Я встал:
— Увижу следующего миллионера — расскажу ему. До скорого, Рыж.
— Симпотный цейссовский прицельчик на нем, х2½.
— х2½! — взвизгнул я (сами попробуйте взвизгнуть фразу «х2½»). — Куда ж это годится, а?
— Слушай, — сказал он. — Если тебе этого мало, то тебе не ружжо надо, а, бъять, зенитку.
Тут я уже по-честному начал дуться, и он это мгновенно ощутил; именно такое шестое чувство служит отличную службу армянским торговцам коврами. Он улизнул и вернулся с тонким элегантным кожаным футляром, который и свалил мне на то, что мне по-прежнему нравится называть «коленями». Внутри содержалось: «маннлихер» в трех легко собираемых частях, снайперский прицел, навесной фонарик для отстрела крокодилов или любовниц в ночное время и двести фунтов довольно свежих 7,65-мм патронов, не говоря уже о шомполе розового дерева, серебряной масленке, серебряной коробочке для сэндвичей с гербом, рулончике фланелета 4x2 дюйма и комплекте инструментов, включавшем штукенцию для выковыривания бойскаутов из трусиков герлскаутов. Это было очень красиво; я возжаждал им завладеть.
— У антикварщика ты бы за него озолотился, — зевнул я. — Но моему другу нужно то, чем можно в кого-то стрелять. А такими игрушками никто не играет с тех пор, как Гёринг бродил по первобытным топям.
— Двести семьдесят пять, — ответил он. — И это мое крайнее слово.
Двадцать минут, два всплеска раздражения и полбутылки скотча спустя я вышел оттуда владельцем ружья, уплатив двести фунтов, — что, как мы оба знали с самого начала, я и собирался заплатить.
— И зачем нам этот металлолом? — угрюмо поинтересовался Джок, когда я принес снаряжение домой.
— Им мы и выполним работу.
— Можете сами. Я нет, — сказал он.
— Джок!
— Я британец. Кстати, у меня сегодня вечером выходной, нет? И я пошел играть в домино. В холодильнике свинина. Мадам нету — сказала, ушла в какой-то паб, называется «Дом Кларенса».
Я отослал его взмахом ледяной руки. Дела и так не ахти, чтоб еще препираться с чванными слугами, которым недостает преданности поддержать своих потворствующих хозяев в такой традиционной английской забаве, как порцайка цареубийства.
Свинина в холодильнике увядала по краям; мы с нею обменялись взглядами взаимного презрения, как две дамы в одинаковых шляпках на Королевской трибуне в Аскоте. Я переоблачился в костюмчик поизящнее и отправился к «Исоу», где съел больше, чем мне полезно. У «Исоу» всегда так, но оно того стоит.
На покой я отправился рано — в узкую кровать у себя в будуаре, ибо мне потребно было переварить, истово поразмыслить и спланировать. Я слышал, как Иоанна приоткрыла дверь, и незамедлительно воспроизвел убедительный аккомпанемент крепкого сна; она уползла восвояси. До меня донесся легчайший лязг и звяк уроненной в шкатулку с драгоценностями тиары, далее — тишина.
Я продолжал размысливать и планировать. К тому мгновенью, как я заснул, у меня выработался трехчастный план:
(1) Добыть непроницаемый камуфляж.
(2) Избрать снайперскую позицию.
(3) Подготовить путь отхода.
Предприняв что-то и свершив, я отдых заслужил, и ночное отдохновенье я получил; нарушали его лишь удовлетворенные шумы пищеварительного тракта, знакомые всем, кто столовался у «Исоу». Что ж, гадкие сны мне тоже снились, но я всегда утверждал, что пересказывать сновидения — третье величайшее занудство, на кое способен человек. Не мне вам говорить, каковы первые два.
Я встал:
— Увижу следующего миллионера — расскажу ему. До скорого, Рыж.
— Симпотный цейссовский прицельчик на нем, х2½.
— х2½! — взвизгнул я (сами попробуйте взвизгнуть фразу «х2½»). — Куда ж это годится, а?
— Слушай, — сказал он. — Если тебе этого мало, то тебе не ружжо надо, а, бъять, зенитку.
Тут я уже по-честному начал дуться, и он это мгновенно ощутил; именно такое шестое чувство служит отличную службу армянским торговцам коврами. Он улизнул и вернулся с тонким элегантным кожаным футляром, который и свалил мне на то, что мне по-прежнему нравится называть «коленями». Внутри содержалось: «маннлихер» в трех легко собираемых частях, снайперский прицел, навесной фонарик для отстрела крокодилов или любовниц в ночное время и двести фунтов довольно свежих 7,65-мм патронов, не говоря уже о шомполе розового дерева, серебряной масленке, серебряной коробочке для сэндвичей с гербом, рулончике фланелета 4x2 дюйма и комплекте инструментов, включавшем штукенцию для выковыривания бойскаутов из трусиков герлскаутов. Это было очень красиво; я возжаждал им завладеть.
— У антикварщика ты бы за него озолотился, — зевнул я. — Но моему другу нужно то, чем можно в кого-то стрелять. А такими игрушками никто не играет с тех пор, как Гёринг бродил по первобытным топям.
— Двести семьдесят пять, — ответил он. — И это мое крайнее слово.
Двадцать минут, два всплеска раздражения и полбутылки скотча спустя я вышел оттуда владельцем ружья, уплатив двести фунтов, — что, как мы оба знали с самого начала, я и собирался заплатить.
— И зачем нам этот металлолом? — угрюмо поинтересовался Джок, когда я принес снаряжение домой.
— Им мы и выполним работу.
— Можете сами. Я нет, — сказал он.
— Джок!
— Я британец. Кстати, у меня сегодня вечером выходной, нет? И я пошел играть в домино. В холодильнике свинина. Мадам нету — сказала, ушла в какой-то паб, называется «Дом Кларенса».
Я отослал его взмахом ледяной руки. Дела и так не ахти, чтоб еще препираться с чванными слугами, которым недостает преданности поддержать своих потворствующих хозяев в такой традиционной английской забаве, как порцайка цареубийства.
Свинина в холодильнике увядала по краям; мы с нею обменялись взглядами взаимного презрения, как две дамы в одинаковых шляпках на Королевской трибуне в Аскоте. Я переоблачился в костюмчик поизящнее и отправился к «Исоу», где съел больше, чем мне полезно. У «Исоу» всегда так, но оно того стоит.
На покой я отправился рано — в узкую кровать у себя в будуаре, ибо мне потребно было переварить, истово поразмыслить и спланировать. Я слышал, как Иоанна приоткрыла дверь, и незамедлительно воспроизвел убедительный аккомпанемент крепкого сна; она уползла восвояси. До меня донесся легчайший лязг и звяк уроненной в шкатулку с драгоценностями тиары, далее — тишина.
Я продолжал размысливать и планировать. К тому мгновенью, как я заснул, у меня выработался трехчастный план:
(1) Добыть непроницаемый камуфляж.
(2) Избрать снайперскую позицию.
(3) Подготовить путь отхода.
Предприняв что-то и свершив, я отдых заслужил, и ночное отдохновенье я получил; нарушали его лишь удовлетворенные шумы пищеварительного тракта, знакомые всем, кто столовался у «Исоу». Что ж, гадкие сны мне тоже снились, но я всегда утверждал, что пересказывать сновидения — третье величайшее занудство, на кое способен человек. Не мне вам говорить, каковы первые два.