— Да, мы не забыли, что в числе спутников Писарро был Кристобаль де ла Торрес. Господин маркиз, мы хорошо знаем нашу историю. Писарро покинул испанскую колонию в Панаме, движимый предчувствием, что он найдет за экватором сказочную страну, еще более богатую, чем та, которую подарил недавно Кортес Карлу V-му. И когда Писарро, уже перенесший тысячу опасностей и растративший все свои деньги, увидел, что над ним нависла угроза быть всеми покинутым, — он выхватил шпагу и провел ею черту на песке с востока на запад. Затем, повернувшись к югу, молвил: «Друзья и товарищи! По эту сторону — лишения, голод, нагота, проливные дожди, опасности всякого рода и смерть; по другую — серенькая жизнь и благополучие. Но зато там, на юге, — Перу с его сказочными богатствами, слава, бессмертие. Выбирайте. Пусть каждый решит, как надлежит поступить храброму кастильянцу. Что касается меня — я иду на юг». С этими словами он переступил ногой за черту. Первым за ним последовал отважный лоцман Руис, затем Педро де Кандия, рожденный, как и говорит его имя, на одном из греческих островов. И еще одиннадцать человек, один за другим, перешагнули через черту, заявив таким образом о готовности делить радость и горе со своим вождем. В числе этих одиннадцати был и Хуан Кристобаль де ла Торрес — мы это знаем. Сеньор, мы это знаем.
— Но кто же вы-то сами, милостивый государь? — грубо спросил маркиз. Манера незнакомца держать себя, хотя и чрезвычайно учтивая, начала его раздражать.
Тот как будто не слышал. Он продолжал, как бы отдавая должное подвигам предков:
— Не правда ли, господа, не правда ли, сеньорита, есть что-то завораживающее в этом образе кучки храбрецов, обрекших себя на опасное предприятие, которое, казалось, было им совсем не под силу — как, впрочем, и многие подвиги, о которых рассказано в летописях странствующего рыцарства. Подумайте только, господа: кучка людей, без запаса провизии, без одежды, почти без оружия, собралась на одиноком утесе и заявляет о своей решимости предпринять крестовый поход против одной из самых могущественных империй, когда-либо существовавших на свете. И ради этой безумной затеи они не боятся рискнуть своей жизнью. И в числе этих людей был Кристобаль де ла Торрес… Господин маркиз, примите мои поздравления. И, кстати, позвольте представиться: ваш покорный слуга — Уайна Капак-Рунту, заведующий конторой франко-бельгийского банка в Лиме. Вам незачем стыдиться моего общества, маркиз, так как мы оба благородного происхождения. В моих жилах течет царская кровь. Уайне Капаку, королю инков, было всего 16 лет, когда он унаследовал трон своего отца. Детей от законной жены Пиллан Хуако он не имел. Тогда он взял еще двух законных жен: Рава-Белло и ее двоюродную сестру Мама-Рунту. Я — один из потомков Уайны Капака и Мама-Рунту.
— Значит, ваше начальство предоставило вам отпуск? — с оттенком наглости осведомился маркиз.
Мрачный огонь мелькнул в глазах Уайны Капака-Рунту.
— Да, — выговорил он глухим голосом, — мое начальство дало мне отпуск по случаю праздника Интерайми.
Раймонд невольно вздрогнул, услыхав это слово, которое ему так часто приходилось слышать в связи с браслетом Золотого Солнца. Молодая девушка была, видимо, обеспокоена тем, какой оборот принял разговор между ее отцом и этим странным пассажиром. Она теперь припоминала, что не раз видела этого господина в франко-бельгийском банке и сам он даже не раз бывал у нее в Кальяо по делам, когда ей случалось отправлять большой транспорт гуано в Антверпен. В то время он показался ей совсем незначительным, и даже лицо его изгладилось из ее памяти.
Только теперь, когда этот псевдо-перувианец в безукоризненном европейском костюме горделиво объявил себя индейцем чистейшей крови из племени кечуа, она разглядела в лице его и во всей фигуре расовые особенности, делавшие его похожим на родного брата Гуаскара. Она знала по опыту, как щепетильно-обидчивы индейцы из этого племени, и опасалась, как бы неосторожный маркиз, может быть, сам того не подозревая, не вызвал бури. Поэтому она с милой улыбкой вмешалась в разговор.
— Праздник Интерайми? Да ведь это же ваш самый важный праздник. Что же, в этом году его будут как-нибудь особенно праздновать в Каямарке?
— В этом году он будет отпразднован с особой пышностью во всех Андах.
