— Не понимаю…
— Опоздал, Владимир Ильич. Трамваи не идут, току нет по всей линии.
— А как же вы? Способом пешего передвижения, стало быть?
— Стало быть, так. Сначала быстро шагал, потом уморился — и вот…
Ленин внимательно поглядел на репортера и тут впервые заметил: он не то что «не молодой, не старый», а именно старый, совсем-совсем старый, совершенно седой человек.
— И все-таки опаздывать не годится.
Репортер не мог сразу и в толк взять, шутит Ленин или говорит серьезно.
Но Владимир Ильич не шутил. Он еще раз поглядел на репортера и сказал:
— А теперь отойдем в сторонку, запишем, о чем разговор у нас был с рабочими.
Они уединились в конторке цеха и вышли оттуда не скоро.
Вечерняя смена давно заступила, в пролетах снова стало шумно и дымно, а Ленин и репортер все разговаривали. Вернее, говорил один, второй быстро писал, едва успевая перевертывать листки блокнота.
Когда Ленин кончил диктовать, кончилась и записная книжка репортера.
— Вот жалко, — сказал Ильич, — всего одной-единственной странички не хватило, и у меня с собой, как на грех, ни листочка!
— Владимир Ильич, диктуйте, я запомню, а в редакции все запишу слово в слово, — попросил репортер.
— Нет, нужна бумага, в нашем деле без бумаги нельзя, — улыбнулся Ленин.
Тут дверь конторки тихонечко отворилась, вошел начальник цеха, протянул репортеру пропитанный маслом клочок зеленой линованной бумаги — видно, бланк для наряда.
— Нет, нет, это мне, — остановил его Ленин.
Ильич резким движением пододвинул к себе табурет, сел за крохотный шаткий столик начальника цеха, размашисто написал на зеленом листке несколько слов, протянул записку репортеру:
— С этим завтра же зайдите в Совнарком, к управляющему делами.
Сказав эти слова, Владимир Ильич пожал руку начальнику цеха, репортеру и уехал.
Через несколько минут покинул задымленную конторку и репортер. Утром следующего дня с запиской Ильича он направился в Совет Народных Комиссаров. В той записке было сказано, что в распоряжение корреспондента «Правды» необходимо выделить лошадь с упряжкой, что человек он немолодой и что трудно ему целыми днями бегать по заданиям редакции.
Ленин ошибся, может быть, первый раз в жизни: никогда еще репортер не чувствовал себя таким молодым, таким бесконечно неутомимым человеком, как сегодня!
— Не понимаю…
— Опоздал, Владимир Ильич. Трамваи не идут, току нет по всей линии.
— А как же вы? Способом пешего передвижения, стало быть?
— Стало быть, так. Сначала быстро шагал, потом уморился — и вот…
Ленин внимательно поглядел на репортера и тут впервые заметил: он не то что «не молодой, не старый», а именно старый, совсем-совсем старый, совершенно седой человек.
— И все-таки опаздывать не годится.
Репортер не мог сразу и в толк взять, шутит Ленин или говорит серьезно.
Но Владимир Ильич не шутил. Он еще раз поглядел на репортера и сказал:
— А теперь отойдем в сторонку, запишем, о чем разговор у нас был с рабочими.
Они уединились в конторке цеха и вышли оттуда не скоро.
Вечерняя смена давно заступила, в пролетах снова стало шумно и дымно, а Ленин и репортер все разговаривали. Вернее, говорил один, второй быстро писал, едва успевая перевертывать листки блокнота.
Когда Ленин кончил диктовать, кончилась и записная книжка репортера.
— Вот жалко, — сказал Ильич, — всего одной-единственной странички не хватило, и у меня с собой, как на грех, ни листочка!
— Владимир Ильич, диктуйте, я запомню, а в редакции все запишу слово в слово, — попросил репортер.
— Нет, нужна бумага, в нашем деле без бумаги нельзя, — улыбнулся Ленин.
Тут дверь конторки тихонечко отворилась, вошел начальник цеха, протянул репортеру пропитанный маслом клочок зеленой линованной бумаги — видно, бланк для наряда.
— Нет, нет, это мне, — остановил его Ленин.
Ильич резким движением пододвинул к себе табурет, сел за крохотный шаткий столик начальника цеха, размашисто написал на зеленом листке несколько слов, протянул записку репортеру:
— С этим завтра же зайдите в Совнарком, к управляющему делами.
Сказав эти слова, Владимир Ильич пожал руку начальнику цеха, репортеру и уехал.
Через несколько минут покинул задымленную конторку и репортер. Утром следующего дня с запиской Ильича он направился в Совет Народных Комиссаров. В той записке было сказано, что в распоряжение корреспондента «Правды» необходимо выделить лошадь с упряжкой, что человек он немолодой и что трудно ему целыми днями бегать по заданиям редакции.
Ленин ошибся, может быть, первый раз в жизни: никогда еще репортер не чувствовал себя таким молодым, таким бесконечно неутомимым человеком, как сегодня!