Помню, как Саня говорил эту фразу несколько лет назад. Ночь, холодно, я в разбитых чувствах. Между нами тысячи километров, и самый замечательный человек готов слушать меня, не перебивая, в третьем часу ночи. Он знает мне это нужно, и он остается на связи, чтобы мне стало легче.
— Малыш… Я счаз!
Как оказалось потом, он закрыл двери в кабинет, предварительно поцеловав супругу и объяснив, что мне очень плохо и нужна простая поддержка. Он справится сам, ее помощь не нужна, и лучшее, что она может сделать в этой ситуации, не ревновать его к другу, то есть ко мне.
Что было тогда? … А что было.
Я в деталях вспомнила себя в те дни. Хорошо подходили следующие определения: уничтожена, изничтожена, изранена, избита… Очаровательной шутницы в тот день не стало, осталась растерзанная я. Растерзанная — смешно. А ведь почти чувствовала, сердце вырвали, и омывается красной кровью зияющая рана в груди. Больно не было, было невыносимо. Любила ли я тогда? Наверное, все же нет.
Привязалась. Просто привязалась до онемения, а когда связь пропала, я оказалась пустым незащищенным сосудом. Почему?
— Рассказывай… — Предложил Саня, как он всегда это делает в трудную минуту.
Рассказывать было нечего… Я привязалась, а он просто исчез. Гордость не позволила требовать объяснений. Да и к чему они? Я попыталась сказать спасибо и забыть, выкинуть, стереть, заменить… Он свободен, я свободна. Свободной стать удалось лишь через четыре месяца с огромным трудом и безграничной силой воли. Освободилась ли я? Почти.
Но вначале я писала письма и не отправляла их, уходила в стихи и почти полностью перестала петь. Улыбка померкла, но осталась.
Рассказала в двух словах, окончанием служило — Он уехал, он просто уехал и не сказал ни слова…
— Давно?
Да, он знает, что я не подниму бури в стакане, если человек не появляется несколько дней. Или не звонит неделю.
— Месяц.
— Хочешь, чтобы я узнал: жив ли он? — спросил Саня.
— Можешь?
Столько надежды я давно не слышала в своем голосе. Саму покоробила эта бесхребетность.
— Могу. Но у меня к тебе просьба.
— Слушаю.
— Если попытается вернуться… — Угрожающе начал мой друг.
— Сань, тебе не кажется, что это слишком. Ты вот, например, спокойно возвращаешься к одной и той же супруге уже не в первый раз и без потерь на фронте. А другим принимать раскаявшихся разве нельзя?
— Полин, я это я.
— Да, и ты себя знаешь.
Помню, как Саня говорил эту фразу несколько лет назад. Ночь, холодно, я в разбитых чувствах. Между нами тысячи километров, и самый замечательный человек готов слушать меня, не перебивая, в третьем часу ночи. Он знает мне это нужно, и он остается на связи, чтобы мне стало легче.
— Малыш… Я счаз!
Как оказалось потом, он закрыл двери в кабинет, предварительно поцеловав супругу и объяснив, что мне очень плохо и нужна простая поддержка. Он справится сам, ее помощь не нужна, и лучшее, что она может сделать в этой ситуации, не ревновать его к другу, то есть ко мне.
Что было тогда? … А что было.
Я в деталях вспомнила себя в те дни. Хорошо подходили следующие определения: уничтожена, изничтожена, изранена, избита… Очаровательной шутницы в тот день не стало, осталась растерзанная я. Растерзанная — смешно. А ведь почти чувствовала, сердце вырвали, и омывается красной кровью зияющая рана в груди. Больно не было, было невыносимо. Любила ли я тогда? Наверное, все же нет.
Привязалась. Просто привязалась до онемения, а когда связь пропала, я оказалась пустым незащищенным сосудом. Почему?
— Рассказывай… — Предложил Саня, как он всегда это делает в трудную минуту.
Рассказывать было нечего… Я привязалась, а он просто исчез. Гордость не позволила требовать объяснений. Да и к чему они? Я попыталась сказать спасибо и забыть, выкинуть, стереть, заменить… Он свободен, я свободна. Свободной стать удалось лишь через четыре месяца с огромным трудом и безграничной силой воли. Освободилась ли я? Почти.
Но вначале я писала письма и не отправляла их, уходила в стихи и почти полностью перестала петь. Улыбка померкла, но осталась.
Рассказала в двух словах, окончанием служило — Он уехал, он просто уехал и не сказал ни слова…
— Давно?
Да, он знает, что я не подниму бури в стакане, если человек не появляется несколько дней. Или не звонит неделю.
— Месяц.
— Хочешь, чтобы я узнал: жив ли он? — спросил Саня.
— Можешь?
Столько надежды я давно не слышала в своем голосе. Саму покоробила эта бесхребетность.
— Могу. Но у меня к тебе просьба.
— Слушаю.
— Если попытается вернуться… — Угрожающе начал мой друг.
— Сань, тебе не кажется, что это слишком. Ты вот, например, спокойно возвращаешься к одной и той же супруге уже не в первый раз и без потерь на фронте. А другим принимать раскаявшихся разве нельзя?
— Полин, я это я.
— Да, и ты себя знаешь.