Оставались проблемой и сами мусульмане, которых по-прежнему было немало в городе. Расправы над ними не были слишком кровавыми, бургомистр сумел сдержать своих людей. Отведать палок и тяжёлых кулаков по началу довелось почти всем мусульманам, это был своего рода ритуал прощания с их недавним господским положением. Некоторых, особо рьяно издевавшихся над христианами, жестоко выпороли на площади. Шестерых, виновных в убийствах мирных жителей, обезглавили. На этом репрессии закончились, но осталась глухая обоюдная неприязнь. Мусульмане быстро прижали уши, понимая, что сила теперь не на их стороне, они ничего для себя не требовали и держались очень смирно, как будто так всегда и было. Их никто не обращал в рабов, они имели такой же доступ к продовольствию, как и все остальные горожане, работали в основном там же, где и до войны, их не лишали никаких прав. Христиане удержались от соблазна в свою очередь объявить мусульман людьми второго сорта, но смотрели на них с большим недоверием и не особо дружелюбно, при этом часто ловили на себе беглые взгляды мусульман, которые тоже добротой не искрились.
Ариэль часто думал о том, что можно удержать себя от дурных поступков по отношению к поверженному врагу, но как удержать себя от дурных мыслей по отношению к нему? Конечно, надо просить Господа о том, чтобы он смягчил сердце, избавил его от ненависти, от тягостной неприязни к другим, но легко ли попросить об этом искренне, от всей души? Душевные раны заживают очень медленно, да и не всегда они заживают, слишком часто случается то, что их бередит. Христиане вроде бы простили мусульман, но понимают ли они, что значит на самом деле простить? Разве отказ от мести, это уже прощение? Разве не шевелится в сердцах таких «простивших» некоторое злорадное удовлетворение при виде любых неприятностей, которые случаются у «прощённых»? Разве они могут теперь искренне радоваться их радости? И разве не читается во взглядах: «Я тебя простил, но не забыл ничего». Что теперь должно произойти, чтобы христиане и мусульмане осознали друг друга родными братьями, чтобы они жили общей жизнью, имели общие радости и огорчения? Неужели эта неприязнь сохраниться между ними навсегда?
Только теперь Ариэль до конца осознал, какой искусственной и фальшивой была доброжелательность между мусульманами и христианами в прежнем царстве. Между ними не было никаких враждебных действий, никаких конфликтов, даже бытовых ссор, потому что всё это противоречило традициям, которые казались незыблемыми. Но традиции не отражают состояние сердца, а в их сердцах всегда было ощущение некоторой неполноценности «братьев». Мусульмане никогда не считали христиан настоящими верующими, полагая их веру ущербной, да ведь и христиане так же относились к исламу. А иначе и не могло быть, потому что эти религии слишком сильно отличаются, значит представители одной из них правы, а представители другой — не правы. А тот, кто не прав, не может устанавливать правила. Но правила должны быть общими для всех, а значит одной из сторон они будут не нравиться. Устранить это противоречие можно было только объявив религию пустяком, из-за которого не стоит ссориться, но религия — не пустяк, а основа жизни. Значит, конфликт всё равно неизбежен. Они думали, что подарили мусульманам прекрасную жизнь, даровав все права и разрешив молиться у себя в мечетях, как им Аллах на душу положит, но мусульманами правил христианский царь, и это не могло их радовать. Могут ли мусульмане искренне служить христианскому царю, если он, по их мнению, горькоплачевно заблуждается по основным вопросам бытия? Христиане наивно полагали, что мусульмане благодарны пресвитеру Иоанну, а они всего лишь терпели его, и лишь пока у них было мало сил. И любой христианин в исламском государстве может лишь терпеть исламскую власть, но никогда не сможет служить ей искренне.
Ариэль, посадив эмира Измаила под замок, ни на один день не забывал о нём, всё хотел поговорить с ним, предложить ему что-то приемлемое, но так и не смог ничего придумать, а потому решил посоветоваться с ним самим.
