— Сами же вызывали. — Кулсубай пожал плечами.
— Башкир?
— Конечно, башкир.
— Подожди, сейчас придет делопроизводитель, — мягче сказал поручик и опять обрушился на ссутулившегося солдата: — В тюрьме сгною!.. Мы спасаем башкирскую землю от большевиков, а он, видишь ты, отправился на три дня домой. В бане париться! С женой миловаться!
Кулсубаю вовсе не хотелось слушать брань рассвирепевшего поручика, и он вышел в коридор, закурил. На стене висело объявление, арабские письмена выцвели от солнечных лучей, пожелтели.
«Предписание Башкирского военного совета волостным управам о борьбе против лиц, уклоняющихся от службы в белых войсках и ведущих революционную агитацию среди населения.
6 июля 1918 г.
Волостным управам категорически приказывается: солдат, дезертировавших с фронта, а также лиц, скрывающихся от военной службы, препроводить под конвоем в штаб полка.
Лиц, распространяющих ложные слухи о междоусобных стычках и занимающихся распространением всяких измышлений, пытающихся создать раскол среди народа, также препроводить в штаб полка.
Кулсубай разбирал арабский алфавит с трудом, читал медленно, вполголоса.
Ниже было наклеено распоряжение башкирского правительства от 1 июля 1918 года:
«В целях установления порядка и для ведения борьбы с большевиками на местах организуются по всей башкирской территории особые башкирские отряды по особо выработанному штату. Отряды эти до прекращения военных действий в пределах Башкирии должны находиться в ведении военного отдела правительства Башкирии, и при Военном совете образуется особый отдел добровольческих отрядов, а потому они, согласно требованиям стратегии, могут передвигаться из одного кантона в другой, и общее руководство ими в этих передвижениях возлагается на заведующего отделом добровольческих отрядов. По окончании военных действий в пределах башкирской территории отряды эти будут превращены в постоянную милицию и перейдут в ведение отдела внутренних дел правительства Башкирии.
Товарищ председателя правительства Башкирии
А левее висел фарман-приказ № 228 Штаба Оренбургского казачьего войска и башкирского правительства о мобилизации башкир в национальную армию.
Кулсубай выглянул в окно — лошадь стояла у коновязей, отмахивалась хвостом от слепней. Нет, не убежишь! Поздно… Он почувствовал себя пленником. И читать другие фарманы не хотелось. «Может быть, я ошибаюсь, и большевики действительно решили отнять у моего народа свободу и землю?..» Кулсубай вернулся в восемнадцатую комнату, рассказал делопроизводителю — военному писарю, кто он, откуда, служил ли в царской армии, какой чин имел, был ли ранен. Узнав, что Кулсубай был фельдфебелем, писарь обрадовался:
— Вот такие нам и нужны! Иди к полковнику Галину.
Но этот раз полковник встретил Кулсубая приветливее.
— По имеющимся у нас сведениям, вы ни с большевиками, ни с меньшевиками не путались, любите свой народ и будете честно бороться за его счастье. А мы присвоим вам офицерский чин… Запомните: мы — башкиры, нам политические партии не нужны, мы единый народ и должны заботиться о себе, и только о себе. Большевики хотят натравить богатых башкир на бедных, а бедных на богатых. Но кому пойдет на пользу братоубийственная резня? Русским большевикам. Нет, мы станем заботиться только о благополучии своего народа. Выбирайте, с кем вы пойдете — с большевиками или со своей нацией?
— Господин полковник, я всегда боролся за правду. Несправедливости я не терплю, — горячо сказал Кулсубай. — И я не трус! Если вы хотите счастья своему народу, то я с вами! За башкирскую бедноту я и жизни не пожалею.
Полковник поморщился.
— Беднота! Богачи! Это же явление временное. Мы — единая нация. Как только избавимся от власти русских большевиков, так последнего бедняка вознаградим землею и скотом.
— Дай бог, чтобы свершилась вековечная мечта бедняков!
