Ракна, как в воду глядела. «Везучей оторве» — как прозвал Наругу папаша Блуфо — реально повезло даже тут. Через пару деньков к ним — в камеру смертников — подкинули двух воровок. Чистокровных славянок и чистейшей воды проходимок. Вот уж воистину: как такие выживают в Славянской лиге, повёрнутой на борьбе с преступностью, непонятно. Впрочем, судя по экстерьеру новеньких, выживают плохо и нерегулярно: обе соседки носили на себе следы борьбы со своими захватчиками. А уж мастеровиты лихие подружки были просто на зависть. Это самое мастерство оказалось воистину многогранным. Воровки умели не только вытаскивать и тащить прочь, но и протаскивать запрещённое в самых неведомых местах своего организма. Судя по неподражаемому профессионализму местных тюремщиков, у Наруги с Ракной таких мест не было.
У высокой — ростом с Наругу — пухлой, русоголовой, кареглазой и жутко ленивой Гранки они были. Эта волшебница вышла из легендарного воровского рода, изничтожить который на корню властям Славянской лиги никак не удавалось. Они могли себе позволить лишь временную передышку, покуда очередное поколение паршивого семейства не достигнет подросткового возраста. Работать же в семье Гранки — по словам её коллеги Бинки — начинали рано, презрев права детей на детство. Сама Бинка от подружки отличалась ростом — на полголовы ниже — голубыми, как небо, глазами и шикарным загаром. Надзиратели — нормы, что соответствовали физическим стандартам Земли — изрядно веселились, обзывая камеру, где собрались такие великанши, конюшней. А её обитательниц исключительно кобылами.
Воровки появились в камере как раз в тот момент, когда Наруга схлопотала очередную порцию бесплатной медицинской помощи — прямо у них на глазах. Силовые ремни на момент подселения в камеру пригвоздили старожилок к стене — система внутреннего распорядка отключила периметры точек их дислокации. Чтобы вертухаи не влипли — авторитетно объясняла после Бинка. Тем по инструкции надлежало лично водружать очередной объект на точку. Надзиратели пренебрегали этим пунктом инструкции — полагали, что объекты дотопают туда собственным разумением.
Шествуя в угол напротив мимо рычащей от боли бандитки, Гранка вдруг ловко вскрыла собственный ноготь. А Бинка заплелась ногой об ногу и рухнула на подругу — надзиратели ржали, упиваясь их конфузом. Девки зацепились с ними языками, смачно делясь своим мнением на их счёт. Коротышки не ударили в грязь лицом, живописуя прелести кобыл на свой лад. Складывалось впечатление, что вся эта компания знавала друг друга с детства, хотя воровок притащили сюда с планеты максиков. Оказалось: милая национальная традиция поливать друг друга грязью — спорт у них такой славянский. Словом, все они чудно повеселились, прежде чем Гранку с Бинкой вмяло в стену на занятых ими точках дислокации. Ракна звонко смеялась, включившись в игру — прямо фонтанировала специфическими профессиональными ругательствами. А Наруга шипела, кусала губы и не сводила глаз с крохотной точки на полу её персонального места залегания.
— Пользуйся, — хмыкнула Гранка, когда надзиратели и силовые ремни убрались.
До капсулы величиной с детский ноготок Наруга доползла на брюхе. С трудом откупорила тару и высыпала на белоснежный пол несколько крохотных — с маковое зёрнышко — гранул.
— Не больше одного. А то сдохнешь, — предупредила Гранка.
Наруга слизнула гранулу и свернулась эмбрионом, воя сквозь зубы. Через пару минут её отпустило. Следующие пару дней она жила, как в раю. После каждого укуса инъектора уже привычно вскрывала капсулу и высыпала на пол несколько оставшихся маковых зёрнышек. Сколько раз уговаривала себя потерпеть, сэкономить, но боль не шла на уступки — требовала своё. Единственное, на что Наруга надеялась, так на те же чудеса бесплатной медицины. Её регенерацию немилосердно подхлёстывали — не желали, чтобы в момент казни она вышибала слезу своими мучительными гримасами. Нет, уж, как пакостила — прямой да сильной — так и сдохнуть должна: волчицей, которой не место среди порядочных людей. Так что оставшихся гранул должно было хватить до конца курса лечения — молилась Наруга.
