— Деньги?.. Для чего?.. Чтобы…
Он хотел сказать: «заплатить вам?» — но не договорил, встретив умоляющий взгляд Нативидада, делавшего ему предупредительные знаки. Гарсия заметил, что за спиной его разыгрывается пантомима, обернулся, увидал Нативидада и, не говоря ни слова, вывел инспектора за дверь. Потом притворил дверь, присел к маленькому столику, заваленному бумагами, положил локти на стол и, подпирая голову ладонями, заговорил вполголоса, не глядя на маркиза, который недоверчиво продолжал стоять.
— Я совершенно бессилен против красных пончо, против мамаконас. Вы слышали, что говорил мой военный министр? Дом, куда вошли эти жрецы и жрицы, становится священным. Они везут с собой священные реликвии, стигматы своего Атагуальпы. Вы говорите, что они похитили ваших детей. Это не доказано! И не может быть доказано, так как я лишен возможности проверить ваше утверждение и получить доказательства. Но допустим, что это правда, страшная правда. Давайте рассуждать. Кто караулит ваших детей? Вы скажете: «ваши солдаты». Это неправда, — я тут не при чем. Это солдаты Овьедо Рунту — он их поставил караулить. Кто же такой этот Овьедо Рунту? Вы его, без сомнения, встречали в Лиме, быть может, даже имели с ним дело. Вы скажете: это конторщик франко-бельгийского банка. А я скажу: и да, и нет… В банке-то он служит — это верно, но в то же время ему повинуются все до единого индейцы-кечуа — и обыватели, и солдаты. Это совершенно необычайно, но это факт. Этот индеец одевается по последней моде у лучшего портного в Лиме; этот кечуа научился читать, писать, считать, он служит в банке мелким конторщиком, но кто знает — возможно, только для того, чтобы жить одной жизнью с цивилизованными людьми. Он живет с нами, среди нас, принимает участие в наших делах, изучил до тонкости механизм наших финансовых учреждений — основы и опоры всякого разумного правительства. Он стоит за конторкой и получает двести солес в месяц… А почем я знаю — может быть, он король! Это весьма возможно… Как бы то ни было, он мечтает о возрождении своего народа и о новом перевороте в Перу, который приведет к власти его самого; и все вожди кечуа и аймара — его покорные слуги. Гуаскар, который служил у вас — правая рука Овьедо. Когда я начал действовать здесь, в этой провинции, пытаясь поднять восстание, Гуаскар явился ко мне от имени Овьедо Рунту, предлагая союз и помощь. И я не мог отказаться!.. И иду рука об руку с Овьедо Рунту, так как иначе мне нельзя… Понимаете вы теперь, господин маркиз?! Не я стою вам поперек дороги, а Овьедо Рунту… И я искренне об этом сожалею — но сделать ничего не могу.
— Да, действительно, это Рунту руководил похищением моей дочери и все подготовил и устроил с помощью крас- пых пончо. Я это знаю.
— Вот видите… Не валите же ответственность за подобную гнусность на голову того, кто мечтал поставить Перу во главе цивилизованных стран Южной Америки!.. В данный момент я связан по рукам и по ногам и не могу пойти против Овьедо, но я поговорю с ним и убежден, что последнее слово останется за мной. Несмотря на визитку от Сарате, это все же дикарь… и он правит дикарями, разумеется, всячески стараясь воздействовать на их воображение. В нашем обществе мало говорят и очень мало знают об Интерайми. Но мне известно, что в этом году его празднуют особенно торжественно. Может быть, Овьедо и обещал своим соотечественникам, этим инкам, красавицу для жертвоприношения. Ведь что греха таить: кечуа — те же инки. Все возможно, всего можно ждать. Но возможно и другое — что он влюбился в вашу дочь и похитил ее для себя. Вы не сердитесь — это же только предположение. Как бы то ни было, какова бы ни была цель похищения, я ничем не могу вам помочь. Могу только дать совет. Одолеть красных пончо вы, конечно, не сможете, но вы можете подкупить их. Они ведь — кечуа. А это племя сплошь продажное. Попробуйте подкупить их. Вот почему я спрашивал: есть ли у вас деньги?
— Нет, денег у меня с собой нет, — горестно ответил маркиз, впитывавший в себя, как воду жизни, каждое слово диктатора. — Я выехал наспех, захватив с собой только на дорогу. И у меня нет больше денег.
