Необходимо отметить, что термин легендарный получил дальнейшее развитие и в настоящее время применяется и к явлениям, ничего общего с религией не имеющим, для обозначения необычайных, граничащих с фантастикой событий и фактов. Например, "легендарный герой", "легендарные события" говорится и о таких реальных героях, как Чапаев и др. Но говоря о легенде, как о жанре народной прозы, мы не можем не выделить ее среди других групп народной прозы. Конечно, подобная классификация жанров в устном творчестве носит условный характер. Подчас трудно провести четкую грань между легендарным преданием и легендой или легендой и легендарной сказкой. Однако в таких случаях в классификации должен помочь анализ стиля произведения, как единства его формы и содержания.
Так, например, предание о построении Гелатского монастыря носит легендарный характер, но, поскольку пафос его в подчеркивании силы, умения и упорства Давида, действительно известного как строителя комплекса Гелатского монастыря и академии, — мы отнесли его к циклу преданий о Давиде Строителе.
Нам кажется спорным пространное понимание жанра легенд, данное К. В. Чистовым в его интересной монографии (космогонические, политические, религиозные и др.). В то же время, по мнению исследователя, "предания, легенды, побывальщина и другие устные рассказы не выделяются столь обычно из потока бытовой прозы и не отличаются структурной самостоятельностью и законченностью".
Мы не ставим себе целью дать здесь классификацию прозаических фольклорных жанров, но при всей условности классификации каждый из жанров должен характеризоваться какими-то одному ему присущими признаками содержания и формы, выделяющими его из этого "общего потока", иначе зачем же называть их разными именами?
Если мы не приемлем положения суперорганистов об имманентных эпических законах, существующих совершенно независимо от жанров, сказителей и среды и одинаково действующих как в области сказки, так и в области саги, предания и легенды, то прежде всего необходимо дифференцировать эти жанры как различные проявления духовной культуры народа, как отражение и создание различных эпох, стилей.
Это особенно четко выявляется в связи с таким важным моментом прозаического повествования, как повтор. Согласно А. Олрику, закон повтора (Das Gesetz der Widerholung) одинаково действует во всех видах прозы — сказке, саге, предании и легенде, как правило, проявляясь в тройственности, троекратности действия, которая, с одной стороны, усиливает напряжение, с другой — заполняет ткань повествования.
Можно с определенностью сказать, что этот закон недействителен в отношении предания, тогда как в легенде он встречается очень часто. Предание, как мы говорили и выше, построено строго на одном каком-либо событии, вокруг которого и развивается действие. Оно, как правило, не развивается во времени и поэтому не нуждается в повторах как приеме художественной композиции. В отличие от предания, в легендах, как в жанре более позднем и художественно разработанном, повторы (быть может, и под влиянием легендарной сказки) встречаются гораздо чаще. К пастуху идут св. Илья, Христос и св. Георгий. Каждый из них по очереди обращается к нему с просьбой. Отказав два раза, в третий раз он удовлетворяет просьбу св. Георгия. Трижды пытаются Христос и св. Илья разорить крестьянина и трижды спасает его св. Георгий.
Самаал учит бога трем способам осушить земные воды (№ 188); мышь тащит сноп пшеницы — трижды нападает на нее кот, вырывая у нее сноп по частям. Дважды нарушает Микел-Габриэл волю бога, в третий по велению творца у него вырывают сердце (№ 193). По три раза свистят ожившие пастухи и вновь превращаются в камень (№ 197). Медведь, волк и лиса по велению бога стали людьми. Трижды приходит к ним в гости бог и за жадность превращает всех троих в камень (№ 200).
Есть и другие моменты, четко отличающие легенду от предания (в грузинском фольклоре, во всяком случае). В первую очередь, это наличие стихов в предании (как в повествовательной ткани, так и в концовке), как правило отсутствующих в легенде (исключение составляют те легенды, сюжеты которых имелись в духовных стихах об Иове, Аврааме и др.; в их текстах можно встретить одну-две стихотворные строки).