Когда Ариэль зашёл, Измаил совершал намаз и не обратил ни малейшего внимания на вошедшего. Закончив намаз, он не торопясь свернул молитвенный коврик и только тогда, встав напротив Ариэля, молча, немного иронично посмотрел ему в глаза.
— Если я отпущу тебя, Измаил, что ты будешь делать?
— Отправлюсь на побережье к своим братьям и продолжу вести против вас газават. Пощады вам от меня не будет.
— Значит, вариант освобождения под обещание никогда не воевать против нас ты не готов рассматривать?
— Да неужели ты думаешь, что я прощу вам смерть наших братьев, которых вы сожгли в казармах? Вы злодеи и трусы, которые побоялись сразиться с нами в честном поединке.
— Измаил, ты вроде воин, а не поэт-мечтатель, и ты прекрасно понимаешь, что война — это уничтожение живой силы противника, и уничтожают её теми способами, которые наиболее эффективны. Можно подумать, что ты, имея горстку людей против наших превосходящих сил, не поджёг бы казарму с рыцарями. Твои люди позволили себя сжечь. Чья это проблема?
— Может ты и прав, гяур, да только судьба нам воевать друг с другом. Смерть моих людей в огне прибавляет мне ярости, но и без этого я всё равно воевал бы с вами.
— Ты ведь из местных мусульман, из бывших подданных пресвитера?
— Да, имел несчастье.
— И почему же ты был несчастен? Ты жил согласно шариату, исполнял все предписания ислама, не встречая к этому ни малейших препятствий. Что в твоей жизни было не так?
Измаил расслабленно сел на диван, стоявший в маленькой комнатке вдоль стены. Ариэль сел на другой конец дивана. Оба почувствовали, что им легче будет не смотреть друг на друга. Измаил начал говорить несколько даже мечтательно:
— В той жизни словно не было души. Знаешь, как бывает: всё вроде есть, а вот главного-то и нет. Стремиться совершенно не к чему, мечтать не о чем. Разве это жизнь? Для настоящего мусульманина это не жизнь, а ничтожное прозябание. Неужели кто-то думает, что исполнение норм шариата достаточно для мусульманина?
— А что ещё?
— Бороться! Сражаться на пути Аллаха! Стать шахидом! Вот что такое жизнь! Вот что такое ислам! Если бы ты только знал, как запела моя душа, когда пришли наши братья из-за моря! Я словно был мёртв и воскрес. Я словно впервые увидел яркие краски этого мира. Душа наполнилась такой энергией, что мне в одиночку захотелось броситься на ваши полчища. Да разве ты поймёшь…
— Может и пойму. Во всяком случае — хочу понять. Твоя душа запела… Но о чём была эта песня? Война не может быть целью. Война должна иметь цель, лежащую вне войны. Какая мечта у тебя появилась? Поубивать всех христиан, а если не успеешь, то стать шахидом?
— Мы не кровожаднее вас, гяур. Мы вовсе не хотим всех поубивать. Наша цель, наша мечта — всемирный халифат. Зелёное знамя пророка должно взметнуться над всей землёй. Воле Аллаха должны покориться все народы. Ислам — это великая преобразующая сила. Дыхание нашей веры испепелит всё, что только есть в людях мелочного, ничтожного. Все люди в мире будут жить только ради великих возвышенных целей.
— Звучит красиво… Но зачем вам всемирный халифат? Что измениться в жизни каждого конкретного мусульманина от того, что все в мире будут мусульманами? Ты станешь ближе к Аллаху от того, что на другом конце земли больше не будет христиан?
— Нельзя же думать только о себе. Ислам — это истина. Каждый, кому открылась истина ислама, обязан распространять её. Ислам — лучшая в мире вера. Разве не обязаны мы утверждать на всей земле то, что является лучшим? Всемирный халифат станет великим царством справедливости, царством Аллаха на земле.
