— Слободкин, спышь?
— Сплю, товарищ старшина.
— Зовсим?
— Уже и сон начинаю видеть.
Все знали, в каких отношениях были Слободкин и Брага. Молодой, недавно пришедший в роту боец никак не мог привыкнуть к трудной десантной жизни. С парашютом прыгать боялся, его уже два раза «привозили» обратно. Старшину беспокоило это не на шутку.
Вся рота как рота, после команды штурмана ребята дружно высыпаются из люков «ТБ-3», только один Слободкин в страхе забьется в самый дальний угол самолета и сидит там, пока не почувствует, что колеса снова тарахтят по земле. Тогда выползает на свет божий и говорит:
— Не могу.
— Страшно? — спрашивает летчик.
— Не могу — и все.
— Значит, страшно. Честно скажи, что кишка тонка.
Старшина и так пробовал, и этак. И на комсомольское собрание вытаскивал Слободкина, и подшучивал над ним на каждом шагу — ничего не помогало. Поэтому все очень удивились, услышав, что на шутку Браги Слободкин ответил шуткой. А старшина даже обрадовался:
— Ну, раз шуткуешь, стало быть, ты еще человек! Сон, значит, начинаешь видеть?
— Сон, товарищ старшина.
Брага, обхватив колени руками, присел на койке.
— О чем же?
— Все по уставу, товарищ старшина, — о службе, о ночных тревогах, о маршах, ну, и о прыжках, конечно. Будто прыганул-таки!
— Правильный сон! Так держать, Слобода! Хоть во сне стрыбани, порушь свой испуг, Христа ради.
Старшина удовлетворенно вздохнул, повернулся на другой бок.
— А теперь дайте тишину, хлопцы, скоро ранок уже.
Брага зарылся в одеяло и почти сразу заснул. За ним заснули и все другие. Только Слободкин ворочался до самой команды дневального: «Подъем!», так, наверно, и не увидев в ту ночь своего «уставного» сна.
После этого ночного разговора отношения между старшиной и Слободкиным начали меняться. Брага, очевидно, решил предоставить событиям развиваться так, как они сами пойдут: довольно, мол, «давить» на Слободкина — не маленький, сам поймет. Слободкин, почувствовав это, повеселел.
— Это Брага жизни ему поддал! — смеялись ребята.
— Слободкин, спышь?
— Сплю, товарищ старшина.
— Зовсим?
— Уже и сон начинаю видеть.
Все знали, в каких отношениях были Слободкин и Брага. Молодой, недавно пришедший в роту боец никак не мог привыкнуть к трудной десантной жизни. С парашютом прыгать боялся, его уже два раза «привозили» обратно. Старшину беспокоило это не на шутку.
Вся рота как рота, после команды штурмана ребята дружно высыпаются из люков «ТБ-3», только один Слободкин в страхе забьется в самый дальний угол самолета и сидит там, пока не почувствует, что колеса снова тарахтят по земле. Тогда выползает на свет божий и говорит:
— Не могу.
— Страшно? — спрашивает летчик.
— Не могу — и все.
— Значит, страшно. Честно скажи, что кишка тонка.
Старшина и так пробовал, и этак. И на комсомольское собрание вытаскивал Слободкина, и подшучивал над ним на каждом шагу — ничего не помогало. Поэтому все очень удивились, услышав, что на шутку Браги Слободкин ответил шуткой. А старшина даже обрадовался:
— Ну, раз шуткуешь, стало быть, ты еще человек! Сон, значит, начинаешь видеть?
— Сон, товарищ старшина.
Брага, обхватив колени руками, присел на койке.
— О чем же?
— Все по уставу, товарищ старшина, — о службе, о ночных тревогах, о маршах, ну, и о прыжках, конечно. Будто прыганул-таки!
— Правильный сон! Так держать, Слобода! Хоть во сне стрыбани, порушь свой испуг, Христа ради.
Старшина удовлетворенно вздохнул, повернулся на другой бок.
— А теперь дайте тишину, хлопцы, скоро ранок уже.
Брага зарылся в одеяло и почти сразу заснул. За ним заснули и все другие. Только Слободкин ворочался до самой команды дневального: «Подъем!», так, наверно, и не увидев в ту ночь своего «уставного» сна.
После этого ночного разговора отношения между старшиной и Слободкиным начали меняться. Брага, очевидно, решил предоставить событиям развиваться так, как они сами пойдут: довольно, мол, «давить» на Слободкина — не маленький, сам поймет. Слободкин, почувствовав это, повеселел.
— Это Брага жизни ему поддал! — смеялись ребята.