— А непосвященных вы не допускаете? Мне так интересно было бы посмотреть на этот праздник, о котором идет столько разговоров. Чего только о нем не рассказывают!
— Глупости, сеньорита, пустяки рассказывают, поверьте мне, — поспешил заверить ее индеец, сразу смутившийся, как мальчишка, перед знатной перувианкой.
И, улыбаясь какой-то странной улыбкой, обнажившей его ослепительные зубы и подчеркнувшей жесткость линий подбородка, он прибавил, слегка шепелявя, каким-то томным, изнеженным голосом:
— Я знаю. Рассказывают о человеческих жертвоприношениях… Но это просто бабские сказки… Человеческие жертвы на празднике Интерайми!.. Да вы взгляните на меня. Неужели у меня в этой визитке от Сарате такой вид, как будто я еду на бойню? О, нет… Кое-какие обряды, напоминающие о нашем былом величии, молитвы богу Света и благоговейное чествование памяти последнего нашего короля-мученика, нашего несчастного Атагуальпы, — вот и все, поверьте… А в конце будущего месяца, сеньорита, я снова буду иметь честь явиться к вам со счетами из нашего банка…
Раймонд совершенно успокоился. Улыбка Марии-Терезы и гримаса дядюшки, разочарованного прозаичностью этого потомка инков, служащего конторщиком в банке, разогнали последние неприятные мысли, возникшие у наших путников при упоминании о празднике Интерайми.
Местность становилась все более и более мрачной. Поезд шел по самому дну глубокого ущелья, между двух стен головокружительной высоты. Наверху виднелась только полоска ослепительно-яркой лазури, где реяли кондоры с огромными крыльями, описывая медлительные круги.
— И такими-то дорогами Писарро с крохотной кучкой товарищей шел покорять инков! — воскликнул Раймонд. — Но его же было так легко раздавить и уничтожить. Каким образом он уцелел?
— Сеньор, — мрачно ответил банковский конторщик, — его не трогали, потому что он шел к нам в качестве друга.
— Но позвольте! Так не завоевывают империи. Когда они двинулись на Каямарку, — сколько человек было в отряде Писарро?
— Они получили подкрепление, — вставил маркиз, покручивая усы, — их было сто семьдесят семь.
— Без девяти, — поправил конторщик.
— Да, мы не забыли, что в числе спутников Писарро был Кристобаль де ла Торрес. Господин маркиз, мы хорошо знаем нашу историю. Писарро покинул испанскую колонию в Панаме, движимый предчувствием, что он найдет за экватором сказочную страну, еще более богатую, чем та, которую подарил недавно Кортес Карлу V-му. И когда Писарро, уже перенесший тысячу опасностей и растративший все свои деньги, увидел, что над ним нависла угроза быть всеми покинутым, — он выхватил шпагу и провел ею черту на песке с востока на запад. Затем, повернувшись к югу, молвил: «Друзья и товарищи! По эту сторону — лишения, голод, нагота, проливные дожди, опасности всякого рода и смерть; по другую — серенькая жизнь и благополучие. Но зато там, на юге, — Перу с его сказочными богатствами, слава, бессмертие. Выбирайте. Пусть каждый решит, как надлежит поступить храброму кастильянцу. Что касается меня — я иду на юг». С этими словами он переступил ногой за черту. Первым за ним последовал отважный лоцман Руис, затем Педро де Кандия, рожденный, как и говорит его имя, на одном из греческих островов. И еще одиннадцать человек, один за другим, перешагнули через черту, заявив таким образом о готовности делить радость и горе со своим вождем. В числе этих одиннадцати был и Хуан Кристобаль де ла Торрес — мы это знаем. Сеньор, мы это знаем.
— Но кто же вы-то сами, милостивый государь? — грубо спросил маркиз. Манера незнакомца держать себя, хотя и чрезвычайно учтивая, начала его раздражать.
