— Ин. яз? — только и смог выдавить из себя удивлённо.
— Да, ин. яз. Надеюсь проживание в Лондоне, тебе хоть как-то помогло, тем более я знаю, что кроме английского ты ещё владеешь французским. — сев в своё кожаное кресло и задумчиво посмотрев в окно, произнёс он.
Сказать, что я был удивлён — не сказать ничего. Всё моё детство меня учили экономике, математике, прочим мелочам, чтобы в дальнейшем я стал управлять бизнесом отца, который он строил на протяжение всей своей жизни. Поэтому разговоров о том, что именно хочется мне — никогда не было.
Правда отец не был таким, пока не потерял маму…
Мне было десять, когда она умерла.
Я до сих пор помню тот день, словно он был только вчера.
Это был мой день рождение. Мама наготовила разных вкусностей сама, несмотря на то, что в доме было полно прислуги. Всё было просто прекрасно, до того момента, когда пришло время дарить подарки и, она вспомнила, что оставила мой подарок в своей мастерской, в которой творила свои божественные и такие невероятные картины.
Я сказал, что это неважно, вот только мама ничего не хотела слышать, она так хотела порадовать меня тем, то что купила, поэтому даже не спрашивая нас, кинулась в сторону выхода, сказав, что мы не успеем сосчитать и до ста, как она уже вернётся с подарком. А я просто смотрел на то, как мило и счастливо она нам улыбается, уходя и оставляя лишь свой аромат, который присутствовал лишь у неё, так папа каждый раз дарил ей духи, которых не было ни у кого.
Я просто смотрел, как она уходит и закрывает за собой дверь, когда странное чувство поселилось у меня на душе.
Если бы я только знал тогда чем обернётся этот чёртов подарок, то никогда бы его не попросил, я бы вообще ничего не попросил, лишь бы она осталась жива…
Прошло около трёх часов, вот только она так и не возвращалась, хотя её мастерская находилась в двадцати минутах езды от нашего дома. И вот когда мы уже собирались ехать на её поиски, то папе неожиданно позвонили.
Я не знаю, как именно ему это сказали, да и что ему говорили тогда, я тоже не представлял. Вот только лицо, которое ещё несколько часов назад было таким счастливым и беззаботным, превратилось в бледное, чёрствое и мёртвое выражение, словно передо мной уже был не живой человек, а труп.
Я долго смотрел на отца, пытаясь узнать, что случилось, вот только вместо ответа, по его лицу медленно стекали одинокие слёзы. Это был первый и последний раз, когда я видел его таким. Словно щенок, я стоял перед ним, не переставая смотреть, как тот огонёк в глазах, как та жизненная энергия, плескающаяся в них, стремительно покидала своего обладателя. И спустя каких-то несколько минут, он лишь хрипло выдохнул, что моей мамы больше нет, и теперь она на небесах.
Не знаю почему, я не стал тогда биться в истерике и утверждать, что он лжёт. Кажется, уже в тот миг, когда она закрывала за собой дверь, что-то грызло меня изнутри, словно говоря о беде.
Но разве ж мы прислушаемся к себе, ко внутренним переживаниям и чувству, которое иногда так умело нам предвещает что-то неладное?
Нет, ведь мы думаем, что это ерунда, доля сомнения или же просто каприз, разыгравшийся внутри нас. Вот только интуитивное чувство — жестоко, ведь когда оно начинает скоблить нас изнутри, мы упрямо его игнорируем.
С того самого дня, чувство вины не покидало меня. Каждый день казался мучительным, адским, словно я был не достоин этой жизни. Я не мог отделаться от того, что это всё было из-за меня. Если бы не моё чертово эго, если бы я только настоял, чтобы она осталась, то тогда она бы никуда не поехала, не случилось бы никакой аварии, и сейчас моя мама была бы жива.
После похорон, отец, словно потерял нить жизни. Он работал до посинения, оставляя при этом меня на нянек или же сдавая в разные пансионаты. Когда мне исполнилось лет тринадцать, то мы переехали в Лондон, потому что он открывал там какую-то новую фирму. Но и там ничего не изменилось, а даже наоборот. Отец всё больше пропадал на работе, я его почти что не видел, так как он снова запихнул меня в грёбаный пансионат, но в этот раз с проживанием.
Поэтому, как говорится, я тупо проживал день за днём, словно не живой и не мёртвый. Мне напрочь снесло крышу, и я пытался забыться всевозможными методами, в основном это был алкоголь, разные шалости, вечеринки, только вот долго я нигде не задерживался, так как мой характер никто не мог вынести. Поэтому, снова и снова меня выпирали из пансионатов, а потом уже из учебных учреждений. И вот, когда отец снова пристроил меня в крутую академию бизнеса, то и оттуда меня выперли с треском, даже не обращая внимания на все деньги, которые мой папочка так усердно им предлагал.
Послышался звонок телефона, и я словно вышел из оцепенения своих мыслей.
— Да. — ответил отец. — Что? Почему? — начал он недовольно кричать в трубку. — Да, я понял. — повторял он эту фразу несколько раз. — Хорошо. — недовольно произнёс он в конце, и положил трубку.
— Тебе придётся поехать одному, я приеду позже. Поживёшь, пока у моего друга. А с университетом я уже договорился, поэтому не вздумай вылететь и оттуда! — произнёс он более-менее спокойно, но вот всё-таки на последнем слове повысил голос.