— Зато у меня есть.
Гарсия как-то по-особенному свистнул. Тотчас же дверь отворилась и на пороге появился министр финансов.
— Где государственная казна?
— Под кроватью.
Министр полез под кровать, вытащил оттуда окованный железом деревянный сундучок и придвинул его к столику, за которым сидел Гарсия.
— А теперь проваливай, чего ты дожидаешься?
Когда они остались одни, Гарсия вынул из портфеля ключик, отпер сундучок и, достав оттуда пачку банковских билетов, бросил ее на стол. Потом сам дотащил сундучок до кровати, толкнул его ногой под кровать, взял деньги со стола и подал их маркизу со словами:
— Вот, сосчитайте сами. Вы мне вернете их потом, когда я буду в Лиме президентом. Поверьте мне, этого хватит, чтобы отбелить все красные плащи. Господа краснокожие отлично знают цену подобным бумажкам. Может быть, сам Овьедо Рунту и научил их этому. Прощайте, сударь, и желаю вам удачи.
— Ваше превосходительство! — воскликнул маркиз, вновь возвращая этот титул человеку, которого только что называл разбойничьим атаманом. — Я не благодарю вас, но если мне удастся…
— Да, да… я знаю… ваше имущество и ваша жизнь будут принадлежать мне…
— Ваше превосходительство! Еще одно слово! Мне ведь придется подкупать и ваших солдат, которые стерегут дом вместе с красными пончо.
— Ну что же, подкупайте.
— Если же у меня не получится, генерал, предупреждаю: хотя сила и не на нашей стороне, хоть мы и можем быть заранее уверены в своем поражении, я и мои друзья попробуем сразиться с «жрецами Солнца» и их свитой. Могу я рассчитывать на ваш нейтралитет?
— Ну, еще бы! Если вы даже немного обидите Овьедо Рунту, — можете быть спокойны: я не предам вас военному суду.
Они пожали друг другу руки, и маркиз поспешно вышел. Не успел он затворить за собой дверь, как Гарсия пожал плечами.
— Его дочь погибла, но папашу я купил. Болван! Ничего бы этого не случилось, если бы он выдал ее за меня.
— Деньги?.. Для чего?.. Чтобы…
Он хотел сказать: «заплатить вам?» — но не договорил, встретив умоляющий взгляд Нативидада, делавшего ему предупредительные знаки. Гарсия заметил, что за спиной его разыгрывается пантомима, обернулся, увидал Нативидада и, не говоря ни слова, вывел инспектора за дверь. Потом притворил дверь, присел к маленькому столику, заваленному бумагами, положил локти на стол и, подпирая голову ладонями, заговорил вполголоса, не глядя на маркиза, который недоверчиво продолжал стоять.
— Я совершенно бессилен против красных пончо, против мамаконас. Вы слышали, что говорил мой военный министр? Дом, куда вошли эти жрецы и жрицы, становится священным. Они везут с собой священные реликвии, стигматы своего Атагуальпы. Вы говорите, что они похитили ваших детей. Это не доказано! И не может быть доказано, так как я лишен возможности проверить ваше утверждение и получить доказательства. Но допустим, что это правда, страшная правда. Давайте рассуждать. Кто караулит ваших детей? Вы скажете: «ваши солдаты». Это неправда, — я тут не при чем. Это солдаты Овьедо Рунту — он их поставил караулить. Кто же такой этот Овьедо Рунту? Вы его, без сомнения, встречали в Лиме, быть может, даже имели с ним дело. Вы скажете: это конторщик франко-бельгийского банка. А я скажу: и да, и нет… В банке-то он служит — это верно, но в то же время ему повинуются все до единого индейцы-кечуа — и обыватели, и солдаты. Это совершенно необычайно, но это факт. Этот индеец одевается по последней моде у лучшего портного в Лиме; этот кечуа научился читать, писать, считать, он служит в банке мелким конторщиком, но кто знает — возможно, только для того, чтобы жить одной жизнью с цивилизованными людьми. Он живет с нами, среди нас, принимает участие в наших делах, изучил до тонкости механизм наших финансовых учреждений — основы и опоры всякого разумного правительства. Он стоит за конторкой и получает двести солес в месяц… А почем я знаю — может быть, он король! Это весьма возможно… Как бы то ни было, он мечтает о возрождении своего народа и о новом перевороте в Перу, который приведет к власти его самого; и все вожди кечуа и аймара — его покорные слуги. Гуаскар, который служил у вас — правая рука Овьедо. Когда я начал действовать здесь, в этой провинции, пытаясь поднять восстание, Гуаскар явился ко мне от имени Овьедо Рунту, предлагая союз и помощь. И я не мог отказаться!.. И иду рука об руку с Овьедо Рунту, так как иначе мне нельзя… Понимаете вы теперь, господин маркиз?! Не я стою вам поперек дороги, а Овьедо Рунту… И я искренне об этом сожалею — но сделать ничего не могу.
