— Но он же страдает!
Лысый пожал плечами:
— Физически — не так сильно, как душевно. А душевно он все равно бы страдал после того, что сделал.
— Это ужасно, — Кристен закрыла лицо ладонями, и Лысый придвинул к ней чашку чая:
— Тебе нельзя нервничать. Пожалуйста. Мы вытащим его из этой проклятой тюрьмы, и вы уедете далеко отсюда. Нужно подождать совсем немного.
— Ты же поможешь нам? Обещаешь?
— Конечно, — Лысый кивнул и накрыл ее ладонь своей.
Первое заседание проходило второго февраля. В этот день Карри наконец выпустили из карцера. Шагая по длинному и широкому тюремному коридору, он чувствовал, как же сильно затекли и ослабели у него ноги за несколько недель бессмысленного торчания в каменной коробке. Хотя он и занимался физическими упражнениями — делал приседания, отжимался и качал пресс, — в камере нельзя было сделать больше трех шагов в одну сторону, не наткнувшись на стену. Теперь он шагал размашисто и с нескрываемым наслаждением.
— Что-то ты больно радостный, — заметил Рокси, когда Карри проходил мимо него.
Карри в ответ молча пожал плечами. Ему не особенно хотелось разговаривать с этим человеком. Он знал, что в тюрьме никто и ничего не станет делать для тебя просто так, он знал — услуга за услугу, — он знал, что сам продул партию в карты и потому был вынужден сделать то, что сделал… И все-таки — говорить с Рокси ему сегодня не хотелось.
Рокси проводил его внимательным взглядом. Вообще-то, ему нравился Карри — в этом парне чувствовались сила и отчаянность, и он почти сожалел, что заставил его избить Гамильтона. Но иначе было нельзя.
— Я не ношу костюмы, — заявил Карри своему адвокату накануне заседания, но Монтгомери был непреклонен:
— Карри, ваши татуировки и вообще весь ваш внешний вид говорят о том, что вы бандит…
— Но ведь так и есть, — Карри усмехнулся. — Бандит и убийца.
— Вы помните, что я вам говорил? — сердитым тоном спросил у него Монтгомери. — Как вести себя на суде? Что говорить и о чем молчать?
— Конечно, — фыркнул Карри и сделал грустную мину, разыгрывая перед адвокатом настоящий спектакль: — Мною двигало желание защитить близких людей. Моя на тот момент девушка, а теперь жена была беременна, и я волновался за ее здоровье и за здоровье нашего малыша…
— Отлично, — похвалил Монтгомери, невольно улыбаясь. Он и вправду был хорошим адвокатом: он собирался представить присяжным тяжелую и драматичную историю Карри и рассчитывал получить их сочувствие и понимание. Факты, доказательства, показания свидетелей — все это тоже присутствовало, но важнее было субъективное мнение, которое сложится у присяжных. Это мнение могло решить все.
Карри понимал это, но ему все равно было как-то странно и нелепо играть роль отчаявшегося и разбитого влюбленного мужчины. В глубине души он понимал: это правда. Он такой и есть. Отчаявшийся. Разбитый. Влюбленный. В этой стратегии не было лжи. Но ему было дико показывать свои чувства, которые он зачастую скрывал даже от самого себя, чужим людям. Жаль, что он не мог перемотать судебный процесс сразу до дня побега. Все это нужно было пережить, хотел он того или нет. План побега был еще не готов, Кристен была еще беременна, а сам он был еще слишком слаб после долгой отсидки в карцере.
— Твой костюм здесь. Прими хорошенько душ, от тебя воняет, как от горного козла, — сказал ему надзиратель, морща нос, и Карри в ответ осклабился:
— Есть, сэр.
— И побрейся. Жду тебя через полчаса. Опаздывать нельзя.
Карри и сам знал, что опаздывать нельзя. Попробуй-ка опоздай на заседание суда! Сразу потеряешь уважение присяжных и получишь нагоняй от своего защитника.