Оставались проблемой и сами мусульмане, которых по-прежнему было немало в городе. Расправы над ними не были слишком кровавыми, бургомистр сумел сдержать своих людей. Отведать палок и тяжёлых кулаков по началу довелось почти всем мусульманам, это был своего рода ритуал прощания с их недавним господским положением. Некоторых, особо рьяно издевавшихся над христианами, жестоко выпороли на площади. Шестерых, виновных в убийствах мирных жителей, обезглавили. На этом репрессии закончились, но осталась глухая обоюдная неприязнь. Мусульмане быстро прижали уши, понимая, что сила теперь не на их стороне, они ничего для себя не требовали и держались очень смирно, как будто так всегда и было. Их никто не обращал в рабов, они имели такой же доступ к продовольствию, как и все остальные горожане, работали в основном там же, где и до войны, их не лишали никаких прав. Христиане удержались от соблазна в свою очередь объявить мусульман людьми второго сорта, но смотрели на них с большим недоверием и не особо дружелюбно, при этом часто ловили на себе беглые взгляды мусульман, которые тоже добротой не искрились.
Ариэль часто думал о том, что можно удержать себя от дурных поступков по отношению к поверженному врагу, но как удержать себя от дурных мыслей по отношению к нему? Конечно, надо просить Господа о том, чтобы он смягчил сердце, избавил его от ненависти, от тягостной неприязни к другим, но легко ли попросить об этом искренне, от всей души? Душевные раны заживают очень медленно, да и не всегда они заживают, слишком часто случается то, что их бередит. Христиане вроде бы простили мусульман, но понимают ли они, что значит на самом деле простить? Разве отказ от мести, это уже прощение? Разве не шевелится в сердцах таких «простивших» некоторое злорадное удовлетворение при виде любых неприятностей, которые случаются у «прощённых»? Разве они могут теперь искренне радоваться их радости? И разве не читается во взглядах: «Я тебя простил, но не забыл ничего». Что теперь должно произойти, чтобы христиане и мусульмане осознали друг друга родными братьями, чтобы они жили общей жизнью, имели общие радости и огорчения? Неужели эта неприязнь сохраниться между ними навсегда?
Только теперь Ариэль до конца осознал, какой искусственной и фальшивой была доброжелательность между мусульманами и христианами в прежнем царстве. Между ними не было никаких враждебных действий, никаких конфликтов, даже бытовых ссор, потому что всё это противоречило традициям, которые казались незыблемыми. Но традиции не отражают состояние сердца, а в их сердцах всегда было ощущение некоторой неполноценности «братьев». Мусульмане никогда не считали христиан настоящими верующими, полагая их веру ущербной, да ведь и христиане так же относились к исламу. А иначе и не могло быть, потому что эти религии слишком сильно отличаются, значит представители одной из них правы, а представители другой — не правы. А тот, кто не прав, не может устанавливать правила. Но правила должны быть общими для всех, а значит одной из сторон они будут не нравиться. Устранить это противоречие можно было только объявив религию пустяком, из-за которого не стоит ссориться, но религия — не пустяк, а основа жизни. Значит, конфликт всё равно неизбежен. Они думали, что подарили мусульманам прекрасную жизнь, даровав все права и разрешив молиться у себя в мечетях, как им Аллах на душу положит, но мусульманами правил христианский царь, и это не могло их радовать. Могут ли мусульмане искренне служить христианскому царю, если он, по их мнению, горькоплачевно заблуждается по основным вопросам бытия? Христиане наивно полагали, что мусульмане благодарны пресвитеру Иоанну, а они всего лишь терпели его, и лишь пока у них было мало сил. И любой христианин в исламском государстве может лишь терпеть исламскую власть, но никогда не сможет служить ей искренне.
Ариэль, посадив эмира Измаила под замок, ни на один день не забывал о нём, всё хотел поговорить с ним, предложить ему что-то приемлемое, но так и не смог ничего придумать, а потому решил посоветоваться с ним самим.
