, для Гирибалы была приготовлена лодка, чтобы отвезти ее в дом свекра. Хотя Шошибушона никто не приглашал, он все же побрел к берегу.
У пристани стояла толпа. Не задерживаясь, он прошел дальше. Когда лодка отчалила от пристани и проплыла мимо него, он на мгновение увидел невесту; она сидела, низко опустив голову, накрытую покрывалом.
Гирибала долго надеялась, что перед отъездом ей как-нибудь удастся встретиться с Шошибушоном, теперь же она не знала, что ее учитель стоит невдалеке, у берега, и смотрит на нее. Девушка ни разу не подняла голову, только беззвучно плакала, и слезы текли по ее щекам.
Лодка уплывала все дальше и дальше и наконец совсем скрылась из виду. Лучи утреннего солнца заблестели на воде; рядом, в ветвях мангового дерева, громко затянул бесконечную песню папийяр; перевозчик снова стал переправлять с одного берега на другой груз и людей; женщины приходили за водой и громко обсуждали отъезд Гири в дом свекра.
Шошибушон снял очки, вытер навернувшиеся на глаза слезы и побрел в свой стоящий на краю дороги домик с железными решетками на окнах. Вдруг ему показалось, что он слышит голос Гирибалы: «Шоши-дада!»
Где она, где? Нигде ее нет: ни в доме, ни на дороге, ни в деревне, — только в его переполненном слезами сердце.
Шошибушон снова собрал свои вещи и отправился в Калькутту. Никаких дел в Калькутте у него не было, ехал он туда, собственно, ни за чем, поэтому он решил отправиться не по железной дороге, а по реке.
Сезон дождей был в самом разгаре. Бенгалию покрыли, как сетью, тысячи извилистых протоков. Кровеносные сосуды свежей зеленой Бенгалии переполнились, повсюду в изобилии буйной юности пышно разрослись лианы, травы, кустарники, рис, джут, сахарный тростник.
В узких, извилистых протоках, по которым скользила лодка Шошибушона, вода сравнялась с берегами. Луга, а местами и хлебные поля были затоплены. Вода вплотную подступала к деревенским изгородям, зарослям бамбука и манговым садам, словно боги позаботились обвести каналами корни деревьев по всей Бенгалии.
Какой-то купеческий баркас пытался обогнать пароход и то нагонял его, то отставал. Лодочник все больше входил в азарт. Над первым парусом он поставил второй, над вторым — третий, маленький. Под напором ветра длинная мачта выгнулась вперед; разрезаемые судном высокие волны с пеной бились о его борта, и баркас несся, как конь, закусивший удила. В одном месте река немного поворачивала — здесь баркас метнулся наперерез пароходу и обогнал его.
Облокотившись о перила, сахиб с интересом следил за этим состязанием. Когда скорость баркаса достигла предела и он на несколько локтей обогнал пароход, сахиб вдруг поднял ружье и, прицелившись в надувшийся парус, выстрелил. Парус мгновенно лопнул, и баркас перевернулся. Пароход исчез за поворотом реки.
Трудно сказать, почему сахиб это сделал. Мы, бенгальцы, не можем понять, что доставляет радость англичанам. Может быть, он не мог перенести победы индийского баркаса в состязании; может быть, было какое-то жестокое наслаждение в зрелище мгновенно рвущегося в клочья большого вздувшегося паруса; может быть, было какое-то дьявольское удовольствие в том, чтобы сразу оборвать игру бойкого суденышка, сделав в нем несколько дырок, — не знаю. Но несомненно одно: англичанин был крепко уверен, что за эту штуку ему ничего не будет, и считал, что хозяин баркаса и команда, собственно говоря, не люди.
Когда сахиб, подняв ружье, выстрелил и баркас перевернулся, Шошибушон был недалеко от места происшествия и все видел. Он поспешил подплыть к перевернувшемуся баркасу и подобрал лодочника и гребцов. Не удалось спасти только одного человека — во время крушения он находился под навесом и растирал пряности.
Кровь закипела в жилах Шошибушона. Правосудие движется чрезвычайно медленно — точно большая и сложная машина: взвешивая все «за» и «против», оно собирает доказательства и с полным равнодушием налагает наказания, в нем не бьется человеческое сердце. Но Шошибушону казалось, что отделять наказание от гнева так же неестественно, как отделять насыщение от голода и удовлетворение — от желания. Есть много преступлений, которые требуют от свидетеля немедленного вмешательства, в противном случае его ждет возмездие всеведущего бога, таящегося в его собственной душе. Тогда бывает мучительно стыдно утешать себя ссылкой на правосудие. Но и машина правосудия и пароход увозили управляющего все дальше от Шошибушона. Не знаю, выиграло ли от этого события общество, но «индийскую меланхолию» Шошибушона оно, без сомнения, лишь укрепило.
