Двинулись в путь. Решено было наказывать того, кто первый заведет разговор о еде. Шли молча, о голоде не говорили и даже не думали. Думали совсем о другом — о том, что с каждым шагом все ближе излучина Днепра, а там — свои. Встретят, развяжут кисеты, накормят…
— Накормят? Кто это бухнул, признавайся! Ты, что ли, Кастерин?
— Последний раз. Больше не буду.
— Дать ему два наряда вне очереди.
— Сбавить ему вдвое за честность…
Но постепенно шутки умолкли. Лесные скитальцы уже не шли, а тащились по топким комариным болотам, все больше теряли силы. У Слободкина нестерпимо болело ребро, не давая ему покоя ни днем ни ночью. У Кузи ныла нога. Инна пробовала хоть как-то облегчить страдания ребят, но ничего не могла сделать. И трофейные медикаменты не помогали. Ей оставалось только одно — утешать ребят. Опять был потерян счет времени, как после того первого ночного боя в лесу.
И вдруг… В какой день это случилось? В какой час? В какую минуту? Этого никто из них не мог потом припомнить.
В воздухе еще и не пахло Днепром, к излучине которого они так упорно продирались, еще гнилой запах бесконечных болот дурманил до тошноты и без того кружившиеся головы, когда в одной из чащоб отряд «Победа» набрел на взвод десантников. На целый взвод!
Увидев перед собой три десятка бородачей с голубыми петлицами, счастливые скитальцы кинулись навстречу однополчанам, чтобы скорее обнять их, расцеловать. И обняли, и расцеловали. И только тогда поняли, что взвод-то это не какой-нибудь — их родной, собственный! Подраненный, обтрепавшийся, обросший бородами чуть не до самого пояса, но именно свой, долгожданный, кровный взвод! С оружием. С командиром во главе.
— Ребята! Гляньте! Кузя! Нет, вы только гляньте! И Слобода — борода в придачу! — неслось со всех сторон.
— Вы ли это, ребята?..
— А вы?
— И мы — мы.
— Ну, если так, зачисляю вас на довольствие, хотя никакого приварка не обещаю пока.
Это сказал уже не кто-нибудь — сам Брага! И, хозяйским глазом взглянув на Инну и Кастерина, строго спросил:
— А это что за народ? Какого полка люди?
— Нашего, товарищ старшина, — ответил Кузя. — Сейчас все объясним. Полк не полк, но лесной отряд перед вами, «Победа» называется. А вы живы-здоровы, товарищ старшина?
— Полагается, Кузнецов, здоровым быть и даже живым. Сколько не виделись? Месяц? Да, около того. Ну, хватит, кончаем лесную жизнь, к своим выходим. Подтянуть ремешки, и вообще вид, внешний вид мне дайте! Как чувствуете? Сапоги, я вижу, разбили.
Нет, месяц положительно маленький срок, чтобы люди изменились. Особенно такие, как Брага.
— Товарищ старшина, а дальше-то как? — спросил Кузя.
— Из штаба распоряжение — нажать на все педали. По пути в бои больше не ввязываться, только разведку вести, брать «языков».
И вдруг совершенно неожиданно достает Брага из вещмешка пару сапог.
Двинулись в путь. Решено было наказывать того, кто первый заведет разговор о еде. Шли молча, о голоде не говорили и даже не думали. Думали совсем о другом — о том, что с каждым шагом все ближе излучина Днепра, а там — свои. Встретят, развяжут кисеты, накормят…
— Накормят? Кто это бухнул, признавайся! Ты, что ли, Кастерин?
— Последний раз. Больше не буду.
— Дать ему два наряда вне очереди.
— Сбавить ему вдвое за честность…
Но постепенно шутки умолкли. Лесные скитальцы уже не шли, а тащились по топким комариным болотам, все больше теряли силы. У Слободкина нестерпимо болело ребро, не давая ему покоя ни днем ни ночью. У Кузи ныла нога. Инна пробовала хоть как-то облегчить страдания ребят, но ничего не могла сделать. И трофейные медикаменты не помогали. Ей оставалось только одно — утешать ребят. Опять был потерян счет времени, как после того первого ночного боя в лесу.
И вдруг… В какой день это случилось? В какой час? В какую минуту? Этого никто из них не мог потом припомнить.
В воздухе еще и не пахло Днепром, к излучине которого они так упорно продирались, еще гнилой запах бесконечных болот дурманил до тошноты и без того кружившиеся головы, когда в одной из чащоб отряд «Победа» набрел на взвод десантников. На целый взвод!
Увидев перед собой три десятка бородачей с голубыми петлицами, счастливые скитальцы кинулись навстречу однополчанам, чтобы скорее обнять их, расцеловать. И обняли, и расцеловали. И только тогда поняли, что взвод-то это не какой-нибудь — их родной, собственный! Подраненный, обтрепавшийся, обросший бородами чуть не до самого пояса, но именно свой, долгожданный, кровный взвод! С оружием. С командиром во главе.
— Ребята! Гляньте! Кузя! Нет, вы только гляньте! И Слобода — борода в придачу! — неслось со всех сторон.
— Вы ли это, ребята?..
— А вы?
— И мы — мы.
— Ну, если так, зачисляю вас на довольствие, хотя никакого приварка не обещаю пока.
Это сказал уже не кто-нибудь — сам Брага! И, хозяйским глазом взглянув на Инну и Кастерина, строго спросил:
— А это что за народ? Какого полка люди?
— Нашего, товарищ старшина, — ответил Кузя. — Сейчас все объясним. Полк не полк, но лесной отряд перед вами, «Победа» называется. А вы живы-здоровы, товарищ старшина?
— Полагается, Кузнецов, здоровым быть и даже живым. Сколько не виделись? Месяц? Да, около того. Ну, хватит, кончаем лесную жизнь, к своим выходим. Подтянуть ремешки, и вообще вид, внешний вид мне дайте! Как чувствуете? Сапоги, я вижу, разбили.
Нет, месяц положительно маленький срок, чтобы люди изменились. Особенно такие, как Брага.
— Товарищ старшина, а дальше-то как? — спросил Кузя.
— Из штаба распоряжение — нажать на все педали. По пути в бои больше не ввязываться, только разведку вести, брать «языков».
И вдруг совершенно неожиданно достает Брага из вещмешка пару сапог.