— Да пошли вы!
— Плюнь, Лаки, новые купишь, — посоветовал Ванька.
— Ага, это любимые были…
— Зато не отравился, — поднял указательный палец группер.
Хрен я им рыбки к пивку дам, когда добуду, пусть сухариками давятся.
Через пару минут к поезду подбежали прорвавшиеся на перрон фальшивые нищие и попрошайки обоих полов, среди которых были и стрелой мчавшиеся дети, на последних метрах переключающие тумблер и торопливо начинающие хромать, страшно закатывать глаза и кособочиться. Стало не только обидно, но и противно. Вот же гадский городок!
Свободы в этом мире, конечно, больше... И это мне в чём-то нравится. Но порядка, достоинства и уверенности в завтрашнем дне здесь в разы меньше. Как бы всё плохое вырезать, а остальное совместить воедино, слепить в некий идеальный мир?
Здесь, ребята, реинкарнация страшноватых сказок Андерсена. Злая мачеха, отец-кроила, принуждаемый к попрошайничеству несчастный ребенок, непонятная страта вечно алчущих халявы. Кинофильм «Бизнес по-русски» с медведем. Надолго задержавшийся наш 1993 год. Тот самый год, когда ещё всё было можно — плюй на идеалы, меньше думай о ближнем, а больше о своей выгоде. Предай всех, если надо, в идеале, зацепись рыбой-прилипалой к подходящему буржую.
Не хотят они выходить из этого 1993-го, отстали лет на двадцать под аккомпанемент всех этих песенок типа «Бухгалтер, милый мой бухгалтер» и «Путана-путана, пятнадцать долларов, ну кто же виноват». Вольница аморальности, безвременье. И все громкие разговоры о святости тех жутких времён и стремление десятилетиями видеть базарный Арбат тех лет — воплощенная в крике ностальгия застрявших в тех самых девяностых, будь они прокляты.
Ну и пусть тут сидят. «Ну кто же виноват?».
В тихом вечере из громкоговорителей станции металлом громыхнул напряжённый голос диспетчера: «Внимание, пассажиров поезда «Москва – Красноярск» просим срочно занять места в вагоне в связи с маневровыми работами на первом и втором пути. Просьба отойти от края платформы и соблюдать осторожность при передвижении по станции!».
Поехали-ка отсюда побыстрее, машинист. «Енисей» начал разгоняться на просторе уходящей в ночь степи, яростно взревел гудок, и я представил, как впереди вспыхнул мощный тепловозный прожектор.
Вот как однажды воспел железную дорогу мой знакомый, старый заслуженный геолог, пешком прошедший по всем потаённым уголкам огромной нашей страны: «Жду когда ехать, всё валится из рук. Просто вот ничего не поделать, я уже в пути, уже в дороге. Казанский. Вечер. На восток... Рюкзак, междугородняя пыль перрона. Люди с отпечатками расписания в зрачках. И опять знакомое созвездие будет смотреть на меня справа по ходу поезда... Шесть суток в вагоне. Никто не в силах потревожить. Ответ «Я в поезде» успокаивает русского человека, словно сообщение о недоступности абонента. Жизнь там, где ветер! Мелькают в окнах люди, небо, скалы, деревья. Мелькают секунды и минуты, дни. Кто только не глядел на эти горы. Ночь. Созвездие справа по ходу поезда смотрит на меня, и всё впереди. Так же как и сто лет назад. Где ещё в мире есть такая дорога?».
Гудок почему-то ревел непрерывно, вибрировали, прогибаясь, рельсы, дрожали под тяжестью состава пропитанные креозотом шпалы. Представил: яркий голубоватый луч разрезает молочную тьму на несколько сот метров вперёд, в ослепительном световом туннеле клубятся мириады мошкары, которая вдребезги разбивается о стальную грудь чёрного локомотива, как о лобовое стекло несущегося по трассе бандитского «Мерседеса». Где-то впереди в положенный момент зажигаются зелёные огни светофоров, на переездах падают полосатые шлагбаумы.
Наблюдателю со стороны покажется, что набравший скорость призрачный состав вот-вот протаранит горизонт с низко висящими сибирскими звёздами, и те эффектно разлетятся брызгами бенгальского огня, с шипением прожигающими густую пелену ночного тумана. Можно подумать, что фирменный «Енисей» вот-вот втянется в световой туннель и бесследно исчезнет в другом измерении... А за локомотивом, чуть покачиваясь на рельсах, стучат колёса тяжёлых вагонов, лязгают массивные сцепки.
И в одном из этих вагонов сидит молодой человек из другого мира, придумывающий все эти романтические глупости.
Спать пора.
