Я никогда не вкушал более странной еды, чем та, что была в монастыре аббата Хенрикуса. Обеденный зал был триумфом показного украшения. Трапеза проходила в обширном зале, арочные своды которого достигали высотой крыши монастыря. Стены были увешаны гобеленами фиолетового и кровавого цвета, декорированными украшениями и завитушками благородного, хотя и неизвестного мне, значения. Сам банкетный стол вытянулся на длину зала — с одного конца до двойных дверей, через которые я вошел с лестницы; с другого конца достигал балкона, под которым имелся вход в буфетную. За этим огромным праздничным столом сидели двое монахов в черных капюшонах и габардинах, которые уже жадно наседали на обильные блюда, покрывавшие поверхность стола. Они едва ли замедлили трапезу для приветственного кивка, когда мы с аббатом вошли, чтобы занять места во главе стола, и продолжали жадно поедать удивительные яства, расставленные перед ними, проделывая это самым неприличным образом. Настоятель не сделал паузы, чтобы указать мне на мое место и не произнес благословения, а сразу же последовал примеру своей паствы и стал набивать живот отборными кушаньями прямо перед моим изумленным взглядом. Трапезу сопровождал неприличный шум из уст пирующих; еду хватали пальцами, а объедки кидали прямо на пол, игнорируя всеобщие правила приличия. На мгновение я опешил, но врожденная вежливость помогла мне справиться и сесть без лишних церемоний.
Полдюжины чернокожих слуг молча сновали вдоль стола, убирая посуду или ставя тарелки, наполненные новыми и еще более экзотическими яствами. Глаза мои видели истинные чудеса на золотых тарелках — но жемчуг бросали свиньям! Хоть эти братья и были в серых рясах монахов, вели они себя отвратительно. Они испачкались во всех фруктах — больших сочных вишнях, медовых дынях, гранатах и винограде, огромных сливах, экзотических абрикосах, редком инжире и финиках. Там были громадные сыры, ароматные и спелые; соблазнительные супы; изюм, орехи, овощи, и большие лотки копченой рыбы, все подавалось с элем и ликерами, столь же крепкими, как и нектар забвения.
Во время трапезы мы наслаждались музыкой невидимых лютней, играющей с балконов; музыка возвысилась и достигла крещендо, когда шесть слуг торжественно вошли внутрь, неся огромное блюдо чеканного золота, где лежал один кусок какого — то копченого мяса, с гарниром и благоухающий ароматными специями. В глубокой тишине они прошли вперед и возложили ношу в центре стола, расчистив место от гигантских канделябр и небольших тарелок. Затем настоятель встал с ножом в руке и стал резать мясо под звук призывного бормотания на чужом языке. Куски мяса на серебряных тарелках разделили среди монахов. Заметный и определенный интерес проявился к этой церемонии; только вежливость удерживала меня от вопросов к настоятелю относительно значения происходящего. Я съел свою порцию и ничего не сказал.
Подобное варварские поведение и царская пышность в монашеском ордене действительно вызывали интерес, но мое любопытство, к сожалению, притупилось от обильного употребления крепких вин, стоявших на столе, в стаканах, флягах, кувшинах и кубках, украшенных драгоценностями. Там были напитки всех возрастов и дистилляции; редкие ароматные зелья головокружительной сладости, которые странно подействовали на меня.
Мясо оказалось особенно насыщенным и сладким. Я запил его большими глотками из винных сосудов, свободно гулявших по столу. Музыка прекратилась, и свет падавший от свечей плавно перешел в мягкое мерцание. Буря по-прежнему бушевала за стенами. Ликер огнем пробежал по венам, и странные фантазии родились в моей мутной голове.
Я едва не обомлел, когда компания, наконец удовлетворив свои непомерные аппетиты, захмелев от вина, и нарушая тишину, разразилась непристойными песнями. Чудеса продолжались, зазвучали анекдоты и шутки, добавляя происходящему веселья. Постные рожи сотрясались от блудливого смеха, жирные телеса тряслись от радости. Некоторые дали волю неприличным звукам и грубым жестам, другие рухнули под стол и молчаливые чернокожие слуги унесли их. Я не мог не представить сцену, противоположную этой, окажись я в Вероне и прими пищу за столом моего брата, доброго лекаря. Там не было бы такого жуткого сквернословия; я дивился, знает ли он об этом монашеском ордене, таком близком от своего тихого прихода.
