Я назвал себя. На санинструктора мое ранение, однако, не произвело решительно никакого впечатления.
- Жди. Заделаю - посмотрим.
- Богато ранэных? - спросил старшина.
- Ерунда. Три человека. Не считая Кривошеева.
- А что Кривошэив?
- Готов – что! Перевязал - только бинты испортил.
- Кривошэив? - чего-то не мог понять Пилипенко.
- Ну. Чего удивился? Что он, от пуль заговоренный?
- Так вин же так и рвався сюды! - простодушно сказал Пилипенко. - Турнэм, кажа.
- Вот и турнули. Семь пуль в грудь - не шуточки. Ну, заходите.
- Зараза! - в сердцах бросил старшина и, вдруг повернувшись, быстро пошел назад к своему взводу.
Я подлез под палатку и оказался в пустом блиндаже. Здесь было темно, сильно воняло порохом, жженым тряпьем, еще чем-то чужим и противным. Следом в блиндаж лез Цветков.
- Не может к убитым привыкнуть. Тут ему не АХЧ.
Санинструктор имел в виду недавнюю тыловую службу Пилипенко и, кажется, вызывал меня на доверительный разговор о старшине, но я промолчал. Очень болело плечо, и я просто терял терпение: когда же Цветков доберется до меня? А он между тем зажег спичку, огляделся. Потом зажег другую. Земляные стены блиндажа были сырые и голые, обрушившийся у входа пласт глины засыпал угол. Напротив у стенки валялась немецкая шинель, несколько смятых одеял. Под ногами пестрела рассыпанная колода карт. В стене оказалась маленькая полочка, на которую в землянках обычно ставят светильник. Цветков наклонился со спичкой в руках, пошарил и действительно нашел на полу сброшенную взрывом плошку. Сдунув песок, он зажег ее, и мрак в блиндаже немного рассеялся.
Санинструктор спросил о чем-то, но я недослышал, так как стоял к нему глухим ухом.
- Оглох, что ли? - крикнул он громче. - Куда тебя?
- Да вот в плечо.
- Садись на это...
Я послушно опустился на какой-то полуразломанный ящик. Цветков скинул с себя мокрую, залубеневшую палатку и достал из ножен на поясе разведчицкий нож.
- Ты что - резать?
- А что же еще?
- Сниму как-нибудь!
Я назвал себя. На санинструктора мое ранение, однако, не произвело решительно никакого впечатления.
- Жди. Заделаю - посмотрим.
- Богато ранэных? - спросил старшина.
- Ерунда. Три человека. Не считая Кривошеева.
- А что Кривошэив?
- Готов – что! Перевязал - только бинты испортил.
- Кривошэив? - чего-то не мог понять Пилипенко.
- Ну. Чего удивился? Что он, от пуль заговоренный?
- Так вин же так и рвався сюды! - простодушно сказал Пилипенко. - Турнэм, кажа.
- Вот и турнули. Семь пуль в грудь - не шуточки. Ну, заходите.
- Зараза! - в сердцах бросил старшина и, вдруг повернувшись, быстро пошел назад к своему взводу.
Я подлез под палатку и оказался в пустом блиндаже. Здесь было темно, сильно воняло порохом, жженым тряпьем, еще чем-то чужим и противным. Следом в блиндаж лез Цветков.
- Не может к убитым привыкнуть. Тут ему не АХЧ.
Санинструктор имел в виду недавнюю тыловую службу Пилипенко и, кажется, вызывал меня на доверительный разговор о старшине, но я промолчал. Очень болело плечо, и я просто терял терпение: когда же Цветков доберется до меня? А он между тем зажег спичку, огляделся. Потом зажег другую. Земляные стены блиндажа были сырые и голые, обрушившийся у входа пласт глины засыпал угол. Напротив у стенки валялась немецкая шинель, несколько смятых одеял. Под ногами пестрела рассыпанная колода карт. В стене оказалась маленькая полочка, на которую в землянках обычно ставят светильник. Цветков наклонился со спичкой в руках, пошарил и действительно нашел на полу сброшенную взрывом плошку. Сдунув песок, он зажег ее, и мрак в блиндаже немного рассеялся.
Санинструктор спросил о чем-то, но я недослышал, так как стоял к нему глухим ухом.
- Оглох, что ли? - крикнул он громче. - Куда тебя?
- Да вот в плечо.
- Садись на это...
Я послушно опустился на какой-то полуразломанный ящик. Цветков скинул с себя мокрую, залубеневшую палатку и достал из ножен на поясе разведчицкий нож.
- Ты что - резать?
- А что же еще?
- Сниму как-нибудь!