Огромный Новосибирск поезд проходил глубокой ночью, поэтому я не увидел, кто и какую посылку передал групперу на вокзале. Крепче спишь — меньше знаешь лишнего, тот случай. А вот Потапов просыпался и даже погулял по перрону. Самым сильным впечатлением, как он сказал, стал огромный транспарант, напротив которого остановился люкс-вагон. На полотнище крупными яркими буквами было написано следующее: «Забудь о лживых китайских обещаниях, дружи с Америкой!». Стало ясно, где именно может пройти ещё не определенная, судя по всему, окончательно пограничная полоса жизненно важных интересов двух великих стервятников.
Утром за окном начались пейзажи поинтересней.
Наверное, такие картинки-открытки больше соответствуют традиционному представлению жителей европейской части страны о «настоящей Сибири». Лесостепь закончилась. Теперь вокруг проплывает тёмнохвойная тайга и живописные сибирские деревни. Изменился и рельеф местности, на юге виднеется горный хребет Кузнецкий Алатау — нагорье в системе Саяно-Алтайской горной области на юге Западной Сибири, вершины которого украшают горизонт. После нескончаемой равнины смотреть на них особенно приятно.
Настоящая тайга красива, спору нет. Особенно чистые боры с ягельными полянами у корней, где колоннады огромных корабельных сосен возвышаются над моховыми кочками, где нет высокой травы, а кругозоры простираются далеко и во все стороны. Идти по такой тайге легко. В ясный летний день тайга может показаться совершенно идиллическим местом - тепло, сухо, уютно, спокойно. Однако к вечеру поднимаются тучи кровососов, и картина меняется, к этому нужно быть готовым. Ближе к ночи как-то слишком быстро становится холодно. Стоит светилу спрятаться в соснах, и тут же из атмосферы леса исчезает тепло, нужна соответствующая одежда.
Пространства тайги нескончаемы. Здесь почти нет дорог и населённых пунктов, сообщение чаще идёт по рекам. Малейшее отклонение от набитой тропки-путика обернется километрами тревоги, а то и паники. Такая местность неинформативна — мало ориентиров, примет. Ручьи и таежные речушки везде одинаковы, похожи одна на друга; а уж сама глухая тайга, если нет сопок и гор на горизонте, рукотворных примет, тем более одинакова. Чехов очень хорошо описал ощущение, возникающее у человека, путешествующего через громадную Западно-Сибирскую равнину, — слишком много вокруг одинакового леса…
— Да пошли вы!
— Плюнь, Лаки, новые купишь, — посоветовал Ванька.
— Ага, это любимые были…
— Зато не отравился, — поднял указательный палец группер.
Хрен я им рыбки к пивку дам, когда добуду, пусть сухариками давятся.
Через пару минут к поезду подбежали прорвавшиеся на перрон фальшивые нищие и попрошайки обоих полов, среди которых были и стрелой мчавшиеся дети, на последних метрах переключающие тумблер и торопливо начинающие хромать, страшно закатывать глаза и кособочиться. Стало не только обидно, но и противно. Вот же гадский городок!
Свободы в этом мире, конечно, больше... И это мне в чём-то нравится. Но порядка, достоинства и уверенности в завтрашнем дне здесь в разы меньше. Как бы всё плохое вырезать, а остальное совместить воедино, слепить в некий идеальный мир?
Здесь, ребята, реинкарнация страшноватых сказок Андерсена. Злая мачеха, отец-кроила, принуждаемый к попрошайничеству несчастный ребенок, непонятная страта вечно алчущих халявы. Кинофильм «Бизнес по-русски» с медведем. Надолго задержавшийся наш 1993 год. Тот самый год, когда ещё всё было можно — плюй на идеалы, меньше думай о ближнем, а больше о своей выгоде. Предай всех, если надо, в идеале, зацепись рыбой-прилипалой к подходящему буржую.
Не хотят они выходить из этого 1993-го, отстали лет на двадцать под аккомпанемент всех этих песенок типа «Бухгалтер, милый мой бухгалтер» и «Путана-путана, пятнадцать долларов, ну кто же виноват». Вольница аморальности, безвременье. И все громкие разговоры о святости тех жутких времён и стремление десятилетиями видеть базарный Арбат тех лет — воплощенная в крике ностальгия застрявших в тех самых девяностых, будь они прокляты.
Ну и пусть тут сидят. «Ну кто же виноват?».
В тихом вечере из громкоговорителей станции металлом громыхнул напряжённый голос диспетчера: «Внимание, пассажиров поезда «Москва – Красноярск» просим срочно занять места в вагоне в связи с маневровыми работами на первом и втором пути. Просьба отойти от края платформы и соблюдать осторожность при передвижении по станции!».
