— Заметил и ни разу не остановился! — Надежда Константиновна укоризненно покачала головой.
— Все некогда…
Утро воскресного дня застало двух велосипедистов в дороге. Они ехали быстро, обгоняя друг друга, радуясь синему небу, солнцу, пению птиц.
— Наденька, умница! Давно бы тебе придумать такое! Давно бы…
Ветер свистел в ушах, Надежда Константиновна слышала не каждое слово мужа, но по всему было видно — угодила.
Когда вдалеке запестрела желто-белая ромашковая поляна, путники еще дружней налегли на педали, и скоро колеса повалившихся в траву велосипедов завертелись в воздухе.
— Ромашки… чудо какое-то! — Владимир Ильич нагнулся, сорвал один из цветков, поднес к лицу, зажмурился: — Совсем как на Волге…
— И даже нос у тебя стал желтым.
— Правда? И у тебя тоже!
Они рассмеялись, счастливые, переполненные радостью свидания с уголком, напомнившим родину.
— А ты знаешь, на что она похожа? — спросил вдруг Владимир Ильич.
— Кто — она?
— Ромашка. Берегись сейчас вся торжественность момента полетит вверх ногами. Из меня никогда бы не вышел поэт. Ромашка — родная сестра… яичницы-глазуньи, ты не находишь?
Надежда Константиновна вздрогнула.
— Я нахожу прежде всего, что никуда не годится твоя жена: у тебя же крошки во рту не было со вчерашнего вечера! Если б не мама, мы оба с тобой умерли бы сейчас с голоду.
Она побежала к велосипедам, отстегнула от багажника одного из них белый, аккуратно перевязанный тесьмою сверток.
— Я уверена, тут есть что-нибудь вкусное.
Надежда Константиновна расстелила на траве салфетку, принялась распаковывать сверток. Владимир Ильич, присев на корточки, сорвал еще десяток ромашек.
— Это тебе, Наденька. А это Елизавете Васильевне — ее любимые цветы.
— Спасибо! А еще говоришь, что не годишься в поэты. Самые красивые выбрал, самые стройные.
— Самые разглазастые!
Они опять рассмеялись. Но Надежда Константиновна с огорчением заметила, что состояние обычной озабоченности не покидает мужа ни на миг.
— Заметил и ни разу не остановился! — Надежда Константиновна укоризненно покачала головой.
— Все некогда…
Утро воскресного дня застало двух велосипедистов в дороге. Они ехали быстро, обгоняя друг друга, радуясь синему небу, солнцу, пению птиц.
— Наденька, умница! Давно бы тебе придумать такое! Давно бы…
Ветер свистел в ушах, Надежда Константиновна слышала не каждое слово мужа, но по всему было видно — угодила.
Когда вдалеке запестрела желто-белая ромашковая поляна, путники еще дружней налегли на педали, и скоро колеса повалившихся в траву велосипедов завертелись в воздухе.
— Ромашки… чудо какое-то! — Владимир Ильич нагнулся, сорвал один из цветков, поднес к лицу, зажмурился: — Совсем как на Волге…
— И даже нос у тебя стал желтым.
— Правда? И у тебя тоже!
Они рассмеялись, счастливые, переполненные радостью свидания с уголком, напомнившим родину.
— А ты знаешь, на что она похожа? — спросил вдруг Владимир Ильич.
— Кто — она?
— Ромашка. Берегись сейчас вся торжественность момента полетит вверх ногами. Из меня никогда бы не вышел поэт. Ромашка — родная сестра… яичницы-глазуньи, ты не находишь?
Надежда Константиновна вздрогнула.
— Я нахожу прежде всего, что никуда не годится твоя жена: у тебя же крошки во рту не было со вчерашнего вечера! Если б не мама, мы оба с тобой умерли бы сейчас с голоду.
Она побежала к велосипедам, отстегнула от багажника одного из них белый, аккуратно перевязанный тесьмою сверток.
— Я уверена, тут есть что-нибудь вкусное.
Надежда Константиновна расстелила на траве салфетку, принялась распаковывать сверток. Владимир Ильич, присев на корточки, сорвал еще десяток ромашек.
— Это тебе, Наденька. А это Елизавете Васильевне — ее любимые цветы.
— Спасибо! А еще говоришь, что не годишься в поэты. Самые красивые выбрал, самые стройные.
— Самые разглазастые!
Они опять рассмеялись. Но Надежда Константиновна с огорчением заметила, что состояние обычной озабоченности не покидает мужа ни на миг.