— А если прожектор надо зажечь?
— Ну, это прямо из аппаратной! Чик — и зажег, который нужно. Можно хоть все зажечь. Только тогда здесь будет как в печке, все разбегутся.
— А-а-а. А эти зачем сетки с лампами?
— Тоже для освещения. Видишь, над каждым участком студии эта сетка с лампами, называется штакетник, а висит она на палке, на штанге. Опускаешь эту штангу — пониже, повыше, выставляешь свет подходящий. Конечно, тоже не вручную, автоматически. Этим оператор занимается.
— А что значит «свет подходящий»? По-моему, чем ярче, тем и лучше. Виднее.
— Ну, на этот раз ты оплошал. Если самый большой свет дать, да еще прямо в лицо, — так на экране ничего не будет видно, ни носа, ни рта, — одно белое пятно, «блин», как у нас говорят. Хотел бы ты, чтобы вместо тебя блин выступил?
— Нет, зачем же.
— То-то. Свет надо так направлять, сверху или сбоку, чтобы там, где выступает — светло, а где впадина — темно, чтобы лицо выпуклое казалось. Какое оно на самом деле и есть. Так и говорят — рисующий свет. Рисует он, понимаешь? Я бы даже сказал — лепит. Скульптура должна получаться, а не плоская размазня. И все это зависит от того, как свет установишь. И пока установщик света эти штакетники поднимает, опускает, старается, чтобы живая картина получилась, — умается, будь здоров.
— А нельзя сделать, чтобы выступать было не так жарко?
— Жарко? Это, по-твоему, жарко? Раньше куда жарче было! И лампы в двадцать раз ярче горели. Все работники по пять рубашек в день меняли. И через год, через два зрение теряли. Кто на десять процентов, а кто и на греть. Вот видишь очки? На этом деле заработал! Так что свет на телевидении — проблема номер один.
Мы шли наискосок через студию; навстречу попадались люди, и все здоровались с моим знакомым: «Здрасте, Сергей Иванович!» И я понял, что все его здесь знают и уважают, и очень был горд, что мы идем вместе.
И мы подошли к той самой черной прямоугольной голове.
— Сергей Иванович!
— Да?
— Вот вы сказали, что раньше лампы ярче были. А сейчас, значит, освещение меньше берется? Из-за чего?
— А вот из-за нее, — он ткнул в ту голову, — из-за нее, из-за камеры. Раньше она подслеповатая была, ничего не могла разглядеть. Вот ей и закатывали освещение. А теперь она получше видит, значит, свету можно поменьше. Рубашки сберегаются, и зрение.
— А камера эта — вроде фотоаппарата?
— Похожа. Как муха на реактивный самолет.
— Нет, серьезно.
— А серьезно — общее у них лишь то, что в ту и другую изображение попадает. Но что они с ним делают — просто даже не сравнить. В фотоаппарате свет на пластинку падает, и происходит химическая реакция. А здесь свет действует на электроны — получается электричество, электричество превращается в радиоволны, радиоволны идут к тебе домой, там превращаются снова в электричество, а электричество на экране телевизора — снова в изображение. Причем в то самое, которое перед камерой находится. Ну, смотри. — И он нарисовал на бумаге картинку.
— Сергей Иванович! А как все это происходит?
— Как? Вырастешь, Петя, узнаешь. Учили такой стих?
— А если прожектор надо зажечь?
— Ну, это прямо из аппаратной! Чик — и зажег, который нужно. Можно хоть все зажечь. Только тогда здесь будет как в печке, все разбегутся.
— А-а-а. А эти зачем сетки с лампами?
— Тоже для освещения. Видишь, над каждым участком студии эта сетка с лампами, называется штакетник, а висит она на палке, на штанге. Опускаешь эту штангу — пониже, повыше, выставляешь свет подходящий. Конечно, тоже не вручную, автоматически. Этим оператор занимается.
— А что значит «свет подходящий»? По-моему, чем ярче, тем и лучше. Виднее.
— Ну, на этот раз ты оплошал. Если самый большой свет дать, да еще прямо в лицо, — так на экране ничего не будет видно, ни носа, ни рта, — одно белое пятно, «блин», как у нас говорят. Хотел бы ты, чтобы вместо тебя блин выступил?
— Нет, зачем же.
— То-то. Свет надо так направлять, сверху или сбоку, чтобы там, где выступает — светло, а где впадина — темно, чтобы лицо выпуклое казалось. Какое оно на самом деле и есть. Так и говорят — рисующий свет. Рисует он, понимаешь? Я бы даже сказал — лепит. Скульптура должна получаться, а не плоская размазня. И все это зависит от того, как свет установишь. И пока установщик света эти штакетники поднимает, опускает, старается, чтобы живая картина получилась, — умается, будь здоров.
— А нельзя сделать, чтобы выступать было не так жарко?
— Жарко? Это, по-твоему, жарко? Раньше куда жарче было! И лампы в двадцать раз ярче горели. Все работники по пять рубашек в день меняли. И через год, через два зрение теряли. Кто на десять процентов, а кто и на греть. Вот видишь очки? На этом деле заработал! Так что свет на телевидении — проблема номер один.
Мы шли наискосок через студию; навстречу попадались люди, и все здоровались с моим знакомым: «Здрасте, Сергей Иванович!» И я понял, что все его здесь знают и уважают, и очень был горд, что мы идем вместе.
И мы подошли к той самой черной прямоугольной голове.
— Сергей Иванович!
— Да?
— Вот вы сказали, что раньше лампы ярче были. А сейчас, значит, освещение меньше берется? Из-за чего?
— А вот из-за нее, — он ткнул в ту голову, — из-за нее, из-за камеры. Раньше она подслеповатая была, ничего не могла разглядеть. Вот ей и закатывали освещение. А теперь она получше видит, значит, свету можно поменьше. Рубашки сберегаются, и зрение.
— А камера эта — вроде фотоаппарата?
— Похожа. Как муха на реактивный самолет.
— Нет, серьезно.
— А серьезно — общее у них лишь то, что в ту и другую изображение попадает. Но что они с ним делают — просто даже не сравнить. В фотоаппарате свет на пластинку падает, и происходит химическая реакция. А здесь свет действует на электроны — получается электричество, электричество превращается в радиоволны, радиоволны идут к тебе домой, там превращаются снова в электричество, а электричество на экране телевизора — снова в изображение. Причем в то самое, которое перед камерой находится. Ну, смотри. — И он нарисовал на бумаге картинку.
— Сергей Иванович! А как все это происходит?
— Как? Вырастешь, Петя, узнаешь. Учили такой стих?