И жить в любви, и бед не знать.
Не видеть ненависть в глазах,
Усмешку злую на устах,
Не слышать слов, как игл острых,
Не видеть чуждости других…
В том мире жить, страдать, любить.
Жаль этому, увы, не быть! — Вместо ответа продекламировала Наташа.
— Твои стихи? — Спросил Ишмак.
— Конечно! Нравятся?
— Очень! Только слишком уж они грустные. Неужели всё действительно так, как в твоих стихах?
— Не знаю. — Девочка погрустнела. — Мне кажется со мной не хотят общаться. Я, наверное, одинока, и, хотя, многого не понимаю, но одинокой быть не хочу. Я надеюсь и верю, что там, в будущем, у меня всё будет хорошо. Но иногда всё же унываю.
— Я понимаю тебя, Наташа. — Ему было бесконечно её жалко. Она повзрослеет и поймёт, что зря так страдала в детстве, что прожить можно и одной, а одиночество не так уж и страшно. И всё у неё обязательно будет хорошо. Это вот ему ждать уже нечего…
Через несколько дней Ишмак встал рано утром. И как всегда Ирина Григорьевна была уже на ногах — готовила, мыла, что-то стирала. Когда он пришёл на кухню, завтрак — большая тарелка каши, хлеб и молоко, уже ждали его на столе. И только он принялся за еду, как вдруг услышал стук в дверь. Ирина Григорьевна пробормотала: «Наверное, соседи» и кинулась открывать. Потом Ишмак услышал голоса, и громкий и, как показалось ему, испуганный — Ирины Григорьевны. Он встал и направился к ней. Может быть он, конечно, и не нужен, но всё-таки лучше подойти узнать, в чём дело. Он уже не раз выпроваживал незваных гостей, нагло пытавшихся в это смутное время найти здесь приют. Но, подойдя к двери, Ишмак увидел рядом с Ириной Григорьевной юношу очень похожего на Арсения. Ему даже на секунду показалось, что это сам Арсений стоит в дверях, живой и невредимый. А мгновением позже Ишмак догадался, что это, наверное, Женя, брат Наташи.
А юноша отвернулся от матери и вдруг увидел Ишмака. Вопросительно посмотрев на него, он повернулся к матери.
— Женя, это Ишмак, наш друг.
— Ишмак — это Женя, мой сын. — Ирина Григорьевна познакомила их, даже не подозревая, какая буря за этим последует.
— Ишмак! — Воскликнул Женя. — Предатель, из-за которого погиб отец. Мам, как ты могла?
Ирина Григорьевна говорила что-то в оправдание Ишмака, Женя не верил. Он положил руку на рукоять меча и приказал Ишмаку следовать за ним. Сегодня с ним не могла справиться даже мать. Ишмак видел, что она побаивалась своего сына, а точнее той его части, которая напоминала ей горячую кровь отца, его смелость, быстроту, вспыльчивость, гордость, которые в Арсении, однако, соединялись с мужеством прожитых лет и которые он умел сдерживать, как бы тяжело ему не было. И, порой, видя его, ещё по-детски вспыльчивого, с душой, умевшей долго ненавидеть и раз и навсегда любить, Ирина Григорьевна с тревогой думала о будущем сына, направляя его и мудро стараясь не мешать. Но сейчас все её разговоры были напрасны. И она беспомощно стояла и смотрела на Женю и Ишмака, а рядом с ней за рукав испуганно цеплялась Наташа. И обе они с напряжением и со страхом ждали окончания этой встречи.
А Женя и Ишмак стояли за домом, в огороде, у самой кромки леса. Женя вытащил меч и Ишмак почувствовал холодную сталь у своей шеи. Он видел ненависть в глазах Жени и спокойно, с лёгкой грустью, подумал о том, что, наверное, сегодня встретит свою смерть. Он давно уже не боялся смерти и был даже равнодушен к ней, но почему-то, именно сегодня, ему не хотелось умирать. Его впервые за многие годы так радовала жизнь. Яркое солнышко, холодный весенний ветерок, первые грозы — всё было каким-то новым, словно впервые увиденным. Но он встретит смерть достойно. Женя не виноват в той лжи, в которую его заставили поверить. И если он убьёт его, то будет думать, что всего лишь отомстил за отца, которого, наверное, сильно любил. Ишмак вспомнил Арсения и, улыбнувшись, поднял глаза на Женю. А тот стоял со странным выражением на лице. В нём смешались ненависть и боль и что-то, что Ишмак назвал бы честью. И вдруг он понял, что Женя не убьёт его — не сможет, и почувствовал к нему острую благодарность, и улыбнулся ещё сильнее чистому голубому небу и солнцу, что слепило глаза.
А Женя ненавидел Ишмака. Он понимал, что должен убить его, должен отомстить за отца, но он не мог. А этот странный бар смотрел на него и улыбался чисто и доверчиво. И Женя вдруг понял, что он всё знает про него и почувствовал, как ненависть его, вопреки всем доводам разума, испаряется, и ему хочется улыбнуться в ответ. Боясь показать свою слабость, Женя со всей строгостью, на какую был способен, опуская меч, приказал:
— Вон из нашего дома! И больше не попадайся мне на глаза!
Ишмак улыбнулся в ответ и пошёл прочь — собирать свои вещи.
