— Летчики ваши отважные, а самолеты ваши были…
Тут ребят разобрало совсем:
— В расход его!
— Нечего церемониться!
Отвели в сторону. Одной пули хватило бы, не гляди, что верзила такой, но кто-то разрядил всю катушку. Чтобы на душе чуть полегчало.
Может, он и правду сказал, что в договор тот слишком верили? Может, верно насчет самолетов?.. Отставить! Сейчас бы парашют за спину — и айда. По двадцать человек на каждую плоскость. Можно и по двадцать пять. И — пошел! Теперь бы только глядеть на штурмана, глаз не спускать. Флажок! Потом другой! Хорошие были самолеты. Были? Почему были? Впрочем, конечно, были…
Ну и пленный попался на этот раз! Скольких брали уже — один на другого похожи, а этот перебудоражил сердца. Такого надо бы на развод оставить, не пленный, а находка. Сатанинская сила в ребятах проснулась.
К самолетам, скорей к самолетам!
— Плохие? Были, говоришь? Мы еще покажем тебе!
Шли ночью и днем. Только ветки по глазам. Только каждый день новая дырка на ремне. И подошвы от кирзы в болотах поотмокали.
«К Днепру, к Днепру, к Днепру!» — стучат сердца… Или это с голодухи в висках стучит?
Безлюдные кругом места. Ни своих, ни чужих. Когда своих нет, плохо. Когда немца нет, еще хуже: значит, в слишком глубоком тылу. Впрочем, свои кое-где еще попадаются. Вот это кто на поляну вышел, заросший, страшный?
— Свой?
— Братцы!..
— Откуда такой?
— Из земли я, хлопцы, верно слово, из земли… — И засмеялся дико так, ошалело. Ноготь куснул — слышно было, как зуб на зуб пришелся.
Наскребли махорки.
— Да успокойся ты, Христа ради. Говори, откуда?
Покурив, рассказал.
Отстал от своих. Отощал, в деревню зашел. А в деревне немцы. По-русски к нему:
«Командир?»
«Рядовой».
— Летчики ваши отважные, а самолеты ваши были…
Тут ребят разобрало совсем:
— В расход его!
— Нечего церемониться!
Отвели в сторону. Одной пули хватило бы, не гляди, что верзила такой, но кто-то разрядил всю катушку. Чтобы на душе чуть полегчало.
Может, он и правду сказал, что в договор тот слишком верили? Может, верно насчет самолетов?.. Отставить! Сейчас бы парашют за спину — и айда. По двадцать человек на каждую плоскость. Можно и по двадцать пять. И — пошел! Теперь бы только глядеть на штурмана, глаз не спускать. Флажок! Потом другой! Хорошие были самолеты. Были? Почему были? Впрочем, конечно, были…
Ну и пленный попался на этот раз! Скольких брали уже — один на другого похожи, а этот перебудоражил сердца. Такого надо бы на развод оставить, не пленный, а находка. Сатанинская сила в ребятах проснулась.
К самолетам, скорей к самолетам!
— Плохие? Были, говоришь? Мы еще покажем тебе!
Шли ночью и днем. Только ветки по глазам. Только каждый день новая дырка на ремне. И подошвы от кирзы в болотах поотмокали.
«К Днепру, к Днепру, к Днепру!» — стучат сердца… Или это с голодухи в висках стучит?
Безлюдные кругом места. Ни своих, ни чужих. Когда своих нет, плохо. Когда немца нет, еще хуже: значит, в слишком глубоком тылу. Впрочем, свои кое-где еще попадаются. Вот это кто на поляну вышел, заросший, страшный?
— Свой?
— Братцы!..
— Откуда такой?
— Из земли я, хлопцы, верно слово, из земли… — И засмеялся дико так, ошалело. Ноготь куснул — слышно было, как зуб на зуб пришелся.
Наскребли махорки.
— Да успокойся ты, Христа ради. Говори, откуда?
Покурив, рассказал.
Отстал от своих. Отощал, в деревню зашел. А в деревне немцы. По-русски к нему:
«Командир?»
«Рядовой».