Тот как будто не слышал. Он продолжал, как бы отдавая должное подвигам предков:
— Не правда ли, господа, не правда ли, сеньорита, есть что-то завораживающее в этом образе кучки храбрецов, обрекших себя на опасное предприятие, которое, казалось, было им совсем не под силу — как, впрочем, и многие подвиги, о которых рассказано в летописях странствующего рыцарства. Подумайте только, господа: кучка людей, без запаса провизии, без одежды, почти без оружия, собралась на одиноком утесе и заявляет о своей решимости предпринять крестовый поход против одной из самых могущественных империй, когда-либо существовавших на свете. И ради этой безумной затеи они не боятся рискнуть своей жизнью. И в числе этих людей был Кристобаль де ла Торрес… Господин маркиз, примите мои поздравления. И, кстати, позвольте представиться: ваш покорный слуга — Уайна Капак-Рунту, заведующий конторой франко-бельгийского банка в Лиме. Вам незачем стыдиться моего общества, маркиз, так как мы оба благородного происхождения. В моих жилах течет царская кровь. Уайне Капаку, королю инков, было всего 16 лет, когда он унаследовал трон своего отца. Детей от законной жены Пиллан Хуако он не имел. Тогда он взял еще двух законных жен: Рава-Белло и ее двоюродную сестру Мама-Рунту. Я — один из потомков Уайны Капака и Мама-Рунту.
— Значит, ваше начальство предоставило вам отпуск? — с оттенком наглости осведомился маркиз.
Мрачный огонь мелькнул в глазах Уайны Капака-Рунту.
— Да, — выговорил он глухим голосом, — мое начальство дало мне отпуск по случаю праздника Интерайми.
Раймонд невольно вздрогнул, услыхав это слово, которое ему так часто приходилось слышать в связи с браслетом Золотого Солнца. Молодая девушка была, видимо, обеспокоена тем, какой оборот принял разговор между ее отцом и этим странным пассажиром. Она теперь припоминала, что не раз видела этого господина в франко-бельгийском банке и сам он даже не раз бывал у нее в Кальяо по делам, когда ей случалось отправлять большой транспорт гуано в Антверпен. В то время он показался ей совсем незначительным, и даже лицо его изгладилось из ее памяти.
Только теперь, когда этот псевдо-перувианец в безукоризненном европейском костюме горделиво объявил себя индейцем чистейшей крови из племени кечуа, она разглядела в лице его и во всей фигуре расовые особенности, делавшие его похожим на родного брата Гуаскара. Она знала по опыту, как щепетильно-обидчивы индейцы из этого племени, и опасалась, как бы неосторожный маркиз, может быть, сам того не подозревая, не вызвал бури. Поэтому она с милой улыбкой вмешалась в разговор.
— Праздник Интерайми? Да ведь это же ваш самый важный праздник. Что же, в этом году его будут как-нибудь особенно праздновать в Каямарке?
— В этом году он будет отпразднован с особой пышностью во всех Андах.
— А непосвященных вы не допускаете? Мне так интересно было бы посмотреть на этот праздник, о котором идет столько разговоров. Чего только о нем не рассказывают!
— Глупости, сеньорита, пустяки рассказывают, поверьте мне, — поспешил заверить ее индеец, сразу смутившийся, как мальчишка, перед знатной перувианкой.
И, улыбаясь какой-то странной улыбкой, обнажившей его ослепительные зубы и подчеркнувшей жесткость линий подбородка, он прибавил, слегка шепелявя, каким-то томным, изнеженным голосом:
— Я знаю. Рассказывают о человеческих жертвоприношениях… Но это просто бабские сказки… Человеческие жертвы на празднике Интерайми!.. Да вы взгляните на меня. Неужели у меня в этой визитке от Сарате такой вид, как будто я еду на бойню? О, нет… Кое-какие обряды, напоминающие о нашем былом величии, молитвы богу Света и благоговейное чествование памяти последнего нашего короля-мученика, нашего несчастного Атагуальпы, — вот и все, поверьте… А в конце будущего месяца, сеньорита, я снова буду иметь честь явиться к вам со счетами из нашего банка…
Раймонд совершенно успокоился. Улыбка Марии-Терезы и гримаса дядюшки, разочарованного прозаичностью этого потомка инков, служащего конторщиком в банке, разогнали последние неприятные мысли, возникшие у наших путников при упоминании о празднике Интерайми.
Местность становилась все более и более мрачной. Поезд шел по самому дну глубокого ущелья, между двух стен головокружительной высоты. Наверху виднелась только полоска ослепительно-яркой лазури, где реяли кондоры с огромными крыльями, описывая медлительные круги.
— И такими-то дорогами Писарро с крохотной кучкой товарищей шел покорять инков! — воскликнул Раймонд. — Но его же было так легко раздавить и уничтожить. Каким образом он уцелел?
— Сеньор, — мрачно ответил банковский конторщик, — его не трогали, потому что он шел к нам в качестве друга.
— Но позвольте! Так не завоевывают империи. Когда они двинулись на Каямарку, — сколько человек было в отряде Писарро?
— Они получили подкрепление, — вставил маркиз, покручивая усы, — их было сто семьдесят семь.
— Без девяти, — поправил конторщик.