И жить в любви, и бед не знать.
Не видеть ненависть в глазах,
Усмешку злую на устах,
Не слышать слов, как игл острых,
Не видеть чуждости других…
В том мире жить, страдать, любить.
Жаль этому, увы, не быть! — Вместо ответа продекламировала Наташа.
— Твои стихи? — Спросил Ишмак.
— Конечно! Нравятся?
— Очень! Только слишком уж они грустные. Неужели всё действительно так, как в твоих стихах?
— Не знаю. — Девочка погрустнела. — Мне кажется со мной не хотят общаться. Я, наверное, одинока, и, хотя, многого не понимаю, но одинокой быть не хочу. Я надеюсь и верю, что там, в будущем, у меня всё будет хорошо. Но иногда всё же унываю.
— Я понимаю тебя, Наташа. — Ему было бесконечно её жалко. Она повзрослеет и поймёт, что зря так страдала в детстве, что прожить можно и одной, а одиночество не так уж и страшно. И всё у неё обязательно будет хорошо. Это вот ему ждать уже нечего…
Через несколько дней Ишмак встал рано утром. И как всегда Ирина Григорьевна была уже на ногах — готовила, мыла, что-то стирала. Когда он пришёл на кухню, завтрак — большая тарелка каши, хлеб и молоко, уже ждали его на столе. И только он принялся за еду, как вдруг услышал стук в дверь. Ирина Григорьевна пробормотала: «Наверное, соседи» и кинулась открывать. Потом Ишмак услышал голоса, и громкий и, как показалось ему, испуганный — Ирины Григорьевны. Он встал и направился к ней. Может быть он, конечно, и не нужен, но всё-таки лучше подойти узнать, в чём дело. Он уже не раз выпроваживал незваных гостей, нагло пытавшихся в это смутное время найти здесь приют. Но, подойдя к двери, Ишмак увидел рядом с Ириной Григорьевной юношу очень похожего на Арсения. Ему даже на секунду показалось, что это сам Арсений стоит в дверях, живой и невредимый. А мгновением позже Ишмак догадался, что это, наверное, Женя, брат Наташи.
А юноша отвернулся от матери и вдруг увидел Ишмака. Вопросительно посмотрев на него, он повернулся к матери.
— Женя, это Ишмак, наш друг.
— Ишмак — это Женя, мой сын. — Ирина Григорьевна познакомила их, даже не подозревая, какая буря за этим последует.
— Ишмак! — Воскликнул Женя. — Предатель, из-за которого погиб отец. Мам, как ты могла?
Ирина Григорьевна говорила что-то в оправдание Ишмака, Женя не верил. Он положил руку на рукоять меча и приказал Ишмаку следовать за ним. Сегодня с ним не могла справиться даже мать. Ишмак видел, что она побаивалась своего сына, а точнее той его части, которая напоминала ей горячую кровь отца, его смелость, быстроту, вспыльчивость, гордость, которые в Арсении, однако, соединялись с мужеством прожитых лет и которые он умел сдерживать, как бы тяжело ему не было. И, порой, видя его, ещё по-детски вспыльчивого, с душой, умевшей долго ненавидеть и раз и навсегда любить, Ирина Григорьевна с тревогой думала о будущем сына, направляя его и мудро стараясь не мешать. Но сейчас все её разговоры были напрасны. И она беспомощно стояла и смотрела на Женю и Ишмака, а рядом с ней за рукав испуганно цеплялась Наташа. И обе они с напряжением и со страхом ждали окончания этой встречи.
А Женя и Ишмак стояли за домом, в огороде, у самой кромки леса. Женя вытащил меч и Ишмак почувствовал холодную сталь у своей шеи. Он видел ненависть в глазах Жени и спокойно, с лёгкой грустью, подумал о том, что, наверное, сегодня встретит свою смерть. Он давно уже не боялся смерти и был даже равнодушен к ней, но почему-то, именно сегодня, ему не хотелось умирать. Его впервые за многие годы так радовала жизнь. Яркое солнышко, холодный весенний ветерок, первые грозы — всё было каким-то новым, словно впервые увиденным. Но он встретит смерть достойно. Женя не виноват в той лжи, в которую его заставили поверить. И если он убьёт его, то будет думать, что всего лишь отомстил за отца, которого, наверное, сильно любил. Ишмак вспомнил Арсения и, улыбнувшись, поднял глаза на Женю. А тот стоял со странным выражением на лице. В нём смешались ненависть и боль и что-то, что Ишмак назвал бы честью. И вдруг он понял, что Женя не убьёт его — не сможет, и почувствовал к нему острую благодарность, и улыбнулся ещё сильнее чистому голубому небу и солнцу, что слепило глаза.
А Женя ненавидел Ишмака. Он понимал, что должен убить его, должен отомстить за отца, но он не мог. А этот странный бар смотрел на него и улыбался чисто и доверчиво. И Женя вдруг понял, что он всё знает про него и почувствовал, как ненависть его, вопреки всем доводам разума, испаряется, и ему хочется улыбнуться в ответ. Боясь показать свою слабость, Женя со всей строгостью, на какую был способен, опуская меч, приказал:
— Вон из нашего дома! И больше не попадайся мне на глаза!
Ишмак улыбнулся в ответ и пошёл прочь — собирать свои вещи.