— Война начнется — цены вам, ребятки, не будет, — сказал и Коровушкин на политзанятиях вечером.
— Война? Как — начнется? И с кем? — забросали его солдаты вопросами.
— Оружие «потенциального противника» чье на занятиях изучаете? — спросил Коровушкин, хитро прищурившись.
Ребята молчали.
— Ну, недогадливые! А какой язык вам ввели?
— Немецкий, — за всех ответил Кузя. — Так ведь с немцами у нас договор. Недавно подписан.
— Договор будем соблюдать, — твердо сказал Коровушкин. — Обязательно будем. А если они его нарушат, первый ответ перед нами будут держать, перед воздушной пехотой.
Он сказал это так, будто людей важнее парашютистов нет во всей державе. Да и все так считали. А как же еще?
Стоят ребята опять на крыле бомбардировщика, смотрят на землю, проплывающую внизу, сердце каждого вздрагивает от пронзившей его мысли: «Твоя это земля, твоя! Ты за нее перед всем народом в ответе». Правая рука на кольце. Левая крепко сжимает стальной трос, идущий от фюзеляжа к концу плоскости. Только одна секунда нужна тебе, чтобы коршуном кинуться на врага. Одна секунда. Все готово у тебя и твоего отделения, у взвода и роты, батальона и всей бригады. Все готово, нужна только команда, только взмах флажка штурмана, и пошел!.. А ну-ка, суньтесь, кому охота!
Во время последней отработки «троллейбуса» особенно отличился, конечно, Кузя. Полковник поблагодарил его. На вечернем построении было объявлено, что Кузе за особые успехи в боевой и политической подготовке предоставляется отпуск. И какой? На целых пять дней! Послезавтра он поедет домой, в Москву, где у многих семьи, родные, близкие.
Вся рота стала готовить Кузю в эту поездку. Ребята строчили письма, забрасывали Кузю десятками адресов, и отпуск его грозил превратиться в сущее наказание. Но Кузя не унывал, он готов был собрать поручения со всей бригады, со всего соседнего авиационного полка и самым добросовестным образом выполнить их, лишь бы побывать в Москве. Служба службой, а тоска по дому точит сердце каждого солдата, даже такого, как Кузя, которого на любом занятии всем в пример ставят.
Не преминул воспользоваться оказией и Слободкин.
— К маме, прошу, забеги. Расскажи ей, как нам тут служится. В письмах всего не объяснишь. — Потом, помявшись, спросил: — Ты в Москву через Клинск?
— Как же еще? Другого пути пока нет.
Слободкин вздохнул с облегчением и протянул Кузе похрустывающий треугольник.
— Брось на вокзале в Клинске.
Кузя повертел конверт перед глазами и сказал:
— К маме зайду. Письмо опущу. Только открой секрет: кому ты все строчишь?
— Кому, кому! Тебе что, трудно?
— Нет, почему же? Но ты все-таки скажи. Влюблен? Да?
— Не надо, сам отправлю, раз так…
— Ну ладно, ладно. Знаю, кореш у тебя в Клинске, и ты ему каждый день пишешь. Верно? Кореш?
— Война начнется — цены вам, ребятки, не будет, — сказал и Коровушкин на политзанятиях вечером.
— Война? Как — начнется? И с кем? — забросали его солдаты вопросами.
— Оружие «потенциального противника» чье на занятиях изучаете? — спросил Коровушкин, хитро прищурившись.
Ребята молчали.
— Ну, недогадливые! А какой язык вам ввели?
— Немецкий, — за всех ответил Кузя. — Так ведь с немцами у нас договор. Недавно подписан.
— Договор будем соблюдать, — твердо сказал Коровушкин. — Обязательно будем. А если они его нарушат, первый ответ перед нами будут держать, перед воздушной пехотой.
Он сказал это так, будто людей важнее парашютистов нет во всей державе. Да и все так считали. А как же еще?
Стоят ребята опять на крыле бомбардировщика, смотрят на землю, проплывающую внизу, сердце каждого вздрагивает от пронзившей его мысли: «Твоя это земля, твоя! Ты за нее перед всем народом в ответе». Правая рука на кольце. Левая крепко сжимает стальной трос, идущий от фюзеляжа к концу плоскости. Только одна секунда нужна тебе, чтобы коршуном кинуться на врага. Одна секунда. Все готово у тебя и твоего отделения, у взвода и роты, батальона и всей бригады. Все готово, нужна только команда, только взмах флажка штурмана, и пошел!.. А ну-ка, суньтесь, кому охота!
Во время последней отработки «троллейбуса» особенно отличился, конечно, Кузя. Полковник поблагодарил его. На вечернем построении было объявлено, что Кузе за особые успехи в боевой и политической подготовке предоставляется отпуск. И какой? На целых пять дней! Послезавтра он поедет домой, в Москву, где у многих семьи, родные, близкие.
Вся рота стала готовить Кузю в эту поездку. Ребята строчили письма, забрасывали Кузю десятками адресов, и отпуск его грозил превратиться в сущее наказание. Но Кузя не унывал, он готов был собрать поручения со всей бригады, со всего соседнего авиационного полка и самым добросовестным образом выполнить их, лишь бы побывать в Москве. Служба службой, а тоска по дому точит сердце каждого солдата, даже такого, как Кузя, которого на любом занятии всем в пример ставят.
Не преминул воспользоваться оказией и Слободкин.
— К маме, прошу, забеги. Расскажи ей, как нам тут служится. В письмах всего не объяснишь. — Потом, помявшись, спросил: — Ты в Москву через Клинск?
— Как же еще? Другого пути пока нет.
Слободкин вздохнул с облегчением и протянул Кузе похрустывающий треугольник.
— Брось на вокзале в Клинске.
Кузя повертел конверт перед глазами и сказал:
— К маме зайду. Письмо опущу. Только открой секрет: кому ты все строчишь?
— Кому, кому! Тебе что, трудно?
— Нет, почему же? Но ты все-таки скажи. Влюблен? Да?
— Не надо, сам отправлю, раз так…
— Ну ладно, ладно. Знаю, кореш у тебя в Клинске, и ты ему каждый день пишешь. Верно? Кореш?