— Меня тут... аппендицит тревожит... понимаешь меня?
Он долго потрясенно молчал, потом уважительно произнес:
— Выбираешь свободу?
— Да.
— Да-а-а. — Гриня произнес. — Мне бы такую. И в прорубь, с концами! — дико захохотал. Вдруг, оборвав смех, буркнул: — Попробую.
И пошли гудки.
Я играла «Песню без слов» и смотрела на часы на стенке. Я пробовала ждать иначе: ходила по территории, смотрела телевизор (непривычно бурное, даже у меня холодок шел по коже, заседание Верховного Совета), потом долго ела, не разбирая вкуса, — но сколько же можно есть? Только моя любимая музыка успокаивала меня. Впрочем, не успокаивала, у меня текли едкие слезы... Утешала! Вот это правильно... Но тоже не совсем. Песня была такая грустная. «Тебя в жизни ждет только грусть... но это и прекрасно. Нет ничего прекраснее грусти!» — вот о чем была «Песня без слов». Текли слезы.
Хлопнула автомобильная дверца. Песня оборвалась. Я замерла. Окно гостиной выходило в лес, а не на дорогу. Кто приехал? Отец? Вот и решается сейчас твоя судьба. Если отец — жить тебе в золотой клетке. А вдруг — Влад? Так быстро? На «скорой помощи», может быть? Нет, для него это слишком лихо. Уговорить коллег, рассекретить свою сердечную привязанность, рискнуть использовать служебный транспорт в личных целях? Нет, это не он. Я уже поняла: все поступки в нашей жизни (если она у нас будет) придется совершать мне. Наверное, в любой паре кто-то сильней, а кто-то слабей. Такой, как мой отец, мне не нужен. «И вся-то наша жизнь есть борьба» — эту песню тоже мы пели.
Половицы в прихожей скрипели неуверенно. Не отец! Дверь медленно поехала... Влад! Я кинулась ему на шею. Приехал! Не побоялся... Правда, стоял при этом как истукан. Я подняла голову, вытерла слезы. Влад улыбался, но как-то криво.
— Да-а... Бедновато тут у вас, — произнес он, озираясь.
Я оглянулась. Действительно, на обычный взгляд, привыкший к советской тесноте, гостиная, наверное, выглядела необычно. В большом зале стоял лишь рояль «Беккер» с открытой крышкой и маленький диванчик вдали.
— А! — Я небрежно махнула рукой. — Пошли отсюда! — И, шутливо пихнув его, втолкнула в свою «светелку», где обстановка была более человеческой — фотографии Рихтера, Гилельса, Макаревича. Мы сели на тахту. Я чувствовала, что в нем все время надо поддерживать бодрость, — он с трудом держит себя в руках. Видно, все его силы ушли на этот бросок. В окно была видна дорога, но никакой машины там не было.
— Ты что, на крыльях прилетел? — Я бодро взъерошила его кудри.
— На крыльях, — со вздохом подтвердил он. — А что мне теперь? Я человек свободный!
— В каком смысле? — Я даже встала, чтобы получше его разглядеть. Особым счастьем не веяло от него.
— Во всех! — Он широко, но как-то невесело развел руки. — Некуда... больше спешить.
Веселье его, с оттенком отчаяния, мне что-то не нравилось.
— Неприятности какие-нибудь в клинике? — спросила я. Как заботливая мама. Или — жена? «Вот оно, начало нашей совместной жизни!» — вдруг подумала я. Всегда его надо будет куда-то тащить, откуда-то вытаскивать. Это было какое-то грустное озарение, пришедшее вместе с солнечным лучом, попавшим в комнату. Так в нашей жизни будет всегда. Правильно говорят: не человек выбирает свою судьбу, а судьба выбирает его!
— Какие неприятности? — усмехался Влад. — Кончились все неприятности! Свободный человек! Какая-то больно отчаянная свобода.
— А... на дежурство... когда тебе?
— А никогда! Ординатуру зачли мне. И — гуляй!
— Но... Гришко хотел в хирургию тебя взять? Я-то все помню. Похоже, Влад что-то начал забывать!
