Возможно, именно в тот день или в следующие визиты мне предложили приобрести «французских обезьянок» — модную музыкальную группу «оттуда». Я повёлся и за три рубля купил свой первый музыкальный «раритет» — пластинку на «костях», то есть самопальную запись на рентгеновском снимке. Стыдно вспоминать, тогда я почему-то забыл, что группа «The Monkees» начинала своё победоносное шествие в Америке, что запись на «костях» именно этой команды — уже вчерашний день. Зато честолюбие подогревалось сознанием, что я стою в авангарде подпольного рынка продаж и обмена зарубежного рока!
Довольно быстро познакомился с местными дельцами, которые приторговывали не только музыкой, но и косметикой, шмотками, другим барахлом. Очень скоро приобрёл уже настоящий фирменный альбом женской соул-группы «The Supremes», из которой в будущем отпочковалась знаменитая певица Дайяна Росс. Осенью в подземном переходе метро я разменял темнокожий ансамбль на «The Searchers», ливерпульский квартет, сильно напоминающий знаменитых «битлов». И завертелось, закружилось…
В нашу с тётушкой комнатушку на Смолячкова стали часто наведываться как старые друзья, так и новые знакомые. Интересы, объединяющие моих сверстников такие же, как у большинства нынешней молодёжи: алкоголь, девчонки, модные шмотки, музыка и техника. Полулегальное пластиночное хобби — одно из особых составляющих тех лет. Самый частый гость — Леня Майоров из параллельного класса моей восьмилетки. Он был старше меня на пару лет, из-за неуспеваемости остался на второй год, затем с трудом окончив школу, также пошёл на завод.
Леня стал приносить мне пластинки, познакомил с киномехаником из дома культуры, Володей. Тот хорошо знал музыкальную технику и имел возможность доставать магнитофонную плёнку. Запомнилась та старая плёнка, тип № 2. Она была на здоровенных бобинах по тысяче метров, ее приходилось сматывать на стандартные катушки. Володя на первых порах помог достать новинку отечественной музыкальной промышленности — стереофонический проигрыватель «II ЭПУ-32С», естественно, дефицит, выпускавшийся на Рижском радиозаводе. Точнее, это была только механическая плата, которой комплектовались немногочисленные отечественные радиолы нового поколения со стереоколонками. Мы приспособили плату к старому приёмнику, при этом звук оставался монофоническим.
Затем я прикупил у Вити Волкова, с которым поддерживал связь, переделанный аппарат «Днепр», записывавший и сносно воспроизводящий на скорости 19 см/сек. Потом были магнитофоны «Gintaras», «Комета» и ещё какие-то, появились самопальные колонки и усилители, — довольно пёстрый список тогдашних допотопных музыкальных монстров, не в пример современным техническим чудесам хай-энда.
Если мои приобретённые художественные навыки долгое время оставались невостребованными, то участие в хоре и неплохой слух дали возможность проявить себя в новомодном тогда вокально-инструментальном ансамбле или ВИА, как их называли. Несколько последних месяцев своей школьной эпопеи я репетировал с Олегом Лебедевым в школьном актовом зале, где на праздниках оттягивалась какая-то местная группа, а в остальное время бренчали все, кому не лень. Помню песню Эдиты Пьехи «У причала», которую Олег упорно заставлял меня петь.
Зачем песню с устоявшимся образом нашей знаменитой певицы безобразить неопытному пацану, до сих пор не понимаю. Зато у меня здорово получалось битловская «Can’t Buy Me Love» и некоторые другие. Уже после того, как я вывалился из стройных учебных рядов, мне позвонил Олег и поинтересовался, есть ли желание выступать.
Ну, что за вопрос? Однажды я побывал на выступлении коллектива «Лесные братья», одного из лидеров полулегальной ленинградской рок-сцены. Нацепив чёрные очки, я важно сидел в первом ряду концертного зала в здании Ленэнерго. Именно тогда, глядя на земляков с самопальными гитарами, уверенно орущих со сцены хиты «The Spencer Davis Group», я загорелся идеей стать участником рок-группы. Воображение услужливо переносило меня на сцену: я ломался с микрофоном в руках и что-то пел, закатывая глаза перед разгорячённой публикой или лихо «зажигал» на гитаре. Удивительно, так и случилось, но позже.