Стихи в преданиях являются органической частью повествования. Предания мифологические (о духах — покровителях зверей, скал, леса) существуют в Грузии параллельно, как в песенной, так и в прозаической форме. Предания о прекрасной владычице зверей Дали поются, и это наиболее архаическая их форма, так как исполнение этих песен связано с определенным ритуалом весенних празднеств. Плач об охотнике Беткене, избранном владычицей зверей, нарушившем табу и низринутым ею со скалы, исполняется в священном весеннем хороводе. Характерно, что в Сванети, где песни цикла Дали полностью сохранили свою функцию, мы не встречаем в преданиях стихов. Это, скорее, прозаический пересказ песни, исполняющейся в хороводе, комментарий к ней. Другое дело в Раче, соседнем со Сванети горном районе Западной Грузии, где песни эти частично утратили ритуальный характер. Здесь прозаическое предание перемежается стихами. Это всегда одни и те же строки, вариации одних и тех же стихотворных пассажей, в основном диалогов. Но те же стихи можно встретить и в песенном исполнении.
В героических и исторических преданиях мы также часто встречаемся со стихами. Как справедливо указывает К. А. Сихарулидзе, мы имеем здесь дело с двумя видами использования стихов: 1) стихи являются независимым эпизодом или моментом, вкрапленным в сюжет; 2) стихи повторяют рассказанное в прозе. По мнению К. А. Сихарулидзе, для преданий, не знающих повторов, характерна первая форма использования стихов. Примером ее она считает предания цикла Вахтанга Горгасала, Тамар, Эрекле II. Примером второй — предания цикла Зураба-эристави. К ним же надо причислить предания "Царь Эрекле и горцы", "Бой драконов", "Живая кольчуга", "Гибель Арешидзе" и др. В данном случае все эти предания являются как бы развернутым комментарием к стихам, где в сугубо лаконичной форме в ряде ставших уже условными символами образов дано основное содержание предания. В таком случае стихи даются в заключение как концовка. Может быть, здесь они играют именно ту роль концовки, расслабляющей напряженность действия, как бы придающей ему эпическую отдаленность, о которой говорит А. Олрик.
Интересно, что, переходя от прозаического повествования к стихам, сказитель часто чувствует сложность перехода и как бы объясняет "то аудитории: "Сказал им тогда Эрекле стихами", "В песне того времени сказано...", "Тогда и сказано...". Таким образом сказитель как бы подчеркивает давность и значительность песни, к которой он апеллирует, на которую ссылается, как на свидетельство подлинности рассказываемого им. Вместе с тем, как правильно подмечает К. А. Сихарулидзе, мы имеем здесь уже своеобразную форму эпического повтора. Таким образом, в отличие от легенды, предания мифологического, героического и исторического характера дают нам смешанную форму повествования. И даже если "сага и эпическая песнь идут рука об руку", как писал А. Веселовский, и возникают параллельно, то их существование в смешанной форме все же свидетельствует о разложении песни и развитии прозы как художественного жанра, о переходе в некоторых случаях от предания к саге, к эпическим сказаниям с их повторами и относительно усложненным сюжетом.
Богатое и многообразное народно-поэтическое творчество Грузии, многоголосие песен, блестящее народное хореографическое искусство говорят о древности создавшей их национальной культуры, об отшлифованном веками художественном вкусе народа.
Географическое расположение Грузии, торговые пути, многочисленные и многообразные историко-культурные и литературные связи, развитая и богатая национальная литература — все это, так же как и миграции, происходившие внутри страны, представляет большой интерес при изучении интерэтнических фольклорных связей. Однако, помимо национально-исторического, познавательного или художественно-эстетического значения, грузинский фольклор отличается некоторым своеобразием принципиального, методологического характера.
По данным археологии, этнографии, истории народной музыки и языка, культура и искусство кавказских народов характеризуется исключительной устойчивостью древних форм, сохраняемых в живой традиции. "В Грузии, где, с одной стороны, вокальное творчество достигло сложнейших этапов развития, с другой — задержались следы, так сказать, младенчества музыкальной культуры, наметившей, однако, и определившей... черты своего оригинального стиля...", — пишет исследователь основ грузинской народной музыки В. К. Стешенко-Куфтина.
