— Ваше Величество, я пришла вам доложить... — Чоглокова торопилась, ибо знала, что сейчас произойдёт, коль шуты, карлы оставлены.
— Донос выслушаю позднее, погоди. Егоша, отпусти мурлыку погулять.
— Ваше Величество, сестрица... — Чоглокова залилась слезами.
— Ничего, перетерпишь по-родственному. — Чоглокова безропотно и покорно легла на скамейку спиной кверху. — Егоша, приступай. Десять ласковых по мягкому месту, она, вишь, опять брюхата, ну да легче рожать будет...
Егоша, нахально осклабясь, задрал виноватой юбки, добираясь до кружевных панталон, тряхнул рукой и выпустил из рукава плётку. Двое карлов держали ноги и голову. Отсчитав десять «ласковых», Егоша привёл в порядок туалет гофмейстерины и отступил.
— Бегите на травку, нате-ка вам конфектов. — Дождавшись, когда карлики убегут, Елизавета приступила к Чоглоковой: — Ладно ли помнишь инструкцию, писанную канцлером?
Сглатывая слёзы, та поднапрягла память и затараторила:
— Первое — прилежание её высочества к вере; второе — наблюдение брачной поверенности между обоими императорскими высочествами; третье — надзор за каждым шагом великой княгини: не разрешать шептать ей на ухо, получать и тайно передавать письма, цедулки и деньги...
— Вот-вот, третье... Кто ночью проникал в спальню невестки?
— Никто, сестрица, никто...
— Врёшь.
— Клянусь Богом и детьми моими.
— Да ты уж плодовита... Вот Катерине Бог деток не даёт семь годов, почитай... Пункт второй плохо наблюдаешь.
С оправданий и причитаний Чоглокова перешла на деловой тон и сказала без всякого почтения:
— От наблюдений детей не бывает. Я уж глаз не свожу, а что толку? Воля ваша, сестрица, делайте со мной что хотите, да только скажу вам правду...
— Говори.
— Его императорское высочество велик по титулу, да ничтожен по достоинствам мужским. Разве я не вижу, как она старается быть и завлекательной и ласковой, а он даже попытки не делает.
Елизавета, опершись подбородком о кулак, тяжко вздохнула и произнесла:
— Вот и доктора говорят, что немощен. Может, Лизка отвлекает Петрушу?
— Лизку трогать не надо, матушка. Мужики-то, вон и мой кобель, говорят: ежели об Лизку пень потереть — и у него сучок вырастет. Авось разовьёт его императорское величество. Она-то, сказывают, тоже от него к другим бегает. Раззадорит, а дальше пшик... Вот она и добирает на стороне.
— А не станет так, что яичко снесёт, а на нашего Петушка спишут?..
— А я, сестрица, предупредила Лизку, что, мол, ежели замахнётся на что, мигом в прядильню али в монастырь, ты уж прости, но я ради крепости престола.
— Ваше Величество, я пришла вам доложить... — Чоглокова торопилась, ибо знала, что сейчас произойдёт, коль шуты, карлы оставлены.
— Донос выслушаю позднее, погоди. Егоша, отпусти мурлыку погулять.
— Ваше Величество, сестрица... — Чоглокова залилась слезами.
— Ничего, перетерпишь по-родственному. — Чоглокова безропотно и покорно легла на скамейку спиной кверху. — Егоша, приступай. Десять ласковых по мягкому месту, она, вишь, опять брюхата, ну да легче рожать будет...
Егоша, нахально осклабясь, задрал виноватой юбки, добираясь до кружевных панталон, тряхнул рукой и выпустил из рукава плётку. Двое карлов держали ноги и голову. Отсчитав десять «ласковых», Егоша привёл в порядок туалет гофмейстерины и отступил.
— Бегите на травку, нате-ка вам конфектов. — Дождавшись, когда карлики убегут, Елизавета приступила к Чоглоковой: — Ладно ли помнишь инструкцию, писанную канцлером?
Сглатывая слёзы, та поднапрягла память и затараторила:
— Первое — прилежание её высочества к вере; второе — наблюдение брачной поверенности между обоими императорскими высочествами; третье — надзор за каждым шагом великой княгини: не разрешать шептать ей на ухо, получать и тайно передавать письма, цедулки и деньги...
— Вот-вот, третье... Кто ночью проникал в спальню невестки?
— Никто, сестрица, никто...
— Врёшь.
— Клянусь Богом и детьми моими.
— Да ты уж плодовита... Вот Катерине Бог деток не даёт семь годов, почитай... Пункт второй плохо наблюдаешь.
С оправданий и причитаний Чоглокова перешла на деловой тон и сказала без всякого почтения:
— От наблюдений детей не бывает. Я уж глаз не свожу, а что толку? Воля ваша, сестрица, делайте со мной что хотите, да только скажу вам правду...
— Говори.
— Его императорское высочество велик по титулу, да ничтожен по достоинствам мужским. Разве я не вижу, как она старается быть и завлекательной и ласковой, а он даже попытки не делает.
Елизавета, опершись подбородком о кулак, тяжко вздохнула и произнесла:
— Вот и доктора говорят, что немощен. Может, Лизка отвлекает Петрушу?
— Лизку трогать не надо, матушка. Мужики-то, вон и мой кобель, говорят: ежели об Лизку пень потереть — и у него сучок вырастет. Авось разовьёт его императорское величество. Она-то, сказывают, тоже от него к другим бегает. Раззадорит, а дальше пшик... Вот она и добирает на стороне.
— А не станет так, что яичко снесёт, а на нашего Петушка спишут?..
— А я, сестрица, предупредила Лизку, что, мол, ежели замахнётся на что, мигом в прядильню али в монастырь, ты уж прости, но я ради крепости престола.