А пока меня познакомили с нашим администратором — Левой Магазинером. Это был типичный пройдоха с маленькими глазками под роговой оправой. Бородка и усы прибавляли возраст этому деятелю, но я не думаю, что он был намного старше нас, семнадцатилетних. Лева был неплохим менеджером, он нашёл репетиционную базу, раздобыл инструменты, сколотил коллектив из шести участников и организовывал нелегальные выступления. Начались репетиции. Сколько длилось моё участие в группе, я точно не помню, кажется, первые выступления состоялись осенью шестьдесят восьмого, затем весь следующий год и, вроде, я захватил начало семидесятого. В общем, около двух лет. Ладно, о группе «Феникс» ещё расскажу, сейчас возвращаюсь к трудовым будням и другим приключениям.
В то замечательное лето, первый сезон взрослой жизни, без приключений было никак нельзя. Начну с того, что мать уехала в командировку на месяц, а вслед за ней умоталась в санаторий и тётушка. Я оставался один в пустой коммунальной квартире (соседи по таинственному стечению обстоятельств тоже исчезли), что меня очень устраивало. Но мама проконсультировалась с мастером на заводе: «мол, боюсь оставлять ребёнка одного: как бы бед не натворил!» Мастер проникся и попросил меня написать заявление на отпуск. С понятной целью, чтобы и я уехал на это время из дома.
— Отдохнёшь немного, наберёшься сил для новых трудовых подвигов.
Так администрация завода командировала меня в непростой «пионерский лагерь».
Нас, десятка два пацанов, погрузили в автобус и отвезли за двести километров от города под Тихвин. Ха, в действительности это был какой-то милицейско-административный эксперимент: неблагонадёжных подростков засунули во что-то, наподобие колонии-поселения, где существовала трудовая повинность. Прополкой колхозных полей мы должны были отрабатывать право на еду и ночлег в палатках. Смутно припоминаю какие-то спортивные мероприятия и политинформацию. Быстро ставшие ненавистными сельскохозяйственные опыты запомнились более рельефно.
Немудрено, что уже на следующий день малолетки заволновались и стали бунтовать, затем появились первые беглецы. Ситуация более, чем абсурдная (если бы мы знали нашу историю в полном объёме, вряд ли бы стали так решительно выражать свой протест), но тогда подобное поражение в правах для питерской шпаны было прямым вызовом. Кстати, подобные высылки повторились и в дни московской олимпиады, но уже в масштабе нескольких городов. Эти мини — репрессии охватывали все слои граждан, неудобных для власти. Сейчас, спустя более сорок лет, смею предположить, что не обошлось без участия «компетентной организации», рекомендовавшей меня на «отдых». Ну, не могли же они меня так быстро забыть (прошло меньше года после памятной беседы в КГБ)?
Спустя несколько дней, пара пацанов и я «сделали ноги». Мы сбежали вечером, доехали на автобусе до Тихвина и стали ждать поезд до дома. Денег оставалось немного, и мы приняли смелое решение добраться до Питера «зайцами». В любом, подходящем поезде. Ночью забрались в цистерны из-под кваса. Ну, не ехать же на подножке вагона, — не трамвай, да и холодно. Но уже в Волховстрое, ближайшем крупном городке, нас обнаружил путевой обходчик и сдал дежурному. Точно помню, что откупились последними деньгами, а остаток пути добирались на обычной электричке уже вполне легально.
С Финляндского вокзала я доехал до улицы Смолячкова, поднялся на пятый этаж, надеясь застать кого-нибудь дома. Увы, но самостоятельно в квартиру мне было не попасть! Ключи остались в комнате, и вот тогда в голове созрело фантастическое решение: залезть в собственное жильё с крыши. В семнадцать лет можно быть умнее и решить этот вопрос иначе. Но у страха глаза велики: я боялся идти в ЖЭК или милицию, ведь на мне висел «побег», а вдруг службы города уже сбились с ног в поисках сбежавшего колониста.
В деталях помню, что остаток дня провёл у Лени Майорова, а вечером на стройке срезал канат и собрался на «дело». Залезть на крышу нашей пятиэтажки не составило труда. Озираясь и поёживаясь от ночной прохлады, я примотал канат к трубе и сбросил его конец напротив своего окна. Уф, если честно, было страшно, я долго примерялся и, наконец, завис между крышей и окном. Оставалось соскользнуть пару метров вниз, попасть в оконный проем, а затем протиснуться в открытую форточку. Но тут по кровельному железу застучали каблуки, раздался крик:
— Руки вверх! Стой на месте!