То же явление отмечено и археологами в отношении кавказских народов: "В материальной культуре Кавказа, с точки зрения культурно-исторической, замечается одно своеобразие, которое придает ему совершенно исключительный характер. Это — устойчивость и жизнеспособность форм, — писал А. А. Миллер. — ...Отдельные предметы не только сохраняют древние типы в виде единичных, спорадических фактов, т. н. "пережитков", а представляют собой более или менее полные комплексы... Примечательна в этом смысле преемственность форм памятников материальной культуры и непрерывность развития с относительно незначительными вариационными изменениями...".
Тот же процесс наблюдается и в грузинском фольклоре, где древнейшие формы творчества сохраняются в живом бытовании наряду с позднейшими, высокоразвитыми, изысканными формами поэтического искусства.
Сосуществование в живой традиции различных ступеней истории развития народного творчества в одном этническом материале, в пределах родственных племен, как имеющих свою развитую письменность, так и бесписьменных, позволяет проследить на грузинском материале историю развития отдельных фольклорных жанров и памятников.
Можно смело сказать, что в этом смысле грузинский фольклор является живой хрестоматией исторической поэтики. Так, грузинская народная проза наряду с высокохудожественной, разработанной сказкой в большем количестве донесла до нас весьма архаичные материалы мифологических преданий и быличек.
Подобная живучесть древних форм наряду с существованием сложных форм поэтического развития имела множество причин.
Главное, что питало и обусловливало устойчивость древних форм, — сохранение в живом быту пережитков древних социальных укладов. Ряд картвельских племен благодаря специфическим, историческим и географическим, причинам длительное время сохранял пережитки и черты древних социальных укладов (Хевсурети, Сванети, Пшави и др.), Сравнение фольклорного репертуара этих районов с репертуаром центральных районов Грузии показывает их родство, единство их происхождения, сходство путей их развития, но выявляет его различные ступени.
Сохранение древних форм в быту и в искусстве частично являлось и реакцией маленького народа на историческую экспансию чужеземных культур.
Необходимо отметить, что термин легендарный получил дальнейшее развитие и в настоящее время применяется и к явлениям, ничего общего с религией не имеющим, для обозначения необычайных, граничащих с фантастикой событий и фактов. Например, "легендарный герой", "легендарные события" говорится и о таких реальных героях, как Чапаев и др. Но говоря о легенде, как о жанре народной прозы, мы не можем не выделить ее среди других групп народной прозы. Конечно, подобная классификация жанров в устном творчестве носит условный характер. Подчас трудно провести четкую грань между легендарным преданием и легендой или легендой и легендарной сказкой. Однако в таких случаях в классификации должен помочь анализ стиля произведения, как единства его формы и содержания.
Так, например, предание о построении Гелатского монастыря носит легендарный характер, но, поскольку пафос его в подчеркивании силы, умения и упорства Давида, действительно известного как строителя комплекса Гелатского монастыря и академии, — мы отнесли его к циклу преданий о Давиде Строителе.
Нам кажется спорным пространное понимание жанра легенд, данное К. В. Чистовым в его интересной монографии (космогонические, политические, религиозные и др.). В то же время, по мнению исследователя, "предания, легенды, побывальщина и другие устные рассказы не выделяются столь обычно из потока бытовой прозы и не отличаются структурной самостоятельностью и законченностью".
Мы не ставим себе целью дать здесь классификацию прозаических фольклорных жанров, но при всей условности классификации каждый из жанров должен характеризоваться какими-то одному ему присущими признаками содержания и формы, выделяющими его из этого "общего потока", иначе зачем же называть их разными именами?
Если мы не приемлем положения суперорганистов об имманентных эпических законах, существующих совершенно независимо от жанров, сказителей и среды и одинаково действующих как в области сказки, так и в области саги, предания и легенды, то прежде всего необходимо дифференцировать эти жанры как различные проявления духовной культуры народа, как отражение и создание различных эпох, стилей.
