Все равно...
Он завыл, этот негодный человечишко, который сам не щадил других. И ведь не просто убивал. Купца Смержицкого запытал до смерти, а после и супругу его, чего с дочерьми утворил, тут...
...он выл и дергался, пока Лешек рисовал ножом на коже знаки.
И заскулил, когда удалось снять первый пласт кожи.
Книга приняла его с благодарностью. Вспыхнули буквы, налились алым, поползли живо, обмениваясь друг с другом новостью: пришло время...
Лешек снял новый пласт кожи. И еще один. Он слушал крики, хотя и взял с собою затычки для ушей, но использовать их было как-то... неудобно, что ли. А потому Лешек всецело сосредоточился на деле.
Умирал Сиплый долго.
И покаяться успел.
Только грехи его искупить было некому. А книга напилась крови, правда, не настолько, чтобы утолить вечную свою жажду.
Со следующим получилось быстрее. А вот третий оказался слабеньким, и Лешеку пришлось поддерживать жизнь в изуродованном его теле.
Книга толстела.
Она принимала новые страницы, сама встраивая их в хитросплетения старых. И удивительное дело, не становилась толще, зато Лешек сполна ощутил и страх, и отчаяние, и боль... и сам почувствовал себя освежеванным. И наверное, так было надо, но... когда все закончилось, он раскрыл страницы и велел:
- Покажи.
А она подчинилась.
...человек с завитыми, уложенными на пробор волосами, стоял над телом. В одной руке он держал луковку серебряных часов, в другой - тросточку с рукоятью в виде гусиной головы, и вид имел пресерьезный.
- Значит, утверждаете, что он был жив? - поинтересовался он у Лизаветы, не скрывая, впрочем, своего недоверия.
- Утверждаю, - мрачно заметила Лизавета.
И Таровицкая ободряюще похлопала ее по руке. А Одовецкая подошла к телу.
- Не прикасаться! - велел человек с завитыми волосами. Впрочем, грозный оклик на Одовецкую впечатления не произвел. Она положила ладонь на грудь мертвеца и прислушалась.
- Отрава.
- Вы чините препятствия следствию?
- Это какие? - Авдотья нахмурилась.
Все равно...
Он завыл, этот негодный человечишко, который сам не щадил других. И ведь не просто убивал. Купца Смержицкого запытал до смерти, а после и супругу его, чего с дочерьми утворил, тут...
...он выл и дергался, пока Лешек рисовал ножом на коже знаки.
И заскулил, когда удалось снять первый пласт кожи.
Книга приняла его с благодарностью. Вспыхнули буквы, налились алым, поползли живо, обмениваясь друг с другом новостью: пришло время...
Лешек снял новый пласт кожи. И еще один. Он слушал крики, хотя и взял с собою затычки для ушей, но использовать их было как-то... неудобно, что ли. А потому Лешек всецело сосредоточился на деле.
Умирал Сиплый долго.
И покаяться успел.
Только грехи его искупить было некому. А книга напилась крови, правда, не настолько, чтобы утолить вечную свою жажду.
Со следующим получилось быстрее. А вот третий оказался слабеньким, и Лешеку пришлось поддерживать жизнь в изуродованном его теле.
Книга толстела.
Она принимала новые страницы, сама встраивая их в хитросплетения старых. И удивительное дело, не становилась толще, зато Лешек сполна ощутил и страх, и отчаяние, и боль... и сам почувствовал себя освежеванным. И наверное, так было надо, но... когда все закончилось, он раскрыл страницы и велел:
- Покажи.
А она подчинилась.
...человек с завитыми, уложенными на пробор волосами, стоял над телом. В одной руке он держал луковку серебряных часов, в другой - тросточку с рукоятью в виде гусиной головы, и вид имел пресерьезный.
- Значит, утверждаете, что он был жив? - поинтересовался он у Лизаветы, не скрывая, впрочем, своего недоверия.
- Утверждаю, - мрачно заметила Лизавета.
И Таровицкая ободряюще похлопала ее по руке. А Одовецкая подошла к телу.
- Не прикасаться! - велел человек с завитыми волосами. Впрочем, грозный оклик на Одовецкую впечатления не произвел. Она положила ладонь на грудь мертвеца и прислушалась.
- Отрава.
- Вы чините препятствия следствию?
- Это какие? - Авдотья нахмурилась.