Наша маленькая колония уже выросла втрое.
Но, несмотря на это, я вынужден дать отрицательный ответ, принимая во внимание глубокое духовное вырождение моих собратьев.
А ведь эта горсточка людей находилась в таких благоприятных условиях, что могла бы воспользоваться сокровищницей человеческих знаний.
Среди нас был на редкость энергичный человек, покойный капитан Моррис, двое людей очень высокой культуры — мой сын и я сам, а также двое настоящих ученых — Бэсэртс и Морено. Такие люди, казалось, могли чего-то добиться. Но мы ничего не сделали. С первых же дней мы только заботимся о нашем самосохранении. И по сей день мы тратим все время на поиски пищи, а вечером, смертельно усталые, моментально засыпаем.
Увы! Слишком очевидно, что человечество, единственными представителями которого мы являемся, быстро регрессирует.
Наступит тот день, когда оно вернется к первоначальному животному состоянию.
Черты этой деградации заметны прежде всего у матросов «Виргинии» — людей невежественных. Но и мой сын и я забыли то, что знали. Мозг доктора Бэсэртса и доктора Морено в полном бездействии. Можно сказать, что наша умственная деятельность прекратилась. Как хорошо, что много лет назад мы совершили плавание вокруг материка! Теперь у нас не хватило бы на это мужества, а кроме того, умер капитан Моррис — руководитель экспедиции, и «Виргиния» развалилась от ветхости.
В начале пребывания кое-кто попытался соорудить себе жилища. Эти незаконченные постройки превратились сейчас в развалины.
Давно превратилась в лохмотья одежда, когда-то прикрывавшая наши тела. В течение нескольких лет мы мастерили себе костюмы из водорослей, но эти костюмы становились все более примитивными; наконец, мы отказались от них совсем — климат настолько мягок, что все ходят голыми, совсем как дикари.
Еда — вот что стало нашей постоянной целью, нашим единственным занятием.
Впрочем, еще сохранились какие-то остатки прежних понятий и былых чувств. Мой сын Жак, зрелый мужчина, уже дедушка, не утратил своей привязанности ко мне, шофер Модест Симона смутно помнит, что когда-то я был его хозяином…
Но эти слабые признаки рода человеческого, к которому мы раньше принадлежали (сейчас нас нельзя больше назвать людьми), угаснут вместе с нами. Те, кто появится здесь в будущем, не узнают иной жизни. Человечество будет представлено этими существами, не умеющими читать, считать, едва владеющими речью, их детенышами с острыми зубами — воплощением лишь ненасытного чрева. Затем появятся новые взрослые и новые дети, потом придут следующие поколения, все более похожие на животных, все более далекие от своих мыслящих предков.
Мне кажется, что я уже вижу этих будущих людей, забывших членораздельную речь, с потухшим разумом, с телом, покрытым жесткой шерстью, которые бродят в этом пустынном мире…
Впрочем, мы попытаемся что-нибудь сделать, чтобы этого не произошло. Мы примем все меры, чтобы завоевания человечества, к которому мы принадлежали, не исчезли бесследно. Доктор Морено, доктор Бэсэртс и я должны заставить уснувший мозг вспомнить то, что он знал. Разделив между собой эту работу, мы опишем все, что нам было известно, в различных областях науки. Мы воспользуемся бумагой и чернилами, найденными на «Виргинии». И если люди обесславят себя, а затем после более или менее длительного периода одичания почувствуют, как пробуждается жажда знаний, пусть им поможет этот рассказ о делах далеких предков. Смогут ли они тогда почтить память тех, кто приложил все усилия, чтобы облегчить тягостный путь неведомым братьям, не питая надежд на то, что их труд будет по достоинству оценен…
Прошло около пятнадцати лет с тех пор, как я сделал последнюю запись. Уже нет в живых доктора Бэсэртса и доктора Морено. Из всех, высадившихся здесь, я — самый старый. Но смерть скоро придет за мной. Мой час пробил, я чувствую, как она поднимается от холодеющих ног к сердцу, и оно начинает останавливаться…
Наш труд окончен. Я положил рукопись, содержащую краткое изложение всех знаний, накопленных человечеством, в железный ящик, выгруженный с «Виргинии», и глубоко закопал его в землю. Рядом я зарою свои записи и спрячу их в алюминиевым футляр.
Найдет ли кто-нибудь этот клад? Да и будет ли хоть кто- нибудь искать его? Все в руках судьбы! На все воля Божья!
По мере того, как зартог Софр переводил этот странный документ, чувство, напоминающее страх, сжимало его душу. Неужели население Андарт-Итен-Шу происходило от этих людей, долгие месяцы скитавшихся в пустынном океане и высадившихся, наконец, именно в той части побережья, где возвышается сейчас Базидра?
Значит, эти несчастные существа были представителями того славного человечества, в сравнении с которым современных людей можно считать младенцами, едва начинающими говорить… Но для того, чтобы бесследно исчезла вся вековая мудрость этих могущественных народов, было достаточно самой малости — едва заметного содрогания земной коры!
Как горестно, что рукопись, о которой упоминалось в записках, погибла вместе с железным ящиком! Нет даже надежды, что их можно разыскать, ведь, закладывая фундамент, рабочие перекопали всю землю…
Алюминиевый футляр устоял перед разрушительной работой времени, а железный ящик, видимо, просто обратился в пыль.
Всего этого было достаточно, чтобы поколебать оптимизм Софра. Если рукопись и не содержала никаких технических подробностей, то она изобиловала общими замечаниями, неопровержимо указывающими на то, что погибшее человечество стояло гораздо ближе к познанию истины, чем современное поколение.