Затем мои мысли резко вернулись к происходящему. Веселье и песни уступили место менее приятным вещам по мере того как меркли свечи, а углубившиеся тени стали плести свои паутины на обеденном столе. Разговор переключился на тревожные темы, а лица монахов обрели зловещие черты в мерцающем свете. Ошеломленно глянув на стол, я поразился особому выражению лиц присутствующих; они белели в тускнеющем свете как искаженные маски смерти. Даже атмосфера в комнате будто изменилась; шуршащие драпировки, казалось, шевелили невидимые руки; тени шествовали по стенам; фигурки уродцев гарцевали в странной процессии по крестовым сводам потолка. Праздничный стол выглядел голым и ободранным — капли вина запятнали скатерть, объедки устилали поверхность, а обглоданные кости на тарелках казались мрачным напоминанием о неминуемой участи.
Разговор вызывал у меня беспокойство — то были далеко не благочестивые речи, что ждешь от такой публики. Заговорили про призраков и колдовство; старые сказки мешались с новыми ужасными историями; прерывающимся шепотом зазвучали легенды; перемазанные вином губы приглушенно что-то бубнили.
Сонливость прошла, я беспокоился все больше, чем когда — либо, словно что-то знал. Как будто я знал, что произойдет, когда, с интригующей улыбкой, настоятель наконец начал свою сказку, а шепот монахов стих и они повернулись, чтобы послушать.
В тот же миг вошел черный слуга и положил небольшую прикрытую тарелку перед хозяином, который взглянул на нее, прежде чем продолжить вступление.
Это счастье (начал он, обращаясь ко мне), что я рискнул остаться здесь на вечер, ибо были путешественники, чьи ночные похождения в этих лесах завершились не столь удачно. Например, здесь существовал легендарный Дьявольский монастырь. (Здесь он остановился и рассеянно кашлянул, прежде чем продолжить)
Согласно местному фольклору, это место, о котором шла речь, было заброшенным монастырем, расположенным глубоко в сердце леса, населенного нежитью, что служила Асмодею. Часто, после наступления темноты, старые руины обретали подобие прежней славы, а ветхие стены благодаря демоническому искусству становились целыми, чтобы сбить с толку путников. К счастью, мой брат не стал искать меня в лесу в такую ночь, потому что мог допустить ошибку и попасть под злые чары; а уж затем, согласно древним летописям, его бы схватили и торжественно сожрали дьявольские аколиты, дабы сохранить свою сверхъестественную жизнь благодаря существованию смертных.
Все это произносилось шепотом с невыразимым ужасом, словно каким-то образом могло передаться моим недоуменным чувствам. Это так. Когда я посмотрел на плотоядные лица вокруг, я понял смысл этих насмешливых слов и ту ужасную издевку, что таилась за мягкой и загадочной улыбкой аббата.
Дьявольский монастырь… подземные обряды Люциферу… кощунственное великолепие, но не во славу креста… заброшенный монастырь в глухом лесу…. волчьи лица глядят в мое…
Затем одновременно произошли три вещи. Настоятель медленно поднял крышку над лежавшей перед ним тарелке. (думаю, он сказал: «Давайте покончим с мясом») Потом я закричал. Наконец грянул милосердный гром и вспыхнула молния, погрузившая меня, смеющихся монахов, аббата, тарелки и весь монастырь в забвение хаоса.
Очнувшись, я обнаружил, что лежу обряженный в черное, под дождем в канаве рядом с грязной тропой. Моя лошадь паслась в лесу неподалеку, но никаких признаков монастыря видно не было.
Я достиг Вероны за полдня, находясь в бреду, и когда добрался до дома своего брата, сыпал под окнами проклятиями. Но мой бред перерос в буйное помешательство, свалившее меня с ног, когда нашедший меня, рассказал, куда ушел мой брат и какая участь его вероятно постигла.
Я никогда не забуду ни то место, ни песнопение, ни ужасных монахов, но молю Бога о том, чтобы забыть одну вещь, прежде чем умру: то, что я увидел перед ударом молнии; то, что мучает меня, особенно с учетом того, что я узнал в Вероне. Я узнал, что все это правда, и я могу быть опасен, поскольку помню, что увидел, когда аббат Хенрикус поднял крышку серебряного блюда, чтобы открыть оставшееся мясо…
Там была голова моего брата.
Robert Bloch. «Mother of Serpent», 1936.
Вудуизм представляет собой необычное явление. Сорок лет назад о нем знали только немногие посвященные. А сегодня, благодаря исследованиям в данной области, на нас обрушился огромный поток информации и еще более мощный поток дезинформации.
Появившиеся в недавнее время популярные книжки о вудуизме, в большинстве своем, являются откровенно романтическими фантазиями, плодом воображения безуспешно теоретизирующих невежд.