— Ин. яз? — только и смог выдавить из себя удивлённо.
— Да, ин. яз. Надеюсь проживание в Лондоне, тебе хоть как-то помогло, тем более я знаю, что кроме английского ты ещё владеешь французским. — сев в своё кожаное кресло и задумчиво посмотрев в окно, произнёс он.
Сказать, что я был удивлён — не сказать ничего. Всё моё детство меня учили экономике, математике, прочим мелочам, чтобы в дальнейшем я стал управлять бизнесом отца, который он строил на протяжение всей своей жизни. Поэтому разговоров о том, что именно хочется мне — никогда не было.
Правда отец не был таким, пока не потерял маму…
Мне было десять, когда она умерла.
Я до сих пор помню тот день, словно он был только вчера.
Это был мой день рождение. Мама наготовила разных вкусностей сама, несмотря на то, что в доме было полно прислуги. Всё было просто прекрасно, до того момента, когда пришло время дарить подарки и, она вспомнила, что оставила мой подарок в своей мастерской, в которой творила свои божественные и такие невероятные картины.
Я сказал, что это неважно, вот только мама ничего не хотела слышать, она так хотела порадовать меня тем, то что купила, поэтому даже не спрашивая нас, кинулась в сторону выхода, сказав, что мы не успеем сосчитать и до ста, как она уже вернётся с подарком. А я просто смотрел на то, как мило и счастливо она нам улыбается, уходя и оставляя лишь свой аромат, который присутствовал лишь у неё, так папа каждый раз дарил ей духи, которых не было ни у кого.
Я просто смотрел, как она уходит и закрывает за собой дверь, когда странное чувство поселилось у меня на душе.
Если бы я только знал тогда чем обернётся этот чёртов подарок, то никогда бы его не попросил, я бы вообще ничего не попросил, лишь бы она осталась жива…
Прошло около трёх часов, вот только она так и не возвращалась, хотя её мастерская находилась в двадцати минутах езды от нашего дома. И вот когда мы уже собирались ехать на её поиски, то папе неожиданно позвонили.
Я не знаю, как именно ему это сказали, да и что ему говорили тогда, я тоже не представлял. Вот только лицо, которое ещё несколько часов назад было таким счастливым и беззаботным, превратилось в бледное, чёрствое и мёртвое выражение, словно передо мной уже был не живой человек, а труп.
Я долго смотрел на отца, пытаясь узнать, что случилось, вот только вместо ответа, по его лицу медленно стекали одинокие слёзы. Это был первый и последний раз, когда я видел его таким. Словно щенок, я стоял перед ним, не переставая смотреть, как тот огонёк в глазах, как та жизненная энергия, плескающаяся в них, стремительно покидала своего обладателя. И спустя каких-то несколько минут, он лишь хрипло выдохнул, что моей мамы больше нет, и теперь она на небесах.
Не знаю почему, я не стал тогда биться в истерике и утверждать, что он лжёт. Кажется, уже в тот миг, когда она закрывала за собой дверь, что-то грызло меня изнутри, словно говоря о беде.
Но разве ж мы прислушаемся к себе, ко внутренним переживаниям и чувству, которое иногда так умело нам предвещает что-то неладное?
Нет, ведь мы думаем, что это ерунда, доля сомнения или же просто каприз, разыгравшийся внутри нас. Вот только интуитивное чувство — жестоко, ведь когда оно начинает скоблить нас изнутри, мы упрямо его игнорируем.
С того самого дня, чувство вины не покидало меня. Каждый день казался мучительным, адским, словно я был не достоин этой жизни. Я не мог отделаться от того, что это всё было из-за меня. Если бы не моё чертово эго, если бы я только настоял, чтобы она осталась, то тогда она бы никуда не поехала, не случилось бы никакой аварии, и сейчас моя мама была бы жива.
После похорон, отец, словно потерял нить жизни. Он работал до посинения, оставляя при этом меня на нянек или же сдавая в разные пансионаты. Когда мне исполнилось лет тринадцать, то мы переехали в Лондон, потому что он открывал там какую-то новую фирму. Но и там ничего не изменилось, а даже наоборот. Отец всё больше пропадал на работе, я его почти что не видел, так как он снова запихнул меня в грёбаный пансионат, но в этот раз с проживанием.
Поэтому, как говорится, я тупо проживал день за днём, словно не живой и не мёртвый. Мне напрочь снесло крышу, и я пытался забыться всевозможными методами, в основном это был алкоголь, разные шалости, вечеринки, только вот долго я нигде не задерживался, так как мой характер никто не мог вынести. Поэтому, снова и снова меня выпирали из пансионатов, а потом уже из учебных учреждений. И вот, когда отец снова пристроил меня в крутую академию бизнеса, то и оттуда меня выперли с треском, даже не обращая внимания на все деньги, которые мой папочка так усердно им предлагал.
Послышался звонок телефона, и я словно вышел из оцепенения своих мыслей.
— Да. — ответил отец. — Что? Почему? — начал он недовольно кричать в трубку. — Да, я понял. — повторял он эту фразу несколько раз. — Хорошо. — недовольно произнёс он в конце, и положил трубку.
— Тебе придётся поехать одному, я приеду позже. Поживёшь, пока у моего друга. А с университетом я уже договорился, поэтому не вздумай вылететь и оттуда! — произнёс он более-менее спокойно, но вот всё-таки на последнем слове повысил голос.