А я уже висел на скрюченных пальцах и никак не мог выполнить команду, впрочем, дружественные милицейские руки быстро выдернули меня, застрявшего между небом и землёй, наверх. Через несколько минут меня успешно доставили в 20-е отделение, которое располагалось почти напротив моих окон (этот факт я почему-то упустил из виду). Когда допросили и выяснили обстоятельства попытки проникновения в квартиру, дежурная смена начала дико ржать. Я переночевал в милиции, утром с участковым пошёл в жилконтору, оттуда с техником в квартиру. Подобрали ключи, в комнате я достал свой паспорт и предъявил участковому — вопрос был решён к обоюдному удовлетворению, мент ушёл, и про меня все забыли.
До приезда тётушки оставалось недели две, а заодно кончался принудительный отпуск — меня ждал завод. Но пока я боялся, как бы не загребли назад в лагерь. Ещё я хотел есть. Впрочем, эта проблема решилась просто: я взял пару кляссеров с марками, сбегал в памятный сад культуры и отдыха трудящихся имени Карла Маркса. На толкучке выручил за коллекцию десятку или чуть больше, что по тем временам вполне достаточно, чтобы не умереть с голода. Попутно прошёлся по виниловым рядам. Увы, все старьё, большей частью советского производства. Лишний раз убедился, мои музыкальные интересы только на Галёре и в других, описанных местах той поры.
Прошли дни. В назначенный срок приехала тётушка, потекла размеренная сытная жизнь. Я вернулся на завод, друзья смеялись над моей историей, но никто не удивился и не расспрашивал про необычный лагерь. Ничего странного: в СССР есть устоявшаяся традиция проводить часть своей жизни за решёткой. В редкой семье кто-нибудь не сидел или не отбывал наказание (один ГУЛАГ чего стоил). А тут какая-то трудовая коммуна! Ерунда! Но я ещё не раз сталкивался с нашей железобетонной правоохранительной системой, и последствия оказались ужаснее. Но, об этом позже.
Наступил новый 1969 год. В феврале я стал полноценным гражданином нашей необъятной и могучей страны — мне исполнилось восемнадцать. Говоря суконным официальным языком, наступила гражданская дееспособность, в связи с чем возникли новые права и обязанности. По большому счёту, мне это было по-барабану, кроме одного — неотвратимо надвигающегося призыва в армию.
Возможно, именно в тот день или в следующие визиты мне предложили приобрести «французских обезьянок» — модную музыкальную группу «оттуда». Я повёлся и за три рубля купил свой первый музыкальный «раритет» — пластинку на «костях», то есть самопальную запись на рентгеновском снимке. Стыдно вспоминать, тогда я почему-то забыл, что группа «The Monkees» начинала своё победоносное шествие в Америке, что запись на «костях» именно этой команды — уже вчерашний день. Зато честолюбие подогревалось сознанием, что я стою в авангарде подпольного рынка продаж и обмена зарубежного рока!
Довольно быстро познакомился с местными дельцами, которые приторговывали не только музыкой, но и косметикой, шмотками, другим барахлом. Очень скоро приобрёл уже настоящий фирменный альбом женской соул-группы «The Supremes», из которой в будущем отпочковалась знаменитая певица Дайяна Росс. Осенью в подземном переходе метро я разменял темнокожий ансамбль на «The Searchers», ливерпульский квартет, сильно напоминающий знаменитых «битлов». И завертелось, закружилось…
В нашу с тётушкой комнатушку на Смолячкова стали часто наведываться как старые друзья, так и новые знакомые. Интересы, объединяющие моих сверстников такие же, как у большинства нынешней молодёжи: алкоголь, девчонки, модные шмотки, музыка и техника. Полулегальное пластиночное хобби — одно из особых составляющих тех лет. Самый частый гость — Леня Майоров из параллельного класса моей восьмилетки. Он был старше меня на пару лет, из-за неуспеваемости остался на второй год, затем с трудом окончив школу, также пошёл на завод.
Леня стал приносить мне пластинки, познакомил с киномехаником из дома культуры, Володей. Тот хорошо знал музыкальную технику и имел возможность доставать магнитофонную плёнку. Запомнилась та старая плёнка, тип № 2. Она была на здоровенных бобинах по тысяче метров, ее приходилось сматывать на стандартные катушки. Володя на первых порах помог достать новинку отечественной музыкальной промышленности — стереофонический проигрыватель «II ЭПУ-32С», естественно, дефицит, выпускавшийся на Рижском радиозаводе. Точнее, это была только механическая плата, которой комплектовались немногочисленные отечественные радиолы нового поколения со стереоколонками. Мы приспособили плату к старому приёмнику, при этом звук оставался монофоническим.