Наша маленькая колония уже выросла втрое.
Но, несмотря на это, я вынужден дать отрицательный ответ, принимая во внимание глубокое духовное вырождение моих собратьев.
А ведь эта горсточка людей находилась в таких благоприятных условиях, что могла бы воспользоваться сокровищницей человеческих знаний.
Среди нас был на редкость энергичный человек, покойный капитан Моррис, двое людей очень высокой культуры — мой сын и я сам, а также двое настоящих ученых — Бэсэртс и Морено. Такие люди, казалось, могли чего-то добиться. Но мы ничего не сделали. С первых же дней мы только заботимся о нашем самосохранении. И по сей день мы тратим все время на поиски пищи, а вечером, смертельно усталые, моментально засыпаем.
Увы! Слишком очевидно, что человечество, единственными представителями которого мы являемся, быстро регрессирует.
Наступит тот день, когда оно вернется к первоначальному животному состоянию.
Черты этой деградации заметны прежде всего у матросов «Виргинии» — людей невежественных. Но и мой сын и я забыли то, что знали. Мозг доктора Бэсэртса и доктора Морено в полном бездействии. Можно сказать, что наша умственная деятельность прекратилась. Как хорошо, что много лет назад мы совершили плавание вокруг материка! Теперь у нас не хватило бы на это мужества, а кроме того, умер капитан Моррис — руководитель экспедиции, и «Виргиния» развалилась от ветхости.
В начале пребывания кое-кто попытался соорудить себе жилища. Эти незаконченные постройки превратились сейчас в развалины.
Давно превратилась в лохмотья одежда, когда-то прикрывавшая наши тела. В течение нескольких лет мы мастерили себе костюмы из водорослей, но эти костюмы становились все более примитивными; наконец, мы отказались от них совсем — климат настолько мягок, что все ходят голыми, совсем как дикари.
Еда — вот что стало нашей постоянной целью, нашим единственным занятием.
Впрочем, еще сохранились какие-то остатки прежних понятий и былых чувств. Мой сын Жак, зрелый мужчина, уже дедушка, не утратил своей привязанности ко мне, шофер Модест Симона смутно помнит, что когда-то я был его хозяином…
Но эти слабые признаки рода человеческого, к которому мы раньше принадлежали (сейчас нас нельзя больше назвать людьми), угаснут вместе с нами. Те, кто появится здесь в будущем, не узнают иной жизни. Человечество будет представлено этими существами, не умеющими читать, считать, едва владеющими речью, их детенышами с острыми зубами — воплощением лишь ненасытного чрева. Затем появятся новые взрослые и новые дети, потом придут следующие поколения, все более похожие на животных, все более далекие от своих мыслящих предков.
Мне кажется, что я уже вижу этих будущих людей, забывших членораздельную речь, с потухшим разумом, с телом, покрытым жесткой шерстью, которые бродят в этом пустынном мире…
Впрочем, мы попытаемся что-нибудь сделать, чтобы этого не произошло. Мы примем все меры, чтобы завоевания человечества, к которому мы принадлежали, не исчезли бесследно. Доктор Морено, доктор Бэсэртс и я должны заставить уснувший мозг вспомнить то, что он знал. Разделив между собой эту работу, мы опишем все, что нам было известно, в различных областях науки. Мы воспользуемся бумагой и чернилами, найденными на «Виргинии». И если люди обесславят себя, а затем после более или менее длительного периода одичания почувствуют, как пробуждается жажда знаний, пусть им поможет этот рассказ о делах далеких предков. Смогут ли они тогда почтить память тех, кто приложил все усилия, чтобы облегчить тягостный путь неведомым братьям, не питая надежд на то, что их труд будет по достоинству оценен…
Прошло около пятнадцати лет с тех пор, как я сделал последнюю запись. Уже нет в живых доктора Бэсэртса и доктора Морено. Из всех, высадившихся здесь, я — самый старый. Но смерть скоро придет за мной. Мой час пробил, я чувствую, как она поднимается от холодеющих ног к сердцу, и оно начинает останавливаться…
Наш труд окончен. Я положил рукопись, содержащую краткое изложение всех знаний, накопленных человечеством, в железный ящик, выгруженный с «Виргинии», и глубоко закопал его в землю. Рядом я зарою свои записи и спрячу их в алюминиевым футляр.
Найдет ли кто-нибудь этот клад? Да и будет ли хоть кто- нибудь искать его? Все в руках судьбы! На все воля Божья!
По мере того, как зартог Софр переводил этот странный документ, чувство, напоминающее страх, сжимало его душу. Неужели население Андарт-Итен-Шу происходило от этих людей, долгие месяцы скитавшихся в пустынном океане и высадившихся, наконец, именно в той части побережья, где возвышается сейчас Базидра?
Значит, эти несчастные существа были представителями того славного человечества, в сравнении с которым современных людей можно считать младенцами, едва начинающими говорить… Но для того, чтобы бесследно исчезла вся вековая мудрость этих могущественных народов, было достаточно самой малости — едва заметного содрогания земной коры!
Как горестно, что рукопись, о которой упоминалось в записках, погибла вместе с железным ящиком! Нет даже надежды, что их можно разыскать, ведь, закладывая фундамент, рабочие перекопали всю землю…
Алюминиевый футляр устоял перед разрушительной работой времени, а железный ящик, видимо, просто обратился в пыль.
Всего этого было достаточно, чтобы поколебать оптимизм Софра. Если рукопись и не содержала никаких технических подробностей, то она изобиловала общими замечаниями, неопровержимо указывающими на то, что погибшее человечество стояло гораздо ближе к познанию истины, чем современное поколение.