— Да, действительно, это Рунту руководил похищением моей дочери и все подготовил и устроил с помощью крас- пых пончо. Я это знаю.
— Вот видите… Не валите же ответственность за подобную гнусность на голову того, кто мечтал поставить Перу во главе цивилизованных стран Южной Америки!.. В данный момент я связан по рукам и по ногам и не могу пойти против Овьедо, но я поговорю с ним и убежден, что последнее слово останется за мной. Несмотря на визитку от Сарате, это все же дикарь… и он правит дикарями, разумеется, всячески стараясь воздействовать на их воображение. В нашем обществе мало говорят и очень мало знают об Интерайми. Но мне известно, что в этом году его празднуют особенно торжественно. Может быть, Овьедо и обещал своим соотечественникам, этим инкам, красавицу для жертвоприношения. Ведь что греха таить: кечуа — те же инки. Все возможно, всего можно ждать. Но возможно и другое — что он влюбился в вашу дочь и похитил ее для себя. Вы не сердитесь — это же только предположение. Как бы то ни было, какова бы ни была цель похищения, я ничем не могу вам помочь. Могу только дать совет. Одолеть красных пончо вы, конечно, не сможете, но вы можете подкупить их. Они ведь — кечуа. А это племя сплошь продажное. Попробуйте подкупить их. Вот почему я спрашивал: есть ли у вас деньги?
— Нет, денег у меня с собой нет, — горестно ответил маркиз, впитывавший в себя, как воду жизни, каждое слово диктатора. — Я выехал наспех, захватив с собой только на дорогу. И у меня нет больше денег.
— Зато у меня есть.
Гарсия как-то по-особенному свистнул. Тотчас же дверь отворилась и на пороге появился министр финансов.
— Где государственная казна?
— Под кроватью.
Министр полез под кровать, вытащил оттуда окованный железом деревянный сундучок и придвинул его к столику, за которым сидел Гарсия.
— А теперь проваливай, чего ты дожидаешься?
Когда они остались одни, Гарсия вынул из портфеля ключик, отпер сундучок и, достав оттуда пачку банковских билетов, бросил ее на стол. Потом сам дотащил сундучок до кровати, толкнул его ногой под кровать, взял деньги со стола и подал их маркизу со словами:
— Вот, сосчитайте сами. Вы мне вернете их потом, когда я буду в Лиме президентом. Поверьте мне, этого хватит, чтобы отбелить все красные плащи. Господа краснокожие отлично знают цену подобным бумажкам. Может быть, сам Овьедо Рунту и научил их этому. Прощайте, сударь, и желаю вам удачи.
— Ваше превосходительство! — воскликнул маркиз, вновь возвращая этот титул человеку, которого только что называл разбойничьим атаманом. — Я не благодарю вас, но если мне удастся…
— Да, да… я знаю… ваше имущество и ваша жизнь будут принадлежать мне…
— Ваше превосходительство! Еще одно слово! Мне ведь придется подкупать и ваших солдат, которые стерегут дом вместе с красными пончо.
— Ну что же, подкупайте.
— Если же у меня не получится, генерал, предупреждаю: хотя сила и не на нашей стороне, хоть мы и можем быть заранее уверены в своем поражении, я и мои друзья попробуем сразиться с «жрецами Солнца» и их свитой. Могу я рассчитывать на ваш нейтралитет?
— Ну, еще бы! Если вы даже немного обидите Овьедо Рунту, — можете быть спокойны: я не предам вас военному суду.
Они пожали друг другу руки, и маркиз поспешно вышел. Не успел он затворить за собой дверь, как Гарсия пожал плечами.
— Его дочь погибла, но папашу я купил. Болван! Ничего бы этого не случилось, если бы он выдал ее за меня.