— Но он же страдает!
Лысый пожал плечами:
— Физически — не так сильно, как душевно. А душевно он все равно бы страдал после того, что сделал.
— Это ужасно, — Кристен закрыла лицо ладонями, и Лысый придвинул к ней чашку чая:
— Тебе нельзя нервничать. Пожалуйста. Мы вытащим его из этой проклятой тюрьмы, и вы уедете далеко отсюда. Нужно подождать совсем немного.
— Ты же поможешь нам? Обещаешь?
— Конечно, — Лысый кивнул и накрыл ее ладонь своей.
Первое заседание проходило второго февраля. В этот день Карри наконец выпустили из карцера. Шагая по длинному и широкому тюремному коридору, он чувствовал, как же сильно затекли и ослабели у него ноги за несколько недель бессмысленного торчания в каменной коробке. Хотя он и занимался физическими упражнениями — делал приседания, отжимался и качал пресс, — в камере нельзя было сделать больше трех шагов в одну сторону, не наткнувшись на стену. Теперь он шагал размашисто и с нескрываемым наслаждением.
— Что-то ты больно радостный, — заметил Рокси, когда Карри проходил мимо него.
Карри в ответ молча пожал плечами. Ему не особенно хотелось разговаривать с этим человеком. Он знал, что в тюрьме никто и ничего не станет делать для тебя просто так, он знал — услуга за услугу, — он знал, что сам продул партию в карты и потому был вынужден сделать то, что сделал… И все-таки — говорить с Рокси ему сегодня не хотелось.
Рокси проводил его внимательным взглядом. Вообще-то, ему нравился Карри — в этом парне чувствовались сила и отчаянность, и он почти сожалел, что заставил его избить Гамильтона. Но иначе было нельзя.
— Я не ношу костюмы, — заявил Карри своему адвокату накануне заседания, но Монтгомери был непреклонен:
— Карри, ваши татуировки и вообще весь ваш внешний вид говорят о том, что вы бандит…
— Но ведь так и есть, — Карри усмехнулся. — Бандит и убийца.
— Вы помните, что я вам говорил? — сердитым тоном спросил у него Монтгомери. — Как вести себя на суде? Что говорить и о чем молчать?
— Конечно, — фыркнул Карри и сделал грустную мину, разыгрывая перед адвокатом настоящий спектакль: — Мною двигало желание защитить близких людей. Моя на тот момент девушка, а теперь жена была беременна, и я волновался за ее здоровье и за здоровье нашего малыша…
— Отлично, — похвалил Монтгомери, невольно улыбаясь. Он и вправду был хорошим адвокатом: он собирался представить присяжным тяжелую и драматичную историю Карри и рассчитывал получить их сочувствие и понимание. Факты, доказательства, показания свидетелей — все это тоже присутствовало, но важнее было субъективное мнение, которое сложится у присяжных. Это мнение могло решить все.
Карри понимал это, но ему все равно было как-то странно и нелепо играть роль отчаявшегося и разбитого влюбленного мужчины. В глубине души он понимал: это правда. Он такой и есть. Отчаявшийся. Разбитый. Влюбленный. В этой стратегии не было лжи. Но ему было дико показывать свои чувства, которые он зачастую скрывал даже от самого себя, чужим людям. Жаль, что он не мог перемотать судебный процесс сразу до дня побега. Все это нужно было пережить, хотел он того или нет. План побега был еще не готов, Кристен была еще беременна, а сам он был еще слишком слаб после долгой отсидки в карцере.
— Твой костюм здесь. Прими хорошенько душ, от тебя воняет, как от горного козла, — сказал ему надзиратель, морща нос, и Карри в ответ осклабился:
— Есть, сэр.
— И побрейся. Жду тебя через полчаса. Опаздывать нельзя.
Карри и сам знал, что опаздывать нельзя. Попробуй-ка опоздай на заседание суда! Сразу потеряешь уважение присяжных и получишь нагоняй от своего защитника.