У мужчин, интересно, так же? Вот почему они используют женщин, покупают себе рабынь, снимают девушек на ночь? Вот почему он мучил её весь тот день? Он хотел пережить то же, что пережила она? Поэтому?
Но разве можно это с кем-то чужим, кого не знаешь? Вот как он, этот римлянин, к ней? Она — рабыня, свенка, он — римский центурион, между ними общего ни на грош. Как это? Всё равно должно быть что-то общее, должно быть какое-то доверие, должны быть какие-то чувства. Нельзя же просто так взять любого человека с улицы и довериться ему так, чтобы довести до этого, чтобы вот так целовать или трогать везде, где вздумается. Нельзя! Это очень близкое должно быть, очень близкое…
Но, наверное, мужчины это могут, раз римские легионеры насилуют свенок в посёлках, им не нужно это доверие или чувства, они просто утоляют голод похоти. Как и этот центурион… Он что-то говорил про продажных женщин тут, в крепости, что теперь они будут не нужны ему, раз у него теперь есть Рианн…
Она мучилась этими мыслями, изводила себя сомнениями. Засыпала с вопросами и с ними же просыпалась. С двенадцати лет она жила без матери, никто не объяснял ей ничего, и спросить было некого. Всё придётся познавать самой, до всего доходить самостоятельно. Что поделаешь…
В своей жизни она пережила страх, когда римляне рвали на ней одежду и лапали её, такой страх, что боялась теперь каждого из них, всех мужчин, и никогда бы добровольно не пошла на близость с мужчиной. Потому этому римлянину пришлось брать её силой, и вряд ли что-то изменится сейчас. Она, наверное, не позволит опять тронуть её, не будет даваться ему, как он этого хочет. Она всегда может снова надеть петлю, хотя, видят боги, каких усилий стоило ей это. На худой конец, всегда можно сбежать. Что он там говорил про наказание для беглых? Посмотрим ещё…
Вечером она поднялась и, завернувшись в одеяло, вышла из своей комнаты. Рианн думала, что центурион уже ушёл на своё дежурство, и опешила, когда застала его тут. Он сидел за столом на кухне и брился, глядя в бронзовое зеркало. Видимо, её он увидеть тоже не ожидал, потому что рука его дрогнула, и он порезал себе щеку. Кровь потекла из пореза вниз, но римлянин будто и не замечал, смотрел в лицо свенки.
— Ты… Встала…
— У вас кровь идёт… — прошептала Рианн и повела подбородком.
— А-а, — отмахнулся центурион и стёр кровь тыльной стороной ладони — только размазал и всё равно не остановил. Спросил:- Как ты? Есть хочешь? Все эти дни ты только пила…
Она немного растерялась от такой неожиданной его заботы и просто смотрела ему в лицо, на выступающую из пореза кровь. Потом вдруг подошла и зажала этот порез двумя пальцами, шепнула:
— Надо кровь остановить, иначе попадёт на одежду… Не отстирается…
Опустила взгляд. Римлянин был уже в своей военной тунике и кожаных птеригах, спускающихся юбкой до колен, только без кирасы и поясов своих. Видно, собирался уходить.
А потом она вдруг поймала себя на том, что сама добровольно коснулась его, как тогда, в ту ночь… Что это было с ней? Ладно, тогда она пыталась остановить его, убрать его от себя, оторвать его, чтобы он прекратил то, что делал, и поэтому запустила пальцы в волосы на его голове. Но взять-то там было не за что, они короткие, да и не успела она тогда… Всё взорвалось в её голове ослепительной вспышкой… А сейчас? Здесь? Что это она вдруг сама подошла к нему, коснулась его лица? Что это с ней?
Да просто не могла она смотреть на текущую кровь после тех событий пятилетней давности, когда стольких в посёлке римляне перерезали. От вида крови она терялась, и всё прошлое вдруг наваливалось на неё. Ей было-то всего лет ничего, и такое увидеть… И маму убили тогда… За что? За то, что она заступилась за дочь? За то, что была свенкой?
Рианн дёрнула головой, прогоняя мрачные мысли, и осознала, что римлянин смотрит на неё снизу, глядит прямо в глаза, а она задумалась и не видит этого взгляда в упор. Рианн оторвала прилипшие кончики пальцев и сделала шаг назад, шепнула:
— Всё… Надо только помыть холодной водой…
Отошла в сторону, подхватив завёрнутое вокруг груди одеяло. Плечи и верх груди были открытыми, их частично скрывали распущенные волосы, и римлянин, повернувшись на триподе, не сводил с неё глаз. Рианн поджала губы, она ощущала, кажется, даже в воздухе, его напряжение, вожделение в его взгляде. Надо убираться отсюда, пока он не кинулся на неё.
Она развернулась и ушла к себе, села на трипод и поняла, что слишком часто, слишком глубоко дышит. Его взгляд выбил её из колеи, что это с ней? Это и не страх и ничто другое, что это она вдруг взволновалась так от одного его взгляда? Быстрее бы он ушёл, что ли…
Она так подумала и поднялась, но отойти или обернуться не успела — на плечи легли ладони римлянина, появившегося сзади. Рианн выгнулась спиной, словно пытаясь отстраниться от мужского тела, и услышала голос его прямо в ухо, так рядом:
— Ты сводишь меня с ума… Ты знаешь это?
Его ладони медленно стали подниматься вверх по прохладной коже плеч, добрались до ключиц. Рианн замерла, нахмуриваясь. Ну почему, почему всё опять по одному и тому же кругу?
— Нет! — Она резко передёрнула плечами, стараясь сбросить его ладони, развернуться, но Марк не дал ей этого сделать. Его ладони тут же превратились в камень, пальцы больно впились в кожу плеч. — Прошу вас… — шепнула.