На шестое утро после инъекции она слизнула последнее своё спасение. Но всё не могла оторвать от пола губ, словно подлая гранулка имела шанс вырваться на свободу. Облегчение, как всегда, пришло быстро. Наруга лежала на боку, поджав колени под остывающее от боли и жара брюхо. Млела и тупо любовалась, как Гранка с Бинкой коротали время за игрой. Игра с нелепым названием бирюльки — по их просвещенному мнению — весьма помогала развивать ловкость пальцев, терпение и ювелирную осторожность. На кой им развивать всё это и дальше, воровки не распространялись. Но их казнь должна была стать закуской к главному блюду: закланию Наруги.
— А я… тебя… сделаю, — бухтела Гранка.
Изогнувшись немыслимым при такой фигуре образом, она тянулась к корявой пирамидке, дабы вытянуть из-под неё засушенный кусочек тонкой макаронины. Обе славянки прямо-таки благословляли родные традиции, укоренившиеся в системе тюремного питания: без макарон ни дня. Поразительно, но надзиратели не пожалели для них развлечения. Перепрограммировали периметры точек дислокации так, чтобы небольшой кусок границы оставалось обесточенным для системы. Достаточный для этой их кучи мусора. Девчонкам нужно было только приспособиться и не цеплять активные края бреши в их невидимой перегородке. Наловчились они быстро. Но в азарте сражения иногда увлекались. И тогда кто-нибудь из них с визгом прилипал к стене, опутанный блёклыми голубыми кандалами.
— Ты… сучка… мухлюешь… как сволочь. А я… тебя… сделаю. Овца… и та тебя… умней, — уже почти не дыша, Гранка тянула из пирамидки вожделенную макаронину кончиками пальцев.
— Не жульничай, — затаила дыхание Бинка.
Она валялась на пузе по другую сторону от пирамидки. Голубые глазищи, казалось, вот-вот сорвутся с лица, накинутся на неё, сожрут засохшие макаронины и не подавятся. Она была так мила. И так невероятно фальшиво застенчива, что поверить в её преступные наклонности можно только встретившись в тюрьме. Гранка — та просто красива. Не столь яркой, настырно лезущей в глаза красотой, как у Ракни, но привлекающей внимание. А Бинка прямо этакая душенька-девица, от умиления перед которой распускаются даже титановые фермы заправщиков космопорта. Где уж там устоять скучающим на работе коротышкам-надзирателям, каждый день приглашавшим прохиндейку куда-то прогуляться.
— У меня чо, глаза в жопе?! — вдруг возмутилась она, долбанув кулаком по полу. — Ты прежде за другую хваталась! Вон за ту. Я ж не ослепла! Ах ты, коровища польская!
— Засохни, лягуха мокрожопая, — презрительно бросила Гранка, довольно щурясь на раздобытую макаронину. — Тундра обшарпанная. Продула, так не вякай. Не при на меня глоткой. Я не обоссусь. Шевелись, давай. Нет, девки, вы видали эту Коломбину? — пригласила она на праздник соседок напротив. — Как начинает проигрывать, так сразу кидается арлекинствовать. И так каждый раз: будет до посинения глотку драть. Наруг, ты как там у меня? Отпустило?
— Ничего, — благодарно проскрипела та, осторожно разгибаясь. — Не знаю, как у вас казнят. Но, не думаю, что будет хуже, чем от вашего лечения.
— То есть, как это, не знаешь? — искренно изумилась Бинка, сосредоточенно подползая пальцами к пирамидке. — Ты чо, и вправду поверила, будто тебя тут лечат? Во даёт! Ты как там, у себя киллерствовала, коли покупаешься на всякую туфту? Гран, ты видала такую дурищу?
— Язык откушу! — ехидно пригрозила ей Ракна, лениво потягиваясь.
— Ты поначалу кусалку из клетки вытащи, — рассеянно посоветовала добросердечная воровка, но тут же бросила заниматься своей ерундой и обернулась: — А то тупеешь, как собака на привязи. Вон уже и гавкать начала…
— А что такое «тундра обшарпанная», — ласково уточнила Ракна.
— Гран, ты глянь. Эта тундра не знает, чо такое «тундра». Сразу видать, что из другого теста. Чему их тока в гимназиях учат? Гран! Ещё чуток, и эта лахудра нанесла бы мне натуральное оскорбление! — картинно вытаращилась на подругу Бинка, радуясь внезапной разминке для языка.