Я никогда не вкушал более странной еды, чем та, что была в монастыре аббата Хенрикуса. Обеденный зал был триумфом показного украшения. Трапеза проходила в обширном зале, арочные своды которого достигали высотой крыши монастыря. Стены были увешаны гобеленами фиолетового и кровавого цвета, декорированными украшениями и завитушками благородного, хотя и неизвестного мне, значения. Сам банкетный стол вытянулся на длину зала — с одного конца до двойных дверей, через которые я вошел с лестницы; с другого конца достигал балкона, под которым имелся вход в буфетную. За этим огромным праздничным столом сидели двое монахов в черных капюшонах и габардинах, которые уже жадно наседали на обильные блюда, покрывавшие поверхность стола. Они едва ли замедлили трапезу для приветственного кивка, когда мы с аббатом вошли, чтобы занять места во главе стола, и продолжали жадно поедать удивительные яства, расставленные перед ними, проделывая это самым неприличным образом. Настоятель не сделал паузы, чтобы указать мне на мое место и не произнес благословения, а сразу же последовал примеру своей паствы и стал набивать живот отборными кушаньями прямо перед моим изумленным взглядом. Трапезу сопровождал неприличный шум из уст пирующих; еду хватали пальцами, а объедки кидали прямо на пол, игнорируя всеобщие правила приличия. На мгновение я опешил, но врожденная вежливость помогла мне справиться и сесть без лишних церемоний.
Полдюжины чернокожих слуг молча сновали вдоль стола, убирая посуду или ставя тарелки, наполненные новыми и еще более экзотическими яствами. Глаза мои видели истинные чудеса на золотых тарелках — но жемчуг бросали свиньям! Хоть эти братья и были в серых рясах монахов, вели они себя отвратительно. Они испачкались во всех фруктах — больших сочных вишнях, медовых дынях, гранатах и винограде, огромных сливах, экзотических абрикосах, редком инжире и финиках. Там были громадные сыры, ароматные и спелые; соблазнительные супы; изюм, орехи, овощи, и большие лотки копченой рыбы, все подавалось с элем и ликерами, столь же крепкими, как и нектар забвения.
Во время трапезы мы наслаждались музыкой невидимых лютней, играющей с балконов; музыка возвысилась и достигла крещендо, когда шесть слуг торжественно вошли внутрь, неся огромное блюдо чеканного золота, где лежал один кусок какого — то копченого мяса, с гарниром и благоухающий ароматными специями. В глубокой тишине они прошли вперед и возложили ношу в центре стола, расчистив место от гигантских канделябр и небольших тарелок. Затем настоятель встал с ножом в руке и стал резать мясо под звук призывного бормотания на чужом языке. Куски мяса на серебряных тарелках разделили среди монахов. Заметный и определенный интерес проявился к этой церемонии; только вежливость удерживала меня от вопросов к настоятелю относительно значения происходящего. Я съел свою порцию и ничего не сказал.
Подобное варварские поведение и царская пышность в монашеском ордене действительно вызывали интерес, но мое любопытство, к сожалению, притупилось от обильного употребления крепких вин, стоявших на столе, в стаканах, флягах, кувшинах и кубках, украшенных драгоценностями. Там были напитки всех возрастов и дистилляции; редкие ароматные зелья головокружительной сладости, которые странно подействовали на меня.
Мясо оказалось особенно насыщенным и сладким. Я запил его большими глотками из винных сосудов, свободно гулявших по столу. Музыка прекратилась, и свет падавший от свечей плавно перешел в мягкое мерцание. Буря по-прежнему бушевала за стенами. Ликер огнем пробежал по венам, и странные фантазии родились в моей мутной голове.
Я едва не обомлел, когда компания, наконец удовлетворив свои непомерные аппетиты, захмелев от вина, и нарушая тишину, разразилась непристойными песнями. Чудеса продолжались, зазвучали анекдоты и шутки, добавляя происходящему веселья. Постные рожи сотрясались от блудливого смеха, жирные телеса тряслись от радости. Некоторые дали волю неприличным звукам и грубым жестам, другие рухнули под стол и молчаливые чернокожие слуги унесли их. Я не мог не представить сцену, противоположную этой, окажись я в Вероне и прими пищу за столом моего брата, доброго лекаря. Там не было бы такого жуткого сквернословия; я дивился, знает ли он об этом монашеском ордене, таком близком от своего тихого прихода.