Когда Ариэль зашёл, Измаил совершал намаз и не обратил ни малейшего внимания на вошедшего. Закончив намаз, он не торопясь свернул молитвенный коврик и только тогда, встав напротив Ариэля, молча, немного иронично посмотрел ему в глаза.
— Если я отпущу тебя, Измаил, что ты будешь делать?
— Отправлюсь на побережье к своим братьям и продолжу вести против вас газават. Пощады вам от меня не будет.
— Значит, вариант освобождения под обещание никогда не воевать против нас ты не готов рассматривать?
— Да неужели ты думаешь, что я прощу вам смерть наших братьев, которых вы сожгли в казармах? Вы злодеи и трусы, которые побоялись сразиться с нами в честном поединке.
— Измаил, ты вроде воин, а не поэт-мечтатель, и ты прекрасно понимаешь, что война — это уничтожение живой силы противника, и уничтожают её теми способами, которые наиболее эффективны. Можно подумать, что ты, имея горстку людей против наших превосходящих сил, не поджёг бы казарму с рыцарями. Твои люди позволили себя сжечь. Чья это проблема?
— Может ты и прав, гяур, да только судьба нам воевать друг с другом. Смерть моих людей в огне прибавляет мне ярости, но и без этого я всё равно воевал бы с вами.
— Ты ведь из местных мусульман, из бывших подданных пресвитера?
— Да, имел несчастье.
— И почему же ты был несчастен? Ты жил согласно шариату, исполнял все предписания ислама, не встречая к этому ни малейших препятствий. Что в твоей жизни было не так?
Измаил расслабленно сел на диван, стоявший в маленькой комнатке вдоль стены. Ариэль сел на другой конец дивана. Оба почувствовали, что им легче будет не смотреть друг на друга. Измаил начал говорить несколько даже мечтательно:
— В той жизни словно не было души. Знаешь, как бывает: всё вроде есть, а вот главного-то и нет. Стремиться совершенно не к чему, мечтать не о чем. Разве это жизнь? Для настоящего мусульманина это не жизнь, а ничтожное прозябание. Неужели кто-то думает, что исполнение норм шариата достаточно для мусульманина?
— А что ещё?
— Бороться! Сражаться на пути Аллаха! Стать шахидом! Вот что такое жизнь! Вот что такое ислам! Если бы ты только знал, как запела моя душа, когда пришли наши братья из-за моря! Я словно был мёртв и воскрес. Я словно впервые увидел яркие краски этого мира. Душа наполнилась такой энергией, что мне в одиночку захотелось броситься на ваши полчища. Да разве ты поймёшь…
— Может и пойму. Во всяком случае — хочу понять. Твоя душа запела… Но о чём была эта песня? Война не может быть целью. Война должна иметь цель, лежащую вне войны. Какая мечта у тебя появилась? Поубивать всех христиан, а если не успеешь, то стать шахидом?
— Мы не кровожаднее вас, гяур. Мы вовсе не хотим всех поубивать. Наша цель, наша мечта — всемирный халифат. Зелёное знамя пророка должно взметнуться над всей землёй. Воле Аллаха должны покориться все народы. Ислам — это великая преобразующая сила. Дыхание нашей веры испепелит всё, что только есть в людях мелочного, ничтожного. Все люди в мире будут жить только ради великих возвышенных целей.
— Звучит красиво… Но зачем вам всемирный халифат? Что измениться в жизни каждого конкретного мусульманина от того, что все в мире будут мусульманами? Ты станешь ближе к Аллаху от того, что на другом конце земли больше не будет христиан?
— Нельзя же думать только о себе. Ислам — это истина. Каждый, кому открылась истина ислама, обязан распространять её. Ислам — лучшая в мире вера. Разве не обязаны мы утверждать на всей земле то, что является лучшим? Всемирный халифат станет великим царством справедливости, царством Аллаха на земле.