Ракна, как в воду глядела. «Везучей оторве» — как прозвал Наругу папаша Блуфо — реально повезло даже тут. Через пару деньков к ним — в камеру смертников — подкинули двух воровок. Чистокровных славянок и чистейшей воды проходимок. Вот уж воистину: как такие выживают в Славянской лиге, повёрнутой на борьбе с преступностью, непонятно. Впрочем, судя по экстерьеру новеньких, выживают плохо и нерегулярно: обе соседки носили на себе следы борьбы со своими захватчиками. А уж мастеровиты лихие подружки были просто на зависть. Это самое мастерство оказалось воистину многогранным. Воровки умели не только вытаскивать и тащить прочь, но и протаскивать запрещённое в самых неведомых местах своего организма. Судя по неподражаемому профессионализму местных тюремщиков, у Наруги с Ракной таких мест не было.
У высокой — ростом с Наругу — пухлой, русоголовой, кареглазой и жутко ленивой Гранки они были. Эта волшебница вышла из легендарного воровского рода, изничтожить который на корню властям Славянской лиги никак не удавалось. Они могли себе позволить лишь временную передышку, покуда очередное поколение паршивого семейства не достигнет подросткового возраста. Работать же в семье Гранки — по словам её коллеги Бинки — начинали рано, презрев права детей на детство. Сама Бинка от подружки отличалась ростом — на полголовы ниже — голубыми, как небо, глазами и шикарным загаром. Надзиратели — нормы, что соответствовали физическим стандартам Земли — изрядно веселились, обзывая камеру, где собрались такие великанши, конюшней. А её обитательниц исключительно кобылами.
Воровки появились в камере как раз в тот момент, когда Наруга схлопотала очередную порцию бесплатной медицинской помощи — прямо у них на глазах. Силовые ремни на момент подселения в камеру пригвоздили старожилок к стене — система внутреннего распорядка отключила периметры точек их дислокации. Чтобы вертухаи не влипли — авторитетно объясняла после Бинка. Тем по инструкции надлежало лично водружать очередной объект на точку. Надзиратели пренебрегали этим пунктом инструкции — полагали, что объекты дотопают туда собственным разумением.
Шествуя в угол напротив мимо рычащей от боли бандитки, Гранка вдруг ловко вскрыла собственный ноготь. А Бинка заплелась ногой об ногу и рухнула на подругу — надзиратели ржали, упиваясь их конфузом. Девки зацепились с ними языками, смачно делясь своим мнением на их счёт. Коротышки не ударили в грязь лицом, живописуя прелести кобыл на свой лад. Складывалось впечатление, что вся эта компания знавала друг друга с детства, хотя воровок притащили сюда с планеты максиков. Оказалось: милая национальная традиция поливать друг друга грязью — спорт у них такой славянский. Словом, все они чудно повеселились, прежде чем Гранку с Бинкой вмяло в стену на занятых ими точках дислокации. Ракна звонко смеялась, включившись в игру — прямо фонтанировала специфическими профессиональными ругательствами. А Наруга шипела, кусала губы и не сводила глаз с крохотной точки на полу её персонального места залегания.
— Пользуйся, — хмыкнула Гранка, когда надзиратели и силовые ремни убрались.
До капсулы величиной с детский ноготок Наруга доползла на брюхе. С трудом откупорила тару и высыпала на белоснежный пол несколько крохотных — с маковое зёрнышко — гранул.
— Не больше одного. А то сдохнешь, — предупредила Гранка.
Наруга слизнула гранулу и свернулась эмбрионом, воя сквозь зубы. Через пару минут её отпустило. Следующие пару дней она жила, как в раю. После каждого укуса инъектора уже привычно вскрывала капсулу и высыпала на пол несколько оставшихся маковых зёрнышек. Сколько раз уговаривала себя потерпеть, сэкономить, но боль не шла на уступки — требовала своё. Единственное, на что Наруга надеялась, так на те же чудеса бесплатной медицины. Её регенерацию немилосердно подхлёстывали — не желали, чтобы в момент казни она вышибала слезу своими мучительными гримасами. Нет, уж, как пакостила — прямой да сильной — так и сдохнуть должна: волчицей, которой не место среди порядочных людей. Так что оставшихся гранул должно было хватить до конца курса лечения — молилась Наруга.
