Старик и старуха не берут.
— А у меня, — говорит пятый келэ, — еще вставать не умеет, еле садится.
Старик раздумывает:
— Взять, что ли?
А старуха рассердилась:
— Замолчи, старый. А вы, непонятливые келэ, слушайте: нужен мне совсем маленький ребенок, чтобы ни садиться, ни ходить, ни говорить не умел. Чтоб был у него беззубый ротик, глаза — как у новорожденного олененка. Сама его выращу, будет он меня любить, матерью называть, старика — отцом.
— Ну, значит, возьмешь у меня, — сказал шестой келэ.
Вышли все из яранги. На пяти на́ртах дети сидят, как келэ говорили: от стрелка из лука до такого ребенка, который только садиться научился. А на последней нарте никто не сидит. Приторочены к ней меховые мешки, и из них детский плач раздается.
Подбежала к этой нарте старуха, вытащила из мешка ребеночка. Оказался он в точности такой, какого она хотела.
Келэ говорит:
— Сэке́н его зовут.
— Хорошее имя, — ответила старуха, прижала мальчика к груди и унесла в ярангу.
Келэ дальше поехали.
Нянчит старуха маленького Сэкена, баюкает, песни ему поет. Да недолго пришлось ей на руках его носить. Все дети растут ночью, незаметно. Этот же мальчик рос на глазах, ночью подрастал, днем вверх тянулся.
Только ему два года исполнилось, он в яранге перестал ночевать. Уходил спать к оленям. А старухе без сыночка в яранге скучно. Выйдет она к нему, сядет рядом, рассказывает, что было, чего не было.
Олени вздыхают во сне, покачивают рогами. Высоко в небе луна плывет, звезды светят. Сэкен поднимет голову, спросит:
— Мама, что там?
— Там верхняя тундра, сынок, — отвечает старуха. — Там, говорят, живет Танаы́ргин со своей дочкой. Большой богач этот Танаыргин, оленей у него много, как звезд на небе, как в море капель, как снежинок в сугробе. Встанет утром, полкита съедает… Яранга у него большая…
— А красивая она? — спрашивает Сэкен.
— Яранга?
— Нет, дочка.
— Дочка у него красавица. Черноволосая, легкая, как молодой олень.
Старик и старуха не берут.
— А у меня, — говорит пятый келэ, — еще вставать не умеет, еле садится.
Старик раздумывает:
— Взять, что ли?
А старуха рассердилась:
— Замолчи, старый. А вы, непонятливые келэ, слушайте: нужен мне совсем маленький ребенок, чтобы ни садиться, ни ходить, ни говорить не умел. Чтоб был у него беззубый ротик, глаза — как у новорожденного олененка. Сама его выращу, будет он меня любить, матерью называть, старика — отцом.
— Ну, значит, возьмешь у меня, — сказал шестой келэ.
Вышли все из яранги. На пяти на́ртах дети сидят, как келэ говорили: от стрелка из лука до такого ребенка, который только садиться научился. А на последней нарте никто не сидит. Приторочены к ней меховые мешки, и из них детский плач раздается.
Подбежала к этой нарте старуха, вытащила из мешка ребеночка. Оказался он в точности такой, какого она хотела.
Келэ говорит:
— Сэке́н его зовут.
— Хорошее имя, — ответила старуха, прижала мальчика к груди и унесла в ярангу.
Келэ дальше поехали.
Нянчит старуха маленького Сэкена, баюкает, песни ему поет. Да недолго пришлось ей на руках его носить. Все дети растут ночью, незаметно. Этот же мальчик рос на глазах, ночью подрастал, днем вверх тянулся.
Только ему два года исполнилось, он в яранге перестал ночевать. Уходил спать к оленям. А старухе без сыночка в яранге скучно. Выйдет она к нему, сядет рядом, рассказывает, что было, чего не было.
Олени вздыхают во сне, покачивают рогами. Высоко в небе луна плывет, звезды светят. Сэкен поднимет голову, спросит:
— Мама, что там?
— Там верхняя тундра, сынок, — отвечает старуха. — Там, говорят, живет Танаы́ргин со своей дочкой. Большой богач этот Танаыргин, оленей у него много, как звезд на небе, как в море капель, как снежинок в сугробе. Встанет утром, полкита съедает… Яранга у него большая…
— А красивая она? — спрашивает Сэкен.
— Яранга?
— Нет, дочка.
— Дочка у него красавица. Черноволосая, легкая, как молодой олень.