Затем я прикупил у Вити Волкова, с которым поддерживал связь, переделанный аппарат «Днепр», записывавший и сносно воспроизводящий на скорости 19 см/сек. Потом были магнитофоны «Gintaras», «Комета» и ещё какие-то, появились самопальные колонки и усилители, — довольно пёстрый список тогдашних допотопных музыкальных монстров, не в пример современным техническим чудесам хай-энда.
Если мои приобретённые художественные навыки долгое время оставались невостребованными, то участие в хоре и неплохой слух дали возможность проявить себя в новомодном тогда вокально-инструментальном ансамбле или ВИА, как их называли. Несколько последних месяцев своей школьной эпопеи я репетировал с Олегом Лебедевым в школьном актовом зале, где на праздниках оттягивалась какая-то местная группа, а в остальное время бренчали все, кому не лень. Помню песню Эдиты Пьехи «У причала», которую Олег упорно заставлял меня петь.
Зачем песню с устоявшимся образом нашей знаменитой певицы безобразить неопытному пацану, до сих пор не понимаю. Зато у меня здорово получалось битловская «Can’t Buy Me Love» и некоторые другие. Уже после того, как я вывалился из стройных учебных рядов, мне позвонил Олег и поинтересовался, есть ли желание выступать.
Ну, что за вопрос? Однажды я побывал на выступлении коллектива «Лесные братья», одного из лидеров полулегальной ленинградской рок-сцены. Нацепив чёрные очки, я важно сидел в первом ряду концертного зала в здании Ленэнерго. Именно тогда, глядя на земляков с самопальными гитарами, уверенно орущих со сцены хиты «The Spencer Davis Group», я загорелся идеей стать участником рок-группы. Воображение услужливо переносило меня на сцену: я ломался с микрофоном в руках и что-то пел, закатывая глаза перед разгорячённой публикой или лихо «зажигал» на гитаре. Удивительно, так и случилось, но позже.
А пока меня познакомили с нашим администратором — Левой Магазинером. Это был типичный пройдоха с маленькими глазками под роговой оправой. Бородка и усы прибавляли возраст этому деятелю, но я не думаю, что он был намного старше нас, семнадцатилетних. Лева был неплохим менеджером, он нашёл репетиционную базу, раздобыл инструменты, сколотил коллектив из шести участников и организовывал нелегальные выступления. Начались репетиции. Сколько длилось моё участие в группе, я точно не помню, кажется, первые выступления состоялись осенью шестьдесят восьмого, затем весь следующий год и, вроде, я захватил начало семидесятого. В общем, около двух лет. Ладно, о группе «Феникс» ещё расскажу, сейчас возвращаюсь к трудовым будням и другим приключениям.
В то замечательное лето, первый сезон взрослой жизни, без приключений было никак нельзя. Начну с того, что мать уехала в командировку на месяц, а вслед за ней умоталась в санаторий и тётушка. Я оставался один в пустой коммунальной квартире (соседи по таинственному стечению обстоятельств тоже исчезли), что меня очень устраивало. Но мама проконсультировалась с мастером на заводе: «мол, боюсь оставлять ребёнка одного: как бы бед не натворил!» Мастер проникся и попросил меня написать заявление на отпуск. С понятной целью, чтобы и я уехал на это время из дома.
— Отдохнёшь немного, наберёшься сил для новых трудовых подвигов.
Так администрация завода командировала меня в непростой «пионерский лагерь».
Нас, десятка два пацанов, погрузили в автобус и отвезли за двести километров от города под Тихвин. Ха, в действительности это был какой-то милицейско-административный эксперимент: неблагонадёжных подростков засунули во что-то, наподобие колонии-поселения, где существовала трудовая повинность. Прополкой колхозных полей мы должны были отрабатывать право на еду и ночлег в палатках. Смутно припоминаю какие-то спортивные мероприятия и политинформацию. Быстро ставшие ненавистными сельскохозяйственные опыты запомнились более рельефно.
Немудрено, что уже на следующий день малолетки заволновались и стали бунтовать, затем появились первые беглецы. Ситуация более, чем абсурдная (если бы мы знали нашу историю в полном объёме, вряд ли бы стали так решительно выражать свой протест), но тогда подобное поражение в правах для питерской шпаны было прямым вызовом. Кстати, подобные высылки повторились и в дни московской олимпиады, но уже в масштабе нескольких городов. Эти мини — репрессии охватывали все слои граждан, неудобных для власти. Сейчас, спустя более сорок лет, смею предположить, что не обошлось без участия «компетентной организации», рекомендовавшей меня на «отдых». Ну, не могли же они меня так быстро забыть (прошло меньше года после памятной беседы в КГБ)?