На шестое утро после инъекции она слизнула последнее своё спасение. Но всё не могла оторвать от пола губ, словно подлая гранулка имела шанс вырваться на свободу. Облегчение, как всегда, пришло быстро. Наруга лежала на боку, поджав колени под остывающее от боли и жара брюхо. Млела и тупо любовалась, как Гранка с Бинкой коротали время за игрой. Игра с нелепым названием бирюльки — по их просвещенному мнению — весьма помогала развивать ловкость пальцев, терпение и ювелирную осторожность. На кой им развивать всё это и дальше, воровки не распространялись. Но их казнь должна была стать закуской к главному блюду: закланию Наруги.
— А я… тебя… сделаю, — бухтела Гранка.
Изогнувшись немыслимым при такой фигуре образом, она тянулась к корявой пирамидке, дабы вытянуть из-под неё засушенный кусочек тонкой макаронины. Обе славянки прямо-таки благословляли родные традиции, укоренившиеся в системе тюремного питания: без макарон ни дня. Поразительно, но надзиратели не пожалели для них развлечения. Перепрограммировали периметры точек дислокации так, чтобы небольшой кусок границы оставалось обесточенным для системы. Достаточный для этой их кучи мусора. Девчонкам нужно было только приспособиться и не цеплять активные края бреши в их невидимой перегородке. Наловчились они быстро. Но в азарте сражения иногда увлекались. И тогда кто-нибудь из них с визгом прилипал к стене, опутанный блёклыми голубыми кандалами.
— Ты… сучка… мухлюешь… как сволочь. А я… тебя… сделаю. Овца… и та тебя… умней, — уже почти не дыша, Гранка тянула из пирамидки вожделенную макаронину кончиками пальцев.
— Не жульничай, — затаила дыхание Бинка.
Она валялась на пузе по другую сторону от пирамидки. Голубые глазищи, казалось, вот-вот сорвутся с лица, накинутся на неё, сожрут засохшие макаронины и не подавятся. Она была так мила. И так невероятно фальшиво застенчива, что поверить в её преступные наклонности можно только встретившись в тюрьме. Гранка — та просто красива. Не столь яркой, настырно лезущей в глаза красотой, как у Ракни, но привлекающей внимание. А Бинка прямо этакая душенька-девица, от умиления перед которой распускаются даже титановые фермы заправщиков космопорта. Где уж там устоять скучающим на работе коротышкам-надзирателям, каждый день приглашавшим прохиндейку куда-то прогуляться.
— У меня чо, глаза в жопе?! — вдруг возмутилась она, долбанув кулаком по полу. — Ты прежде за другую хваталась! Вон за ту. Я ж не ослепла! Ах ты, коровища польская!
— Засохни, лягуха мокрожопая, — презрительно бросила Гранка, довольно щурясь на раздобытую макаронину. — Тундра обшарпанная. Продула, так не вякай. Не при на меня глоткой. Я не обоссусь. Шевелись, давай. Нет, девки, вы видали эту Коломбину? — пригласила она на праздник соседок напротив. — Как начинает проигрывать, так сразу кидается арлекинствовать. И так каждый раз: будет до посинения глотку драть. Наруг, ты как там у меня? Отпустило?
— Ничего, — благодарно проскрипела та, осторожно разгибаясь. — Не знаю, как у вас казнят. Но, не думаю, что будет хуже, чем от вашего лечения.
— То есть, как это, не знаешь? — искренно изумилась Бинка, сосредоточенно подползая пальцами к пирамидке. — Ты чо, и вправду поверила, будто тебя тут лечат? Во даёт! Ты как там, у себя киллерствовала, коли покупаешься на всякую туфту? Гран, ты видала такую дурищу?
— Язык откушу! — ехидно пригрозила ей Ракна, лениво потягиваясь.
— Ты поначалу кусалку из клетки вытащи, — рассеянно посоветовала добросердечная воровка, но тут же бросила заниматься своей ерундой и обернулась: — А то тупеешь, как собака на привязи. Вон уже и гавкать начала…
— А что такое «тундра обшарпанная», — ласково уточнила Ракна.
— Гран, ты глянь. Эта тундра не знает, чо такое «тундра». Сразу видать, что из другого теста. Чему их тока в гимназиях учат? Гран! Ещё чуток, и эта лахудра нанесла бы мне натуральное оскорбление! — картинно вытаращилась на подругу Бинка, радуясь внезапной разминке для языка.