При входе в Неву у нас кончилось масло, потом — солярка, стрелки стояли на нуле, но мы как-то шли.
Никита ложился в поддон мотора, вычерпывал старое, переработанное масло, процеживал его сквозь марлю в банку и снова заливал в двигатель.
— Как идем! — время от времени восхищенно говорил он. — Масло на нуле. Солярка на нуле!
И вот показался высокий мост Володарского, потом другие мосты.
— Как идем... Как идем! — повторял Никита.
У Литейного моста нас встретила вдруг волна, достающая до стекла рубки, но после Ладоги нам это было смешно.
Мы дошли до Каменного острова и стали там на стоянке катеров. Покачиваясь, мы вышли на берег. Потом мы сели на такси и доехали до дому. Нас радостно встретила Лиза, моя старшая сестра, жена Никиты.
В грязных, промасленных робах мы долго сидели посреди комнаты. Лиза о чем-то нас спрашивала, но мы молчали.
— Как шли!.. Как шли! — сказали мы неожиданно вместе.
На следующий день, придя немного в себя, я позвонил одной своей знакомой — Лене. Мы пошли с ней в кино, но и там я все не мог успокоиться.
— Как шли! Нет, как шли! Представляешь? — говорил я.
Она сухо кивала.
— Что ж ты думаешь? — говорил я. — Дядя Никита на дно ложился, грязное масло вычерпывал из поддона, процеживал сквозь марлю и снова в двигатель заливал!
— Не мог бы ты поговорить о чем-нибудь более интересном? — неожиданно сказала она.
— Как же неинтересно? — я обомлел.
Во время всей картины я молчал, но на улице, забывшись, снова начал свое: «Солярка на нуле, масло на нуле» — и вдруг, опомнившись, заметил с удивлением, что Лены уже нет.
На следующий день я пошел в школу и там все рассказывал, не мог успокоиться, но никому почему-то не оказалось особенно интересным узнать, как мы шли.
— Ивинский разлив? — усмехнувшись сказал Эдик Куравин. — А, помню! Крохотная клякса на карте Ленинградской области!
— А Лутонинская луда? — сказал я. — Там туман был... как на Юпитере!
— Юпитер, мне кажется, несколько дальше, — снисходительно произнес Эдик, и все дружки его засмеялись: в классе многие его обожают, подражают ему.
— А в Ладоге шторм был — четыре балла! — сказал я.
— Подумаешь, четыре! — сказал Колька Руднев, усмехаясь. — в Бискайском заливе всю дорогу двенадцать!
При входе в Неву у нас кончилось масло, потом — солярка, стрелки стояли на нуле, но мы как-то шли.
Никита ложился в поддон мотора, вычерпывал старое, переработанное масло, процеживал его сквозь марлю в банку и снова заливал в двигатель.
— Как идем! — время от времени восхищенно говорил он. — Масло на нуле. Солярка на нуле!
И вот показался высокий мост Володарского, потом другие мосты.
— Как идем... Как идем! — повторял Никита.
У Литейного моста нас встретила вдруг волна, достающая до стекла рубки, но после Ладоги нам это было смешно.
Мы дошли до Каменного острова и стали там на стоянке катеров. Покачиваясь, мы вышли на берег. Потом мы сели на такси и доехали до дому. Нас радостно встретила Лиза, моя старшая сестра, жена Никиты.
В грязных, промасленных робах мы долго сидели посреди комнаты. Лиза о чем-то нас спрашивала, но мы молчали.
— Как шли!.. Как шли! — сказали мы неожиданно вместе.
На следующий день, придя немного в себя, я позвонил одной своей знакомой — Лене. Мы пошли с ней в кино, но и там я все не мог успокоиться.
— Как шли! Нет, как шли! Представляешь? — говорил я.
Она сухо кивала.
— Что ж ты думаешь? — говорил я. — Дядя Никита на дно ложился, грязное масло вычерпывал из поддона, процеживал сквозь марлю и снова в двигатель заливал!
— Не мог бы ты поговорить о чем-нибудь более интересном? — неожиданно сказала она.
— Как же неинтересно? — я обомлел.
Во время всей картины я молчал, но на улице, забывшись, снова начал свое: «Солярка на нуле, масло на нуле» — и вдруг, опомнившись, заметил с удивлением, что Лены уже нет.
На следующий день я пошел в школу и там все рассказывал, не мог успокоиться, но никому почему-то не оказалось особенно интересным узнать, как мы шли.
— Ивинский разлив? — усмехнувшись сказал Эдик Куравин. — А, помню! Крохотная клякса на карте Ленинградской области!
— А Лутонинская луда? — сказал я. — Там туман был... как на Юпитере!
— Юпитер, мне кажется, несколько дальше, — снисходительно произнес Эдик, и все дружки его засмеялись: в классе многие его обожают, подражают ему.
— А в Ладоге шторм был — четыре балла! — сказал я.
— Подумаешь, четыре! — сказал Колька Руднев, усмехаясь. — в Бискайском заливе всю дорогу двенадцать!