Это особенно четко выявляется в связи с таким важным моментом прозаического повествования, как повтор. Согласно А. Олрику, закон повтора (Das Gesetz der Widerholung) одинаково действует во всех видах прозы — сказке, саге, предании и легенде, как правило, проявляясь в тройственности, троекратности действия, которая, с одной стороны, усиливает напряжение, с другой — заполняет ткань повествования.
Можно с определенностью сказать, что этот закон недействителен в отношении предания, тогда как в легенде он встречается очень часто. Предание, как мы говорили и выше, построено строго на одном каком-либо событии, вокруг которого и развивается действие. Оно, как правило, не развивается во времени и поэтому не нуждается в повторах как приеме художественной композиции. В отличие от предания, в легендах, как в жанре более позднем и художественно разработанном, повторы (быть может, и под влиянием легендарной сказки) встречаются гораздо чаще. К пастуху идут св. Илья, Христос и св. Георгий. Каждый из них по очереди обращается к нему с просьбой. Отказав два раза, в третий раз он удовлетворяет просьбу св. Георгия. Трижды пытаются Христос и св. Илья разорить крестьянина и трижды спасает его св. Георгий.
Самаал учит бога трем способам осушить земные воды (№ 188); мышь тащит сноп пшеницы — трижды нападает на нее кот, вырывая у нее сноп по частям. Дважды нарушает Микел-Габриэл волю бога, в третий по велению творца у него вырывают сердце (№ 193). По три раза свистят ожившие пастухи и вновь превращаются в камень (№ 197). Медведь, волк и лиса по велению бога стали людьми. Трижды приходит к ним в гости бог и за жадность превращает всех троих в камень (№ 200).
Есть и другие моменты, четко отличающие легенду от предания (в грузинском фольклоре, во всяком случае). В первую очередь, это наличие стихов в предании (как в повествовательной ткани, так и в концовке), как правило отсутствующих в легенде (исключение составляют те легенды, сюжеты которых имелись в духовных стихах об Иове, Аврааме и др.; в их текстах можно встретить одну-две стихотворные строки).
Стихи в преданиях являются органической частью повествования. Предания мифологические (о духах — покровителях зверей, скал, леса) существуют в Грузии параллельно, как в песенной, так и в прозаической форме. Предания о прекрасной владычице зверей Дали поются, и это наиболее архаическая их форма, так как исполнение этих песен связано с определенным ритуалом весенних празднеств. Плач об охотнике Беткене, избранном владычицей зверей, нарушившем табу и низринутым ею со скалы, исполняется в священном весеннем хороводе. Характерно, что в Сванети, где песни цикла Дали полностью сохранили свою функцию, мы не встречаем в преданиях стихов. Это, скорее, прозаический пересказ песни, исполняющейся в хороводе, комментарий к ней. Другое дело в Раче, соседнем со Сванети горном районе Западной Грузии, где песни эти частично утратили ритуальный характер. Здесь прозаическое предание перемежается стихами. Это всегда одни и те же строки, вариации одних и тех же стихотворных пассажей, в основном диалогов. Но те же стихи можно встретить и в песенном исполнении.
В героических и исторических преданиях мы также часто встречаемся со стихами. Как справедливо указывает К. А. Сихарулидзе, мы имеем здесь дело с двумя видами использования стихов: 1) стихи являются независимым эпизодом или моментом, вкрапленным в сюжет; 2) стихи повторяют рассказанное в прозе. По мнению К. А. Сихарулидзе, для преданий, не знающих повторов, характерна первая форма использования стихов. Примером ее она считает предания цикла Вахтанга Горгасала, Тамар, Эрекле II. Примером второй — предания цикла Зураба-эристави. К ним же надо причислить предания "Царь Эрекле и горцы", "Бой драконов", "Живая кольчуга", "Гибель Арешидзе" и др. В данном случае все эти предания являются как бы развернутым комментарием к стихам, где в сугубо лаконичной форме в ряде ставших уже условными символами образов дано основное содержание предания. В таком случае стихи даются в заключение как концовка. Может быть, здесь они играют именно ту роль концовки, расслабляющей напряженность действия, как бы придающей ему эпическую отдаленность, о которой говорит А. Олрик.
