Да и не могут рядом с ним старушки предаваться своим воспоминаниям, так как он никаким боком к этим воспоминаниям не причастен.
Еще с порога отчим спрашивал маму о своем, интимно-хозяйственном, что составляло главное содержание его жизни:
— Колбасу-творог бра́ла?
И мама кричала через всю квартиру:
— Саша! Творог несвежий, в пачках…
«Даже посидеть не дадут спокойно!» — Алексей поворачивал до отказа рукоятку громкости. Но мама уже в его закутке:
— Аленька, надо проводить…
— Ну вот, не могут в покое оставить… — ворчал Алексей, но беззлобно. Он понимал, что провожать старух придется. Да и провожать-то недалеко — до трамвая. А остановка перед самым домом. Но все же ворчал. Из чувства противоречия.
В коридоре мама говорила Алексею:
— Ты знаешь, Клавдия Игнатьевна хочет пригласить нас с тобой к себе в гости… Я рассказала ей о твоих ночных уходах…
— Надо ему мозги почистить… — гудела Клавдия Игнатьевна, надевая с помощью Алексея шубу.
— Тебе полезно познакомиться с серьезной девушкой, — добавляла мама.
— Перестань сейчас же, слышишь!
доносилось из крайней комнаты. Мудрейший проснулся от голосов в коридоре.
— Ах, как ты груб! — сокрушалась мама и тут же, без перехода радостно кричала Нине Александровне: — Так приходите же! Созвонитесь с тетечкой Клавочкой и приходите!
Лифт приспособлен только поднимать пассажиров. Поэтому все девять этажей приходилось ползти, подолгу останавливаясь на каждой площадке.
— Что вы, теперешняя молодежь, понимаете в любви, — своим дребезжащим голоском говорила сухонькая Нина Александровна. Она всегда обращалась вот так внезапно, словно бы просыпаясь, или включалась, как некондиционированный приемник. — Забытая перчатка или букетик увядших фиалок, — ах! — заставляли наших кавалеров сходить с ума, стреляться…
Алексей прикидывал, какую ядовитую фразу он скажет Эдику при встрече.
— …Помню, в двенадцатом году в Петербурге мы с Вячеславом были на балу у государя. Ты знаешь, Алик, у покойного государя Николая Александровича…
— Знаем, знаем! Палач! Николай Кровавый!! Кто не знает про Девятое января! — желчно отзывалась за Алексея Клавдия Игнатьевна, задыхаясь от тучности. Но, увы, Нина Александровна ее не слышала.
«Встречают по сорочке, но провожают по уму», — так я скажу, решал Алексей, нет, слабо. Надо придумать что-то похлеще, пообиднее.
— …Он стоял и глядел на танцующих. В полковничьем мундире Преображенского полка. А я мечтала: господи, вдруг государь меня заметит! Ну, сделай так, чтобы пригласил на вальс!
Да и не могут рядом с ним старушки предаваться своим воспоминаниям, так как он никаким боком к этим воспоминаниям не причастен.
Еще с порога отчим спрашивал маму о своем, интимно-хозяйственном, что составляло главное содержание его жизни:
— Колбасу-творог бра́ла?
И мама кричала через всю квартиру:
— Саша! Творог несвежий, в пачках…
«Даже посидеть не дадут спокойно!» — Алексей поворачивал до отказа рукоятку громкости. Но мама уже в его закутке:
— Аленька, надо проводить…
— Ну вот, не могут в покое оставить… — ворчал Алексей, но беззлобно. Он понимал, что провожать старух придется. Да и провожать-то недалеко — до трамвая. А остановка перед самым домом. Но все же ворчал. Из чувства противоречия.
В коридоре мама говорила Алексею:
— Ты знаешь, Клавдия Игнатьевна хочет пригласить нас с тобой к себе в гости… Я рассказала ей о твоих ночных уходах…
— Надо ему мозги почистить… — гудела Клавдия Игнатьевна, надевая с помощью Алексея шубу.
— Тебе полезно познакомиться с серьезной девушкой, — добавляла мама.
— Перестань сейчас же, слышишь!
доносилось из крайней комнаты. Мудрейший проснулся от голосов в коридоре.
— Ах, как ты груб! — сокрушалась мама и тут же, без перехода радостно кричала Нине Александровне: — Так приходите же! Созвонитесь с тетечкой Клавочкой и приходите!
Лифт приспособлен только поднимать пассажиров. Поэтому все девять этажей приходилось ползти, подолгу останавливаясь на каждой площадке.
— Что вы, теперешняя молодежь, понимаете в любви, — своим дребезжащим голоском говорила сухонькая Нина Александровна. Она всегда обращалась вот так внезапно, словно бы просыпаясь, или включалась, как некондиционированный приемник. — Забытая перчатка или букетик увядших фиалок, — ах! — заставляли наших кавалеров сходить с ума, стреляться…
Алексей прикидывал, какую ядовитую фразу он скажет Эдику при встрече.
— …Помню, в двенадцатом году в Петербурге мы с Вячеславом были на балу у государя. Ты знаешь, Алик, у покойного государя Николая Александровича…
— Знаем, знаем! Палач! Николай Кровавый!! Кто не знает про Девятое января! — желчно отзывалась за Алексея Клавдия Игнатьевна, задыхаясь от тучности. Но, увы, Нина Александровна ее не слышала.
«Встречают по сорочке, но провожают по уму», — так я скажу, решал Алексей, нет, слабо. Надо придумать что-то похлеще, пообиднее.
— …Он стоял и глядел на танцующих. В полковничьем мундире Преображенского полка. А я мечтала: господи, вдруг государь меня заметит! Ну, сделай так, чтобы пригласил на вальс!