Еще бы он не догадался.
Не понять, что среди довольно сдержанного строения именно изумрудная башенка сбоку является моей спальней было невозможно.
- Но второй выходной мы проведем, как я хочу. Не там.
- Угу.
Не говорить же ему, что после всего мною задуманного: охоты на трюфелей, которых в окрестностях нашей «усадьбы» не было никогда; «зарницы»; и бани с нырянием в горный ручей он не то чтобы не захочет уехать - просто не сможет.
- И вообще, я планирую мстить за то, что ты вертишь мною, как хочешь, - угрюмо заявил человек-и - недовольство.
- Конечно, - я радостно кивнула и снова поцеловала его, чтобы не услышать еще чего-нибудь.
А Броневой с радостью ответил, чтобы больше ничего не говорить.
На протяжении последовавших за нашей первой ночью недель я постоянно себя щипала. Потому что то, что происходило, было слишком похоже на сон.
Невероятный, бесконечный, сладкий сон, из которого не хотелось выныривать.
Ощущение сна не оставляло меня даже когда я работала, выходила в эфир, попадала - очень редко - в свою квартиру, чтобы переодеться. День на третий я, кажется, даже попадать туда перестала. Нет, не переехала к Павлу, но тот, в свойственной ему манере, заявил, что мне стоит собрать хоть какую-то сумку, потому что он и так работает по пятнадцать часов в сутки и если оставшиеся девять не сможет меня видеть, то кое-кому несдобровать.
Под кое-кем, вполне возможно, подразумевалась именно я, потому решила не рисковать.
Ведь оставшиеся девять часов были так хороши, что ради этого я была бы согласна даже не переодеваться вовсе и ходить вонючим бомжиком.
Я кайфовала.
От того как мы спали вместе, словно он был огромный медведь шатун, а я - маленький бочонок меда, который притиснули к своему животу и обхватили всеми конечностями. Под утро у шатуна под боком становилось совсем жарко, но я не возражала - с детства была мерзлячкой.
От того, как просыпались по будильнику, а иногда и по другому поводу. И Павел потом неизменно «готовил» завтрак - кофе и какие-нибудь вкусняшки, которых в холодильнике теперь было не перечесть, а не только финики и сыр. А потом вез меня на работу. И провожал с совершенно бесстрастным видом. И меня это радовало. Правда, я чувствовала небольшую вину перед Виктором, которому теперь приходилось приходить на работу еще раньше.
Я млела от того, как он заходил ко мне в кабинет, если освобождался пораньше, и бережно упаковывал в верхнюю одежду; или заезжал за мной куда-то, где я в тот момент находилась, если дела требовали его присутствия.
От того, что он, практически, перестал морщиться, что я утаскиваю у него с тарелки понравившиеся кусочки - он даже перестал предлагать мне заказывать по два одинаковых блюда.
От того, как мы могли валяться на диване, борясь за право посмотреть интересный каждому сериал, и в итоге смотрели оба.
Я была в восторге, что он вечно ведется на мои провокации, и то рычит, то стонет безнадежно, когда я выдаю особенно веселую ересь. А еще он слушал мои эфиры. Во всяком случае, их начало. И соглашался на всякие безумства, вроде парка аттракционов или бегства с работы посреди дня.
Меня умиляло, как он радовался ужинам, которые я готовила самостоятельно. Готовка не была моим коньком, но порой мне хотелось накормитьнас обоих и получалось недурно.
И как выбирал свои костюмы - придирчиво, будто в шкафу висело не тридцать совершенно одинаковых комплектов.
Еще бы он не догадался.
Не понять, что среди довольно сдержанного строения именно изумрудная башенка сбоку является моей спальней было невозможно.
- Но второй выходной мы проведем, как я хочу. Не там.
- Угу.
Не говорить же ему, что после всего мною задуманного: охоты на трюфелей, которых в окрестностях нашей «усадьбы» не было никогда; «зарницы»; и бани с нырянием в горный ручей он не то чтобы не захочет уехать - просто не сможет.
- И вообще, я планирую мстить за то, что ты вертишь мною, как хочешь, - угрюмо заявил человек-и - недовольство.
- Конечно, - я радостно кивнула и снова поцеловала его, чтобы не услышать еще чего-нибудь.
А Броневой с радостью ответил, чтобы больше ничего не говорить.
На протяжении последовавших за нашей первой ночью недель я постоянно себя щипала. Потому что то, что происходило, было слишком похоже на сон.
Невероятный, бесконечный, сладкий сон, из которого не хотелось выныривать.
Ощущение сна не оставляло меня даже когда я работала, выходила в эфир, попадала - очень редко - в свою квартиру, чтобы переодеться. День на третий я, кажется, даже попадать туда перестала. Нет, не переехала к Павлу, но тот, в свойственной ему манере, заявил, что мне стоит собрать хоть какую-то сумку, потому что он и так работает по пятнадцать часов в сутки и если оставшиеся девять не сможет меня видеть, то кое-кому несдобровать.
Под кое-кем, вполне возможно, подразумевалась именно я, потому решила не рисковать.
Ведь оставшиеся девять часов были так хороши, что ради этого я была бы согласна даже не переодеваться вовсе и ходить вонючим бомжиком.
Я кайфовала.
От того как мы спали вместе, словно он был огромный медведь шатун, а я - маленький бочонок меда, который притиснули к своему животу и обхватили всеми конечностями. Под утро у шатуна под боком становилось совсем жарко, но я не возражала - с детства была мерзлячкой.
От того, как просыпались по будильнику, а иногда и по другому поводу. И Павел потом неизменно «готовил» завтрак - кофе и какие-нибудь вкусняшки, которых в холодильнике теперь было не перечесть, а не только финики и сыр. А потом вез меня на работу. И провожал с совершенно бесстрастным видом. И меня это радовало. Правда, я чувствовала небольшую вину перед Виктором, которому теперь приходилось приходить на работу еще раньше.
Я млела от того, как он заходил ко мне в кабинет, если освобождался пораньше, и бережно упаковывал в верхнюю одежду; или заезжал за мной куда-то, где я в тот момент находилась, если дела требовали его присутствия.
От того, что он, практически, перестал морщиться, что я утаскиваю у него с тарелки понравившиеся кусочки - он даже перестал предлагать мне заказывать по два одинаковых блюда.
От того, как мы могли валяться на диване, борясь за право посмотреть интересный каждому сериал, и в итоге смотрели оба.
Я была в восторге, что он вечно ведется на мои провокации, и то рычит, то стонет безнадежно, когда я выдаю особенно веселую ересь. А еще он слушал мои эфиры. Во всяком случае, их начало. И соглашался на всякие безумства, вроде парка аттракционов или бегства с работы посреди дня.
Меня умиляло, как он радовался ужинам, которые я готовила самостоятельно. Готовка не была моим коньком, но порой мне хотелось накормитьнас обоих и получалось недурно.
И как выбирал свои костюмы - придирчиво, будто в шкафу висело не тридцать совершенно одинаковых комплектов.