Спустя несколько дней, пара пацанов и я «сделали ноги». Мы сбежали вечером, доехали на автобусе до Тихвина и стали ждать поезд до дома. Денег оставалось немного, и мы приняли смелое решение добраться до Питера «зайцами». В любом, подходящем поезде. Ночью забрались в цистерны из-под кваса. Ну, не ехать же на подножке вагона, — не трамвай, да и холодно. Но уже в Волховстрое, ближайшем крупном городке, нас обнаружил путевой обходчик и сдал дежурному. Точно помню, что откупились последними деньгами, а остаток пути добирались на обычной электричке уже вполне легально.
С Финляндского вокзала я доехал до улицы Смолячкова, поднялся на пятый этаж, надеясь застать кого-нибудь дома. Увы, но самостоятельно в квартиру мне было не попасть! Ключи остались в комнате, и вот тогда в голове созрело фантастическое решение: залезть в собственное жильё с крыши. В семнадцать лет можно быть умнее и решить этот вопрос иначе. Но у страха глаза велики: я боялся идти в ЖЭК или милицию, ведь на мне висел «побег», а вдруг службы города уже сбились с ног в поисках сбежавшего колониста.
В деталях помню, что остаток дня провёл у Лени Майорова, а вечером на стройке срезал канат и собрался на «дело». Залезть на крышу нашей пятиэтажки не составило труда. Озираясь и поёживаясь от ночной прохлады, я примотал канат к трубе и сбросил его конец напротив своего окна. Уф, если честно, было страшно, я долго примерялся и, наконец, завис между крышей и окном. Оставалось соскользнуть пару метров вниз, попасть в оконный проем, а затем протиснуться в открытую форточку. Но тут по кровельному железу застучали каблуки, раздался крик:
— Руки вверх! Стой на месте!
А я уже висел на скрюченных пальцах и никак не мог выполнить команду, впрочем, дружественные милицейские руки быстро выдернули меня, застрявшего между небом и землёй, наверх. Через несколько минут меня успешно доставили в 20-е отделение, которое располагалось почти напротив моих окон (этот факт я почему-то упустил из виду). Когда допросили и выяснили обстоятельства попытки проникновения в квартиру, дежурная смена начала дико ржать. Я переночевал в милиции, утром с участковым пошёл в жилконтору, оттуда с техником в квартиру. Подобрали ключи, в комнате я достал свой паспорт и предъявил участковому — вопрос был решён к обоюдному удовлетворению, мент ушёл, и про меня все забыли.
До приезда тётушки оставалось недели две, а заодно кончался принудительный отпуск — меня ждал завод. Но пока я боялся, как бы не загребли назад в лагерь. Ещё я хотел есть. Впрочем, эта проблема решилась просто: я взял пару кляссеров с марками, сбегал в памятный сад культуры и отдыха трудящихся имени Карла Маркса. На толкучке выручил за коллекцию десятку или чуть больше, что по тем временам вполне достаточно, чтобы не умереть с голода. Попутно прошёлся по виниловым рядам. Увы, все старьё, большей частью советского производства. Лишний раз убедился, мои музыкальные интересы только на Галёре и в других, описанных местах той поры.
Прошли дни. В назначенный срок приехала тётушка, потекла размеренная сытная жизнь. Я вернулся на завод, друзья смеялись над моей историей, но никто не удивился и не расспрашивал про необычный лагерь. Ничего странного: в СССР есть устоявшаяся традиция проводить часть своей жизни за решёткой. В редкой семье кто-нибудь не сидел или не отбывал наказание (один ГУЛАГ чего стоил). А тут какая-то трудовая коммуна! Ерунда! Но я ещё не раз сталкивался с нашей железобетонной правоохранительной системой, и последствия оказались ужаснее. Но, об этом позже.
Наступил новый 1969 год. В феврале я стал полноценным гражданином нашей необъятной и могучей страны — мне исполнилось восемнадцать. Говоря суконным официальным языком, наступила гражданская дееспособность, в связи с чем возникли новые права и обязанности. По большому счёту, мне это было по-барабану, кроме одного — неотвратимо надвигающегося призыва в армию.