У мужчин, интересно, так же? Вот почему они используют женщин, покупают себе рабынь, снимают девушек на ночь? Вот почему он мучил её весь тот день? Он хотел пережить то же, что пережила она? Поэтому?
Но разве можно это с кем-то чужим, кого не знаешь? Вот как он, этот римлянин, к ней? Она — рабыня, свенка, он — римский центурион, между ними общего ни на грош. Как это? Всё равно должно быть что-то общее, должно быть какое-то доверие, должны быть какие-то чувства. Нельзя же просто так взять любого человека с улицы и довериться ему так, чтобы довести до этого, чтобы вот так целовать или трогать везде, где вздумается. Нельзя! Это очень близкое должно быть, очень близкое…
Но, наверное, мужчины это могут, раз римские легионеры насилуют свенок в посёлках, им не нужно это доверие или чувства, они просто утоляют голод похоти. Как и этот центурион… Он что-то говорил про продажных женщин тут, в крепости, что теперь они будут не нужны ему, раз у него теперь есть Рианн…
Она мучилась этими мыслями, изводила себя сомнениями. Засыпала с вопросами и с ними же просыпалась. С двенадцати лет она жила без матери, никто не объяснял ей ничего, и спросить было некого. Всё придётся познавать самой, до всего доходить самостоятельно. Что поделаешь…
В своей жизни она пережила страх, когда римляне рвали на ней одежду и лапали её, такой страх, что боялась теперь каждого из них, всех мужчин, и никогда бы добровольно не пошла на близость с мужчиной. Потому этому римлянину пришлось брать её силой, и вряд ли что-то изменится сейчас. Она, наверное, не позволит опять тронуть её, не будет даваться ему, как он этого хочет. Она всегда может снова надеть петлю, хотя, видят боги, каких усилий стоило ей это. На худой конец, всегда можно сбежать. Что он там говорил про наказание для беглых? Посмотрим ещё…
Вечером она поднялась и, завернувшись в одеяло, вышла из своей комнаты. Рианн думала, что центурион уже ушёл на своё дежурство, и опешила, когда застала его тут. Он сидел за столом на кухне и брился, глядя в бронзовое зеркало. Видимо, её он увидеть тоже не ожидал, потому что рука его дрогнула, и он порезал себе щеку. Кровь потекла из пореза вниз, но римлянин будто и не замечал, смотрел в лицо свенки.
— Ты… Встала…
— У вас кровь идёт… — прошептала Рианн и повела подбородком.
— А-а, — отмахнулся центурион и стёр кровь тыльной стороной ладони — только размазал и всё равно не остановил. Спросил:- Как ты? Есть хочешь? Все эти дни ты только пила…
Она немного растерялась от такой неожиданной его заботы и просто смотрела ему в лицо, на выступающую из пореза кровь. Потом вдруг подошла и зажала этот порез двумя пальцами, шепнула:
— Надо кровь остановить, иначе попадёт на одежду… Не отстирается…
Опустила взгляд. Римлянин был уже в своей военной тунике и кожаных птеригах, спускающихся юбкой до колен, только без кирасы и поясов своих. Видно, собирался уходить.
А потом она вдруг поймала себя на том, что сама добровольно коснулась его, как тогда, в ту ночь… Что это было с ней? Ладно, тогда она пыталась остановить его, убрать его от себя, оторвать его, чтобы он прекратил то, что делал, и поэтому запустила пальцы в волосы на его голове. Но взять-то там было не за что, они короткие, да и не успела она тогда… Всё взорвалось в её голове ослепительной вспышкой… А сейчас? Здесь? Что это она вдруг сама подошла к нему, коснулась его лица? Что это с ней?
Да просто не могла она смотреть на текущую кровь после тех событий пятилетней давности, когда стольких в посёлке римляне перерезали. От вида крови она терялась, и всё прошлое вдруг наваливалось на неё. Ей было-то всего лет ничего, и такое увидеть… И маму убили тогда… За что? За то, что она заступилась за дочь? За то, что была свенкой?
Рианн дёрнула головой, прогоняя мрачные мысли, и осознала, что римлянин смотрит на неё снизу, глядит прямо в глаза, а она задумалась и не видит этого взгляда в упор. Рианн оторвала прилипшие кончики пальцев и сделала шаг назад, шепнула:
— Всё… Надо только помыть холодной водой…
Отошла в сторону, подхватив завёрнутое вокруг груди одеяло. Плечи и верх груди были открытыми, их частично скрывали распущенные волосы, и римлянин, повернувшись на триподе, не сводил с неё глаз. Рианн поджала губы, она ощущала, кажется, даже в воздухе, его напряжение, вожделение в его взгляде. Надо убираться отсюда, пока он не кинулся на неё.
Она развернулась и ушла к себе, села на трипод и поняла, что слишком часто, слишком глубоко дышит. Его взгляд выбил её из колеи, что это с ней? Это и не страх и ничто другое, что это она вдруг взволновалась так от одного его взгляда? Быстрее бы он ушёл, что ли…
Она так подумала и поднялась, но отойти или обернуться не успела — на плечи легли ладони римлянина, появившегося сзади. Рианн выгнулась спиной, словно пытаясь отстраниться от мужского тела, и услышала голос его прямо в ухо, так рядом:
— Ты сводишь меня с ума… Ты знаешь это?
Его ладони медленно стали подниматься вверх по прохладной коже плеч, добрались до ключиц. Рианн замерла, нахмуриваясь. Ну почему, почему всё опять по одному и тому же кругу?
— Нет! — Она резко передёрнула плечами, стараясь сбросить его ладони, развернуться, но Марк не дал ей этого сделать. Его ладони тут же превратились в камень, пальцы больно впились в кожу плеч. — Прошу вас… — шепнула.