Шоши вернулся со спасенными в деревню. Баркас вез груз джута. Шошибушон послал людей вытащить его и предложил лодочнику подать жалобу на управляющего.
Лодочник не соглашался.
— Баркас потонул, что ж мне теперь — самого себя топить? — спрашивал он. — Надо будет платить, потом, забросив работу, забыв о еде и сне, все время проводить в суде. Да, кроме того, один только бог знает, чем кончится дело против сахиба.
Но в конце концов, когда лодочник узнал, что сам Шошибушон адвокат и все расходы берет на себя, а все факты за то, что суд постановит возместить понесенный ущерб, он согласился. Однако односельчане Шошибушона, ехавшие на пароходе, ни за что не соглашались выступить свидетелями на суде. Они говорили Шошибушону:
— Господин, мы ничего не видели, мы были на другой стороне парохода. Из-за шума машины и плеска воды там не было слышно выстрела.
Проклиная в душе соотечественников, Шошибушон сам подал жалобу на управляющего.
В свидетелях не оказалось никакой надобности. Управляющий признался, что он действительно выстрелил. Он сказал, что увидел в небе стаю журавлей и прицелился в них. Пароход шел на полной скорости и в момент выстрела был там, где река заворачивает. Следовательно, управляющий не мог знать, ворону ли он убил, подстрелил ли журавля или потопил баркас. В воздухе и на земле столько добычи для охотника, что ни один умный человек не станет нарочно тратить выстрел, хотя бы он стоил четверть пайсы, на «дерти рэг», то есть на грязную тряпку.
Сахиб был оправдан и, попыхивая сигарой, отправился в клуб играть в вист. Труп человека, растиравшего пряности, нашли на берегу в девяти милях от места происшествия. С разбитым сердцем Шошибушон вернулся в свою деревню.
В тот день, когда он возвратился, для Гирибалы была приготовлена лодка, чтобы отвезти ее в дом свекра. Хотя Шошибушона никто не приглашал, он все же побрел к берегу.
У пристани стояла толпа. Не задерживаясь, он прошел дальше. Когда лодка отчалила от пристани и проплыла мимо него, он на мгновение увидел невесту; она сидела, низко опустив голову, накрытую покрывалом.
Гирибала долго надеялась, что перед отъездом ей как-нибудь удастся встретиться с Шошибушоном, теперь же она не знала, что ее учитель стоит невдалеке, у берега, и смотрит на нее. Девушка ни разу не подняла голову, только беззвучно плакала, и слезы текли по ее щекам.
Лодка уплывала все дальше и дальше и наконец совсем скрылась из виду. Лучи утреннего солнца заблестели на воде; рядом, в ветвях мангового дерева, громко затянул бесконечную песню папийяр; перевозчик снова стал переправлять с одного берега на другой груз и людей; женщины приходили за водой и громко обсуждали отъезд Гири в дом свекра.
Шошибушон снял очки, вытер навернувшиеся на глаза слезы и побрел в свой стоящий на краю дороги домик с железными решетками на окнах. Вдруг ему показалось, что он слышит голос Гирибалы: «Шоши-дада!»
Где она, где? Нигде ее нет: ни в доме, ни на дороге, ни в деревне, — только в его переполненном слезами сердце.
Шошибушон снова собрал свои вещи и отправился в Калькутту. Никаких дел в Калькутте у него не было, ехал он туда, собственно, ни за чем, поэтому он решил отправиться не по железной дороге, а по реке.
Сезон дождей был в самом разгаре. Бенгалию покрыли, как сетью, тысячи извилистых протоков. Кровеносные сосуды свежей зеленой Бенгалии переполнились, повсюду в изобилии буйной юности пышно разрослись лианы, травы, кустарники, рис, джут, сахарный тростник.
В узких, извилистых протоках, по которым скользила лодка Шошибушона, вода сравнялась с берегами. Луга, а местами и хлебные поля были затоплены. Вода вплотную подступала к деревенским изгородям, зарослям бамбука и манговым садам, словно боги позаботились обвести каналами корни деревьев по всей Бенгалии.