— Правильно заметил, неизвестный мне мальчик! — сказал он, и я понял, что эта насмешливая интонация не относится ко мне, — он, наверно, так разговаривает всегда. — Действительно, современное цветное телевидение передает только четкие, определенные, лаконичные цвета — миллионы существующих оттенков пока ему еще недоступны... Ну, я думаю, это тебя не огорчает?
— Огорчает, — сказал я.
Он снова удивленно поднял брови.
— Скажите, — неожиданно для себя спросил я, — а в той студии... где танцы... там тоже будет цветная передача?
— Нет. Цветные передачи только здесь.
— А почему же там, — сказал я, — таблица «от четырнадцати до восемнадцати» написана синими буквами на желтом? Зря тратили краски, что ли?
— Ну, во-первых, веселей среди цветных декораций, — сказал он. — Ну, а главное... это слишком сложно. Ты думаешь — какой цвет выглядит на экране, как самый белый?
— Голубой? — чувствуя подвох, спросил я.
— Ты почти угадал! — сказал он. — Желтый!
— Странно, — сказал я.
— Безусловно странно, — сказал он. — Я сам удивляюсь!.. Тебя, я вижу, даже пот прошиб от небывалого умственного напряжения!
— Да нет, — сказал я. — Просто тут жарко очень. По-моему, даже жарче, чем в других студиях!
— Это точно, — сказал он. — Да еще не все штакетники горят! Для цветного телевидения, пока что, света надо гораздо больше!
— В три раза? — спросил я.
— А то и в пять. Ну, пока.
Он перехватил палку, пошел хромая и скрылся за дверью.
Я тоже вышел в коридор и спустился вниз по мраморной лестнице, и чем ниже спускался, тем сильнее и вкуснее пахло. Это был буфет. Я купил сосиску, кусок хлеба и чай.
Жевал сосиску, хлеб, запивал чаем, а сам все думал.
«Ну ладно, — думал я, — кажется, мне все теперь понятно, можно спокойно поесть».
Дожевывая сосиску, я поднялся по лестнице и вошел еще в одну студию. И вот что я увидел.
На возвышении стоял человек в черном костюме и громко на всю студию пел.
Я подошел поближе и вдруг заметил, что поет вовсе не он, песня идет откуда-то сверху, а он просто двигается, разводит руками и в такт песне открывает и закрывает рот!
— Правильно заметил, неизвестный мне мальчик! — сказал он, и я понял, что эта насмешливая интонация не относится ко мне, — он, наверно, так разговаривает всегда. — Действительно, современное цветное телевидение передает только четкие, определенные, лаконичные цвета — миллионы существующих оттенков пока ему еще недоступны... Ну, я думаю, это тебя не огорчает?
— Огорчает, — сказал я.
Он снова удивленно поднял брови.
— Скажите, — неожиданно для себя спросил я, — а в той студии... где танцы... там тоже будет цветная передача?
— Нет. Цветные передачи только здесь.
— А почему же там, — сказал я, — таблица «от четырнадцати до восемнадцати» написана синими буквами на желтом? Зря тратили краски, что ли?
— Ну, во-первых, веселей среди цветных декораций, — сказал он. — Ну, а главное... это слишком сложно. Ты думаешь — какой цвет выглядит на экране, как самый белый?
— Голубой? — чувствуя подвох, спросил я.
— Ты почти угадал! — сказал он. — Желтый!
— Странно, — сказал я.
— Безусловно странно, — сказал он. — Я сам удивляюсь!.. Тебя, я вижу, даже пот прошиб от небывалого умственного напряжения!
— Да нет, — сказал я. — Просто тут жарко очень. По-моему, даже жарче, чем в других студиях!
— Это точно, — сказал он. — Да еще не все штакетники горят! Для цветного телевидения, пока что, света надо гораздо больше!
— В три раза? — спросил я.
— А то и в пять. Ну, пока.
Он перехватил палку, пошел хромая и скрылся за дверью.
Я тоже вышел в коридор и спустился вниз по мраморной лестнице, и чем ниже спускался, тем сильнее и вкуснее пахло. Это был буфет. Я купил сосиску, кусок хлеба и чай.
Жевал сосиску, хлеб, запивал чаем, а сам все думал.
«Ну ладно, — думал я, — кажется, мне все теперь понятно, можно спокойно поесть».
Дожевывая сосиску, я поднялся по лестнице и вошел еще в одну студию. И вот что я увидел.
На возвышении стоял человек в черном костюме и громко на всю студию пел.
Я подошел поближе и вдруг заметил, что поет вовсе не он, песня идет откуда-то сверху, а он просто двигается, разводит руками и в такт песне открывает и закрывает рот!