Затем мои мысли резко вернулись к происходящему. Веселье и песни уступили место менее приятным вещам по мере того как меркли свечи, а углубившиеся тени стали плести свои паутины на обеденном столе. Разговор переключился на тревожные темы, а лица монахов обрели зловещие черты в мерцающем свете. Ошеломленно глянув на стол, я поразился особому выражению лиц присутствующих; они белели в тускнеющем свете как искаженные маски смерти. Даже атмосфера в комнате будто изменилась; шуршащие драпировки, казалось, шевелили невидимые руки; тени шествовали по стенам; фигурки уродцев гарцевали в странной процессии по крестовым сводам потолка. Праздничный стол выглядел голым и ободранным — капли вина запятнали скатерть, объедки устилали поверхность, а обглоданные кости на тарелках казались мрачным напоминанием о неминуемой участи.
Разговор вызывал у меня беспокойство — то были далеко не благочестивые речи, что ждешь от такой публики. Заговорили про призраков и колдовство; старые сказки мешались с новыми ужасными историями; прерывающимся шепотом зазвучали легенды; перемазанные вином губы приглушенно что-то бубнили.
Сонливость прошла, я беспокоился все больше, чем когда — либо, словно что-то знал. Как будто я знал, что произойдет, когда, с интригующей улыбкой, настоятель наконец начал свою сказку, а шепот монахов стих и они повернулись, чтобы послушать.
В тот же миг вошел черный слуга и положил небольшую прикрытую тарелку перед хозяином, который взглянул на нее, прежде чем продолжить вступление.
Это счастье (начал он, обращаясь ко мне), что я рискнул остаться здесь на вечер, ибо были путешественники, чьи ночные похождения в этих лесах завершились не столь удачно. Например, здесь существовал легендарный Дьявольский монастырь. (Здесь он остановился и рассеянно кашлянул, прежде чем продолжить)
Согласно местному фольклору, это место, о котором шла речь, было заброшенным монастырем, расположенным глубоко в сердце леса, населенного нежитью, что служила Асмодею. Часто, после наступления темноты, старые руины обретали подобие прежней славы, а ветхие стены благодаря демоническому искусству становились целыми, чтобы сбить с толку путников. К счастью, мой брат не стал искать меня в лесу в такую ночь, потому что мог допустить ошибку и попасть под злые чары; а уж затем, согласно древним летописям, его бы схватили и торжественно сожрали дьявольские аколиты, дабы сохранить свою сверхъестественную жизнь благодаря существованию смертных.
Все это произносилось шепотом с невыразимым ужасом, словно каким-то образом могло передаться моим недоуменным чувствам. Это так. Когда я посмотрел на плотоядные лица вокруг, я понял смысл этих насмешливых слов и ту ужасную издевку, что таилась за мягкой и загадочной улыбкой аббата.
Дьявольский монастырь… подземные обряды Люциферу… кощунственное великолепие, но не во славу креста… заброшенный монастырь в глухом лесу…. волчьи лица глядят в мое…
Затем одновременно произошли три вещи. Настоятель медленно поднял крышку над лежавшей перед ним тарелке. (думаю, он сказал: «Давайте покончим с мясом») Потом я закричал. Наконец грянул милосердный гром и вспыхнула молния, погрузившая меня, смеющихся монахов, аббата, тарелки и весь монастырь в забвение хаоса.
Очнувшись, я обнаружил, что лежу обряженный в черное, под дождем в канаве рядом с грязной тропой. Моя лошадь паслась в лесу неподалеку, но никаких признаков монастыря видно не было.
Я достиг Вероны за полдня, находясь в бреду, и когда добрался до дома своего брата, сыпал под окнами проклятиями. Но мой бред перерос в буйное помешательство, свалившее меня с ног, когда нашедший меня, рассказал, куда ушел мой брат и какая участь его вероятно постигла.
Я никогда не забуду ни то место, ни песнопение, ни ужасных монахов, но молю Бога о том, чтобы забыть одну вещь, прежде чем умру: то, что я увидел перед ударом молнии; то, что мучает меня, особенно с учетом того, что я узнал в Вероне. Я узнал, что все это правда, и я могу быть опасен, поскольку помню, что увидел, когда аббат Хенрикус поднял крышку серебряного блюда, чтобы открыть оставшееся мясо…
Там была голова моего брата.
Robert Bloch. «Mother of Serpent», 1936.
Вудуизм представляет собой необычное явление. Сорок лет назад о нем знали только немногие посвященные. А сегодня, благодаря исследованиям в данной области, на нас обрушился огромный поток информации и еще более мощный поток дезинформации.
Появившиеся в недавнее время популярные книжки о вудуизме, в большинстве своем, являются откровенно романтическими фантазиями, плодом воображения безуспешно теоретизирующих невежд.