— Меня тут... аппендицит тревожит... понимаешь меня?
Он долго потрясенно молчал, потом уважительно произнес:
— Выбираешь свободу?
— Да.
— Да-а-а. — Гриня произнес. — Мне бы такую. И в прорубь, с концами! — дико захохотал. Вдруг, оборвав смех, буркнул: — Попробую.
И пошли гудки.
Я играла «Песню без слов» и смотрела на часы на стенке. Я пробовала ждать иначе: ходила по территории, смотрела телевизор (непривычно бурное, даже у меня холодок шел по коже, заседание Верховного Совета), потом долго ела, не разбирая вкуса, — но сколько же можно есть? Только моя любимая музыка успокаивала меня. Впрочем, не успокаивала, у меня текли едкие слезы... Утешала! Вот это правильно... Но тоже не совсем. Песня была такая грустная. «Тебя в жизни ждет только грусть... но это и прекрасно. Нет ничего прекраснее грусти!» — вот о чем была «Песня без слов». Текли слезы.
Хлопнула автомобильная дверца. Песня оборвалась. Я замерла. Окно гостиной выходило в лес, а не на дорогу. Кто приехал? Отец? Вот и решается сейчас твоя судьба. Если отец — жить тебе в золотой клетке. А вдруг — Влад? Так быстро? На «скорой помощи», может быть? Нет, для него это слишком лихо. Уговорить коллег, рассекретить свою сердечную привязанность, рискнуть использовать служебный транспорт в личных целях? Нет, это не он. Я уже поняла: все поступки в нашей жизни (если она у нас будет) придется совершать мне. Наверное, в любой паре кто-то сильней, а кто-то слабей. Такой, как мой отец, мне не нужен. «И вся-то наша жизнь есть борьба» — эту песню тоже мы пели.
Половицы в прихожей скрипели неуверенно. Не отец! Дверь медленно поехала... Влад! Я кинулась ему на шею. Приехал! Не побоялся... Правда, стоял при этом как истукан. Я подняла голову, вытерла слезы. Влад улыбался, но как-то криво.
— Да-а... Бедновато тут у вас, — произнес он, озираясь.
Я оглянулась. Действительно, на обычный взгляд, привыкший к советской тесноте, гостиная, наверное, выглядела необычно. В большом зале стоял лишь рояль «Беккер» с открытой крышкой и маленький диванчик вдали.
— А! — Я небрежно махнула рукой. — Пошли отсюда! — И, шутливо пихнув его, втолкнула в свою «светелку», где обстановка была более человеческой — фотографии Рихтера, Гилельса, Макаревича. Мы сели на тахту. Я чувствовала, что в нем все время надо поддерживать бодрость, — он с трудом держит себя в руках. Видно, все его силы ушли на этот бросок. В окно была видна дорога, но никакой машины там не было.
— Ты что, на крыльях прилетел? — Я бодро взъерошила его кудри.
— На крыльях, — со вздохом подтвердил он. — А что мне теперь? Я человек свободный!
— В каком смысле? — Я даже встала, чтобы получше его разглядеть. Особым счастьем не веяло от него.
— Во всех! — Он широко, но как-то невесело развел руки. — Некуда... больше спешить.
Веселье его, с оттенком отчаяния, мне что-то не нравилось.
— Неприятности какие-нибудь в клинике? — спросила я. Как заботливая мама. Или — жена? «Вот оно, начало нашей совместной жизни!» — вдруг подумала я. Всегда его надо будет куда-то тащить, откуда-то вытаскивать. Это было какое-то грустное озарение, пришедшее вместе с солнечным лучом, попавшим в комнату. Так в нашей жизни будет всегда. Правильно говорят: не человек выбирает свою судьбу, а судьба выбирает его!
— Какие неприятности? — усмехался Влад. — Кончились все неприятности! Свободный человек! Какая-то больно отчаянная свобода.
— А... на дежурство... когда тебе?
— А никогда! Ординатуру зачли мне. И — гуляй!
— Но... Гришко хотел в хирургию тебя взять? Я-то все помню. Похоже, Влад что-то начал забывать!