Заплыв на левую сторону кузова, он не нашел там старшины. Только прокатывались, чуть пошлепывая в доски, медлительные волны. Неужто одного из всех нашла старшину фашистская пуля?
Над краем борта Иванов увидел склоненное лицо Маши. Она, словно оцепенев, смотрела вниз, в воду. Хотя стояла безлунная ночь, но волны еле приметно отсвечивали, и в этих едва уловимых отсветах можно было заметить влажный отблеск на ее лице. Слезы или брызги волн?
Каким-то новым для него чутьем Иванов понял, что говорить сейчас ничего нельзя, что Маше будет от этого только больнее…
— Давайте в кузов! — крикнул Иванов Васюкову и Пете и, подождав, пока оба заберутся туда, последовал за ними.
— А где ж старшина? — удивился Петя.
— Не понимаешь? — с упреком ответил Иванов вполголоса.
— Эх, был человек, и нет человека… — заговорил Васюков. — А человек был стоящий…
Приблизив лицо к лицу Васюкова, Иванов кивком показал в сторону Маши. Васюков без слов понял его, замолчал.
Молчали все. Но в эту минуту каждый по-своему думал о старшине.
Четыре человека в разбитом кузове полуторки, плывущие в ночном море… Кузов основательно осел, хотя его и поддерживали и не дали бы потонуть две туго накачанные автомобильные камеры и бочка. Край борта теперь возвышался над водой не больше, чем на ладонь. То и дело какая-нибудь волна из тех, что порезвей, перехлестывала через него. Впрочем, в кузове и без того было полно воды — она в первые же минуты набралась через многочисленные трещины в досках и отчерпывать ее было бы бессмысленно.
Новая беда — холод, хотя и тепла черноморская вода в июле. Босые ноги стыли — приходилось постоянно шевелить ими. Особенно скверно чувствовал себя Васюков, его била крупная дрожь. Видать, не по возрасту ему было это ночное купание.
Но раньше него не выдержал Петя:
— Околеешь тут! Сколько можно в воде! Зря мы…
— Эх ты, пехота! — бросил Пете Иванов.
— Что — пехота? — вмешался Васюков. — Она не хуже тебя воевала! — И обернулся к Пете — А ты терпи, как бойцу положено!
— Да я терпел бы, Харитон Матвеич, если б на сухом…
— Терпи и тут. Найдут нас свои.
— Да где они? Бултыхаться нам здесь, пока не потопнем…
— Хватит тебе! — Васюков снизил голос до шепота. — Девушки постыдись.
Они пытались стоять в кузове, чтобы не быть все время в воде, но едва начинали подыматься, как кузов тотчас же погружался, уходя вглубь.
Единственная доска плавала в кузове, постукивая о борта. Еще на берегу ее забросил туда старшина. Иванов положил доску на угол кузова, предложил Маше:
— Садись. Все посуше.
Заплыв на левую сторону кузова, он не нашел там старшины. Только прокатывались, чуть пошлепывая в доски, медлительные волны. Неужто одного из всех нашла старшину фашистская пуля?
Над краем борта Иванов увидел склоненное лицо Маши. Она, словно оцепенев, смотрела вниз, в воду. Хотя стояла безлунная ночь, но волны еле приметно отсвечивали, и в этих едва уловимых отсветах можно было заметить влажный отблеск на ее лице. Слезы или брызги волн?
Каким-то новым для него чутьем Иванов понял, что говорить сейчас ничего нельзя, что Маше будет от этого только больнее…
— Давайте в кузов! — крикнул Иванов Васюкову и Пете и, подождав, пока оба заберутся туда, последовал за ними.
— А где ж старшина? — удивился Петя.
— Не понимаешь? — с упреком ответил Иванов вполголоса.
— Эх, был человек, и нет человека… — заговорил Васюков. — А человек был стоящий…
Приблизив лицо к лицу Васюкова, Иванов кивком показал в сторону Маши. Васюков без слов понял его, замолчал.
Молчали все. Но в эту минуту каждый по-своему думал о старшине.
Четыре человека в разбитом кузове полуторки, плывущие в ночном море… Кузов основательно осел, хотя его и поддерживали и не дали бы потонуть две туго накачанные автомобильные камеры и бочка. Край борта теперь возвышался над водой не больше, чем на ладонь. То и дело какая-нибудь волна из тех, что порезвей, перехлестывала через него. Впрочем, в кузове и без того было полно воды — она в первые же минуты набралась через многочисленные трещины в досках и отчерпывать ее было бы бессмысленно.
Новая беда — холод, хотя и тепла черноморская вода в июле. Босые ноги стыли — приходилось постоянно шевелить ими. Особенно скверно чувствовал себя Васюков, его била крупная дрожь. Видать, не по возрасту ему было это ночное купание.
Но раньше него не выдержал Петя:
— Околеешь тут! Сколько можно в воде! Зря мы…
— Эх ты, пехота! — бросил Пете Иванов.
— Что — пехота? — вмешался Васюков. — Она не хуже тебя воевала! — И обернулся к Пете — А ты терпи, как бойцу положено!
— Да я терпел бы, Харитон Матвеич, если б на сухом…
— Терпи и тут. Найдут нас свои.
— Да где они? Бултыхаться нам здесь, пока не потопнем…
— Хватит тебе! — Васюков снизил голос до шепота. — Девушки постыдись.
Они пытались стоять в кузове, чтобы не быть все время в воде, но едва начинали подыматься, как кузов тотчас же погружался, уходя вглубь.
Единственная доска плавала в кузове, постукивая о борта. Еще на берегу ее забросил туда старшина. Иванов положил доску на угол кузова, предложил Маше:
— Садись. Все посуше.