Поехали-ка отсюда побыстрее, машинист. «Енисей» начал разгоняться на просторе уходящей в ночь степи, яростно взревел гудок, и я представил, как впереди вспыхнул мощный тепловозный прожектор.
Вот как однажды воспел железную дорогу мой знакомый, старый заслуженный геолог, пешком прошедший по всем потаённым уголкам огромной нашей страны: «Жду когда ехать, всё валится из рук. Просто вот ничего не поделать, я уже в пути, уже в дороге. Казанский. Вечер. На восток... Рюкзак, междугородняя пыль перрона. Люди с отпечатками расписания в зрачках. И опять знакомое созвездие будет смотреть на меня справа по ходу поезда... Шесть суток в вагоне. Никто не в силах потревожить. Ответ «Я в поезде» успокаивает русского человека, словно сообщение о недоступности абонента. Жизнь там, где ветер! Мелькают в окнах люди, небо, скалы, деревья. Мелькают секунды и минуты, дни. Кто только не глядел на эти горы. Ночь. Созвездие справа по ходу поезда смотрит на меня, и всё впереди. Так же как и сто лет назад. Где ещё в мире есть такая дорога?».
Гудок почему-то ревел непрерывно, вибрировали, прогибаясь, рельсы, дрожали под тяжестью состава пропитанные креозотом шпалы. Представил: яркий голубоватый луч разрезает молочную тьму на несколько сот метров вперёд, в ослепительном световом туннеле клубятся мириады мошкары, которая вдребезги разбивается о стальную грудь чёрного локомотива, как о лобовое стекло несущегося по трассе бандитского «Мерседеса». Где-то впереди в положенный момент зажигаются зелёные огни светофоров, на переездах падают полосатые шлагбаумы.
Наблюдателю со стороны покажется, что набравший скорость призрачный состав вот-вот протаранит горизонт с низко висящими сибирскими звёздами, и те эффектно разлетятся брызгами бенгальского огня, с шипением прожигающими густую пелену ночного тумана. Можно подумать, что фирменный «Енисей» вот-вот втянется в световой туннель и бесследно исчезнет в другом измерении... А за локомотивом, чуть покачиваясь на рельсах, стучат колёса тяжёлых вагонов, лязгают массивные сцепки.
И в одном из этих вагонов сидит молодой человек из другого мира, придумывающий все эти романтические глупости.
Спать пора.
Огромный Новосибирск поезд проходил глубокой ночью, поэтому я не увидел, кто и какую посылку передал групперу на вокзале. Крепче спишь — меньше знаешь лишнего, тот случай. А вот Потапов просыпался и даже погулял по перрону. Самым сильным впечатлением, как он сказал, стал огромный транспарант, напротив которого остановился люкс-вагон. На полотнище крупными яркими буквами было написано следующее: «Забудь о лживых китайских обещаниях, дружи с Америкой!». Стало ясно, где именно может пройти ещё не определенная, судя по всему, окончательно пограничная полоса жизненно важных интересов двух великих стервятников.
Утром за окном начались пейзажи поинтересней.
Наверное, такие картинки-открытки больше соответствуют традиционному представлению жителей европейской части страны о «настоящей Сибири». Лесостепь закончилась. Теперь вокруг проплывает тёмнохвойная тайга и живописные сибирские деревни. Изменился и рельеф местности, на юге виднеется горный хребет Кузнецкий Алатау — нагорье в системе Саяно-Алтайской горной области на юге Западной Сибири, вершины которого украшают горизонт. После нескончаемой равнины смотреть на них особенно приятно.
Настоящая тайга красива, спору нет. Особенно чистые боры с ягельными полянами у корней, где колоннады огромных корабельных сосен возвышаются над моховыми кочками, где нет высокой травы, а кругозоры простираются далеко и во все стороны. Идти по такой тайге легко. В ясный летний день тайга может показаться совершенно идиллическим местом - тепло, сухо, уютно, спокойно. Однако к вечеру поднимаются тучи кровососов, и картина меняется, к этому нужно быть готовым. Ближе к ночи как-то слишком быстро становится холодно. Стоит светилу спрятаться в соснах, и тут же из атмосферы леса исчезает тепло, нужна соответствующая одежда.
Пространства тайги нескончаемы. Здесь почти нет дорог и населённых пунктов, сообщение чаще идёт по рекам. Малейшее отклонение от набитой тропки-путика обернется километрами тревоги, а то и паники. Такая местность неинформативна — мало ориентиров, примет. Ручьи и таежные речушки везде одинаковы, похожи одна на друга; а уж сама глухая тайга, если нет сопок и гор на горизонте, рукотворных примет, тем более одинакова. Чехов очень хорошо описал ощущение, возникающее у человека, путешествующего через громадную Западно-Сибирскую равнину, — слишком много вокруг одинакового леса…