— Благодарю, прошу, не хлопочите за меня больше! — неожиданно для самого себя вдруг выпалил Янош.
— Почему? — опешил Лошонци. — Ведь вы так хотели!
— Я и сейчас хочу. Но если все обязаны идти — почему я должен быть счастливее других?
— Ах, Янош, Янош! — улыбнулся Лошонци. — Жизнь научит вас сдерживать свои порывы. Не отказывайтесь от возможности…
— Нет, я очень прошу вас!
— Понимаю, — вздохнул Лошонци. Сам был молод… Но поймет ли вас Эржика?
Объяснение с Эржикой было более трудным, чем с ее отцом.
— Ты не любишь меня! — твердила она. — Не хочешь нашего счастья!
Как ни пытался он объяснить ей, почему решил так поступить, Эржика не хотела его понять.
И вот наступил канун дня, в который Яношу надлежало явиться на призывной пункт. Отец и мать хотели, чтобы последний вечер он провел с ними, в родном доме. Но он сказал, что должен проститься с Эржикой. Они не стали настаивать.
Семейство Лошонци провожало Яноша уже как родного. Состоялся торжественный ужин. Расчувствовавшийся адвокат то и дело наполнял бокалы, провозглашал тосты за будущее счастье молодых. А Яношу не сиделось, он думал об одном: напоследок побыть с Эржикой вдвоем.
Но вот наконец Янош и Эржика вышли в сад, окружавший дом адвоката. Уже стемнело, и сад казался непроницаемо густым. Матово светились на фоне плотной листвы уже созревшие яблоки, где-то под деревьями тревожно и монотонно трещали цикады. В воздухе стояла та прохлада, которая бывает на грани жаркого летнего дня и ночи.
В глубине сада они сели на скамейку — их любимую, под яблоней с могучей, широкой кроной. Здесь даже днем лежала тень, а сейчас, вечером, царила непроглядная, словно обволакивающая, бархатно-мягкая тьма.
Они сидели, сплетя руки, щекой касаясь щеки. Яношу хотелось обнять Эржику, но он, как всегда, робел.
Оба молчали. Грусть сжимала горло Яноша: еще час, ну два — и разлука. Неизвестно, когда они встретятся… Газеты трубят, что война закончится быстро. Россия варварская страна, где ей устоять против двух могущественных империй Европы — Германии и Австро-Венгрии… А, да что там империи! Рядом Эржика, притихшая, печальная, молчаливая. «Скверно, конечно, что я оставляю ее, — терзался Янош. — Но не могу иначе… И даже если со мной ничего не случится… Красивее Эржики нет девушки во всем Вашвараде. Конечно, за нею начнут ухаживать. И что тогда?..»
Сколько они молчали так? Лишь когда где-то поблизости хрипло прокукарекал петух, Янош встрепенулся: уже полночь, а он обещал родителям прийти пораньше!
Но что там дом!
— Ты не забудешь меня? — шепнул он.
— Никогда…
— Эржика, где ты? — послышалось со стороны дома.
— Ну вот, это мама… — Эржика отодвинулась от него. Громко откликнулась: — Я здесь, с Яношем!
— Прощайтесь, дети, уже очень поздно! Янош, ведь тебя ждут родители!
— Благодарю, прошу, не хлопочите за меня больше! — неожиданно для самого себя вдруг выпалил Янош.
— Почему? — опешил Лошонци. — Ведь вы так хотели!
— Я и сейчас хочу. Но если все обязаны идти — почему я должен быть счастливее других?
— Ах, Янош, Янош! — улыбнулся Лошонци. — Жизнь научит вас сдерживать свои порывы. Не отказывайтесь от возможности…
— Нет, я очень прошу вас!
— Понимаю, — вздохнул Лошонци. Сам был молод… Но поймет ли вас Эржика?
Объяснение с Эржикой было более трудным, чем с ее отцом.
— Ты не любишь меня! — твердила она. — Не хочешь нашего счастья!
Как ни пытался он объяснить ей, почему решил так поступить, Эржика не хотела его понять.
И вот наступил канун дня, в который Яношу надлежало явиться на призывной пункт. Отец и мать хотели, чтобы последний вечер он провел с ними, в родном доме. Но он сказал, что должен проститься с Эржикой. Они не стали настаивать.
Семейство Лошонци провожало Яноша уже как родного. Состоялся торжественный ужин. Расчувствовавшийся адвокат то и дело наполнял бокалы, провозглашал тосты за будущее счастье молодых. А Яношу не сиделось, он думал об одном: напоследок побыть с Эржикой вдвоем.
Но вот наконец Янош и Эржика вышли в сад, окружавший дом адвоката. Уже стемнело, и сад казался непроницаемо густым. Матово светились на фоне плотной листвы уже созревшие яблоки, где-то под деревьями тревожно и монотонно трещали цикады. В воздухе стояла та прохлада, которая бывает на грани жаркого летнего дня и ночи.
В глубине сада они сели на скамейку — их любимую, под яблоней с могучей, широкой кроной. Здесь даже днем лежала тень, а сейчас, вечером, царила непроглядная, словно обволакивающая, бархатно-мягкая тьма.
Они сидели, сплетя руки, щекой касаясь щеки. Яношу хотелось обнять Эржику, но он, как всегда, робел.
Оба молчали. Грусть сжимала горло Яноша: еще час, ну два — и разлука. Неизвестно, когда они встретятся… Газеты трубят, что война закончится быстро. Россия варварская страна, где ей устоять против двух могущественных империй Европы — Германии и Австро-Венгрии… А, да что там империи! Рядом Эржика, притихшая, печальная, молчаливая. «Скверно, конечно, что я оставляю ее, — терзался Янош. — Но не могу иначе… И даже если со мной ничего не случится… Красивее Эржики нет девушки во всем Вашвараде. Конечно, за нею начнут ухаживать. И что тогда?..»
Сколько они молчали так? Лишь когда где-то поблизости хрипло прокукарекал петух, Янош встрепенулся: уже полночь, а он обещал родителям прийти пораньше!
Но что там дом!
— Ты не забудешь меня? — шепнул он.
— Никогда…
— Эржика, где ты? — послышалось со стороны дома.
— Ну вот, это мама… — Эржика отодвинулась от него. Громко откликнулась: — Я здесь, с Яношем!
— Прощайтесь, дети, уже очень поздно! Янош, ведь тебя ждут родители!