Распахнулась дверь, и в сопровождении двух адъютантов вошел мерными шагами военный, смуглый, словно обугленный, с изрытыми оспой, похожими на пчелиные соты, щеками, в очках с тяжелой золотой оправой.
Полковник Галин вскочил, подобострастно отрапортовал:
— Здравия желаю, Заки-агай. Разрешите доложить… Получена оперативная сводка из Верхнеуральска: пятый стрелковый полк и шестой кавалерийский полк провели успешную битву с большевиками. Захвачены богатые трофеи.
— После.
«Заки Валидов? В кантоне говорили, что он самый злой, самый властолюбивый и самый мстительный турэ!» — подумал Кулсубай и на цыпочках отошел от стола.
— Сейчас я еду к его превосходительству атаману Дутову.
Галин наклонил голову, как бы преклоняясь перед государственным значением встречи Заки Валидова с атаманом.
— Как дела с Кэжэнским кантоном? — Заки ронял слова лениво, будто бусины янтарных четок.
Приятно осклабившись, полковник мановением руки показал на Кулсубая:
— Предлагаю назначить начальником отряда Кулсубая Ахмедина. Из царских фельдфебелей. Участник японской войны. Вполне заслуживает присвоения офицерского чина.
— А!..
И вдруг Кулсубай с обидой почувствовал, что он совершенно безразличен Валидову.
— Завтра я приму вас. Запишите… Ахмедин Кулсубай. Кэжэнский кантон, — приказал Валидов адъютанту, перегнулся через стол, шепнул что-то Галину и вышел.
Полковник поднял со стола медный колокольчик, позвонил, сказал вошедшему дежурному — широколицему пожилому офицеру:
— Зачислить господина Кулсубая Ахмедина на полное офицерское довольствие.
— Слушаюсь.
Трое суток Кулсубай жил в казачьих казармах, в офицерском общежитии. За его конем ухаживал казак-конюх. Кулсубаю выдали подъемные — сравнительно крупную сумму денег, и романовок, и керенок вперемешку, — новое обмундирование, но назначения он еще не получил. Несколько раз его вызывал полковник Галин, расспрашивал о жизни на приисках, но даже не обмолвился о Михаиле и Хисматулле, а Кулсубай ждал, что его обвинят именно за дружбу с ними. Зато полковник неизменно бушевал, едва речь заходила о башкирах, прячущихся в горных заимках, по хуторам, не желавших воевать за счастье свое. Соседи по общежитию — башкирские, татарские, казачьи офицеры, все в годах, хворые, — рассказывали Кулсубаю, что атаман Дутов и Заки Валидов свирепо расправляются с отлынивающими от мобилизации: и в тюрьме гноят, и расстреливают без суда и следствия. «А что поделаешь, если война? — думал Кулсубай. — Есть армия, — значит, есть независимость Башкирской республики!..» Внезапно ему показались подпольные сходки, революционные демонстрации, забастовки, которыми так бесстрашно руководил Михаил, бессмысленными. «Нужно крепко держать оружие в руках, и ты будешь всесильным!» — сказал он себе.
Наконец его вызвали к Валидову. Скорчившийся в кожаном кресле, как бы прячущийся за огромным, покрытым красным сукном столом, Заки долго испытующе смотрел на Кулсубая и вдруг отрывисто сказал, но не ему, а Галину и стоявшим у дверей адъютантам:
— Двухмиллионный башкирский народ не может быть игрушкой в руках большевиков! У нас своя политика, свои национальные интересы. Большевики натравливают башкирскую бедноту на самостоятельных, выбившихся в люди, умом, настойчивостью достигших зажиточности хозяев, чтобы резнею, погромами обескровить нацию. Большевики страшатся нашего единства. Большевики сулят нам независимость, но ведь это обман, хитрая приманка. Атаман Дутов кафыр, но он искренний друг башкирского народа. И я его глубоко уважаю, люблю!.. А башкиры должны любить меня, богом поставленного вождя народа.
— Кулсубай Ахмедин предан вам, эфенде, беспредельно! — быстро, громко заметил полковник.
— Но я и вождь, и слуга своего народа.
— Он беспредельно предан священному делу национального освобождения!