Интересно, что, переходя от прозаического повествования к стихам, сказитель часто чувствует сложность перехода и как бы объясняет "то аудитории: "Сказал им тогда Эрекле стихами", "В песне того времени сказано...", "Тогда и сказано...". Таким образом сказитель как бы подчеркивает давность и значительность песни, к которой он апеллирует, на которую ссылается, как на свидетельство подлинности рассказываемого им. Вместе с тем, как правильно подмечает К. А. Сихарулидзе, мы имеем здесь уже своеобразную форму эпического повтора. Таким образом, в отличие от легенды, предания мифологического, героического и исторического характера дают нам смешанную форму повествования. И даже если "сага и эпическая песнь идут рука об руку", как писал А. Веселовский, и возникают параллельно, то их существование в смешанной форме все же свидетельствует о разложении песни и развитии прозы как художественного жанра, о переходе в некоторых случаях от предания к саге, к эпическим сказаниям с их повторами и относительно усложненным сюжетом.
Богатое и многообразное народно-поэтическое творчество Грузии, многоголосие песен, блестящее народное хореографическое искусство говорят о древности создавшей их национальной культуры, об отшлифованном веками художественном вкусе народа.
Географическое расположение Грузии, торговые пути, многочисленные и многообразные историко-культурные и литературные связи, развитая и богатая национальная литература — все это, так же как и миграции, происходившие внутри страны, представляет большой интерес при изучении интерэтнических фольклорных связей. Однако, помимо национально-исторического, познавательного или художественно-эстетического значения, грузинский фольклор отличается некоторым своеобразием принципиального, методологического характера.
По данным археологии, этнографии, истории народной музыки и языка, культура и искусство кавказских народов характеризуется исключительной устойчивостью древних форм, сохраняемых в живой традиции. "В Грузии, где, с одной стороны, вокальное творчество достигло сложнейших этапов развития, с другой — задержались следы, так сказать, младенчества музыкальной культуры, наметившей, однако, и определившей... черты своего оригинального стиля...", — пишет исследователь основ грузинской народной музыки В. К. Стешенко-Куфтина.
То же явление отмечено и археологами в отношении кавказских народов: "В материальной культуре Кавказа, с точки зрения культурно-исторической, замечается одно своеобразие, которое придает ему совершенно исключительный характер. Это — устойчивость и жизнеспособность форм, — писал А. А. Миллер. — ...Отдельные предметы не только сохраняют древние типы в виде единичных, спорадических фактов, т. н. "пережитков", а представляют собой более или менее полные комплексы... Примечательна в этом смысле преемственность форм памятников материальной культуры и непрерывность развития с относительно незначительными вариационными изменениями...".
Тот же процесс наблюдается и в грузинском фольклоре, где древнейшие формы творчества сохраняются в живом бытовании наряду с позднейшими, высокоразвитыми, изысканными формами поэтического искусства.
Сосуществование в живой традиции различных ступеней истории развития народного творчества в одном этническом материале, в пределах родственных племен, как имеющих свою развитую письменность, так и бесписьменных, позволяет проследить на грузинском материале историю развития отдельных фольклорных жанров и памятников.
Можно смело сказать, что в этом смысле грузинский фольклор является живой хрестоматией исторической поэтики. Так, грузинская народная проза наряду с высокохудожественной, разработанной сказкой в большем количестве донесла до нас весьма архаичные материалы мифологических преданий и быличек.
Подобная живучесть древних форм наряду с существованием сложных форм поэтического развития имела множество причин.
Главное, что питало и обусловливало устойчивость древних форм, — сохранение в живом быту пережитков древних социальных укладов. Ряд картвельских племен благодаря специфическим, историческим и географическим, причинам длительное время сохранял пережитки и черты древних социальных укладов (Хевсурети, Сванети, Пшави и др.), Сравнение фольклорного репертуара этих районов с репертуаром центральных районов Грузии показывает их родство, единство их происхождения, сходство путей их развития, но выявляет его различные ступени.
Сохранение древних форм в быту и в искусстве частично являлось и реакцией маленького народа на историческую экспансию чужеземных культур.