— Люблю…
— Нет, не так. Не повторяй за мной, как попугай, а скажи своими словами.
— Вот и твой дом, Ева, давай прощаться.
— Ты что, спятил? Теперь, когда ты наконец нашелся…
Пани Крачиньская, увидев их, нисколько не удивилась.
— Мама, — сказала Ева, — это мой жених. Надеюсь, представлять тебе его не надо? Мы ужасно голодны… Сними мундир, Эдвард, и отнеси в мою комнату.
Затем быстро накрыла на стол, принесла с кухни тарелки с салатами и какие-то консервные банки, налила в графин водку. Кольскому надо было возвращаться в Черемники, ведь он замещал в тот день Свентовца, но у него не нашлось решимости подняться и уйти, он сидел и слушал Еву, чувствуя себя все лучше и лучше в этой уютной и теплой столовой, отгороженной от всего мира плотными шторами.
— Ева, у тебя кто-нибудь был кроме меня?
— Нет, такого, кто относился бы ко мне серьезно, не было, и больше я не хочу говорить об этом, ты мой жених, и давай ужинать.
Сидели за столом, Ева болтала не умолкая.
— А вы, Эдвард, — вмешалась Крачиньская, — решили, чем будете заниматься после войны?
— Мы будем изучать медицину, мама.
— Медицину?!
— Да. Будем видеться в лучшем случае только по праздникам. Но на рождество приедем обязательно, посидим, поговорим, как теперь…
В дверь постучали, мать поднялась со стула.
— Не открывай!
— Почему?
Стук повторился еще несколько раз, потом они услышали шаги на лестнице.
— Сегодня нас нет дома, — сказала Ева. — Бывают же семейные праздники, когда никого не принимают. Мама, ты, наверное, уже хочешь спать…
Ева погасила свет и увлекла Эдварда в свою комнату. На окне не было занавесок, их заменило снятое с кровати покрывало.
Он ушел на рассвете, стрелки на светящемся циферблате его ручных часов показывали 4.30.
Ева, свернувшись калачиком, плакала, уткнувшись лицом в мокрую от слез подушку. Он оделся и склонился над ней:
— Люблю…
— Нет, не так. Не повторяй за мной, как попугай, а скажи своими словами.
— Вот и твой дом, Ева, давай прощаться.
— Ты что, спятил? Теперь, когда ты наконец нашелся…
Пани Крачиньская, увидев их, нисколько не удивилась.
— Мама, — сказала Ева, — это мой жених. Надеюсь, представлять тебе его не надо? Мы ужасно голодны… Сними мундир, Эдвард, и отнеси в мою комнату.
Затем быстро накрыла на стол, принесла с кухни тарелки с салатами и какие-то консервные банки, налила в графин водку. Кольскому надо было возвращаться в Черемники, ведь он замещал в тот день Свентовца, но у него не нашлось решимости подняться и уйти, он сидел и слушал Еву, чувствуя себя все лучше и лучше в этой уютной и теплой столовой, отгороженной от всего мира плотными шторами.
— Ева, у тебя кто-нибудь был кроме меня?
— Нет, такого, кто относился бы ко мне серьезно, не было, и больше я не хочу говорить об этом, ты мой жених, и давай ужинать.
Сидели за столом, Ева болтала не умолкая.
— А вы, Эдвард, — вмешалась Крачиньская, — решили, чем будете заниматься после войны?
— Мы будем изучать медицину, мама.
— Медицину?!
— Да. Будем видеться в лучшем случае только по праздникам. Но на рождество приедем обязательно, посидим, поговорим, как теперь…
В дверь постучали, мать поднялась со стула.
— Не открывай!
— Почему?
Стук повторился еще несколько раз, потом они услышали шаги на лестнице.
— Сегодня нас нет дома, — сказала Ева. — Бывают же семейные праздники, когда никого не принимают. Мама, ты, наверное, уже хочешь спать…
Ева погасила свет и увлекла Эдварда в свою комнату. На окне не было занавесок, их заменило снятое с кровати покрывало.
Он ушел на рассвете, стрелки на светящемся циферблате его ручных часов показывали 4.30.
Ева, свернувшись калачиком, плакала, уткнувшись лицом в мокрую от слез подушку. Он оделся и склонился над ней: