«Размер оставляемых бычков в этой стране прямо пропорционален уровню благосостояния населения», — мрачно сформулировал Миха, поднимая с подоконника брошенный кем-то окурок. Окурок ему не понравился — маленький, обслюнявленный чьими-то сосалками трупик «Ватры». Но слишком уж хотелось курить. Миха несколько секунд в качестве дезинфекции подержал бычок над огоньком спички, затем подкурил и, обжигая пальцы, жадно затянулся. Потом бросил то, что осталось, на пол, растер искры подошвой и принялся внимательно разглядывать потемневшие от грязи пальцы. Он поднес кисть к самым глазам, повертел ею так и этак, пошевелил пальцами и недовольно вздохнул. «Блин, как обидно, что жизненные блага распределяются по земной поверхности так неравномерно. Голову даю на отсечение, что где-то — и, что самое неприятное, совсем недалеко — лежат совершенно без толку целые кучи мыла и сигарет… И денег… Лежат себе и лежат. Гниют. И никому не приходит в голову собрать по мешочку излишков того, другого и третьего и вручить некоему бедолаге Михе… Просто так, чтобы этот самый Миха хотя бы на минутку снова почувствовал себя человеком…»
Он дернулся по кабинкам, натыкаясь на обтянутые потертыми штанами задницы, потом наконец нашел пустое очко, сплюнул туда и побрел на выход из туалета.
Вокзал как всегда был забит людьми. Миха несколько секунд простоял у двери, пропуская процессию несвежих дорожных мужчин, смахивающих чем-то на потрепанные, познавшие не один десяток общих вагонов чемоданы, и направился через зал ожидания.
Вокруг сновали обычные персонажи вокзального кино — бабки-мешочницы в телогрейках и клетчатых платках, наглые малолетки в самопальных варенках, звенящие мелочью у игральных автоматов, уже с утра синие бомжи, косящие лиловым глазом, где бы на шару полирнуться, дрейфующие стаями шумные восточные братья, жирные — непременно в шляпах — молдаване, увесившие грязное до смуглоты мясо крупнокалиберным золотом…
На молдаванах Миха задерживал взгляд чуточку дольше.
Он равнодушно проследовал мимо коммерческих лотков, заваленных пивом, сигаретами, чуингамом и прочей дребеденью. Сегодня он был не в той весовой категории.
У точки, продающей пирожные, его затормозил проголодавшийся до пузырения в желудке автопилот. Сглотнув предательскую слюну, Миха переборол острое искушение стибрить какую-нибудь трубочку с заварным кремом, отвернулся и торопливо отгреб подальше.
Выйдя в вестибюль вокзала, он взглянул на часы. Времени оставалось не так много. Он подумал еще несколько мгновений и быстро направился на улицу.
Холодный, мокрый мартовский ветер тут же забрался под куртку. Зябко передернув плечами, Миха провел торопливую рекогносцировку на местности и засек цель.
— Закурить не будет? — обратился он к ближайшему интеллигенту — при очках и галстуке, — торчащему у входа с сигаретой в зубах. (У интеллигентов стрелять курево лучше всего. На хер они посылают гораздо реже, чем какой-нибудь битюг-слесарь. Да и сигареты у них поприличнее.)
Интеллигент гадливо сморщил бритое личико, выудил из пачки сигарету и отдал Михе.
— Спасибо.
Интеллигент пожал плечами и отвернулся.
— Большое спасибо, — с нажимом повторил Миха, глядя в давно не стриженный интеллигентский затылок.
Затылок дернулся раз, другой, и к Михе снова повернулась увенчанная очками постная физиономия. Нерешительно поморгав, интеллигент растянул губы в псевдодоброжелательной улыбке.
— Пожалуйста.
Удовлетворившись, Миха заложил «Магну» за ухо и побрел обратно в здание вокзала. Он обожал ощущать себя «взаимно-вежливым».
Пройдя через второй этаж вокзала, он спустился на перрон, где стоял под погрузкой нужный ему поезд. Найдя ближайший плацкартный вагон, Миха придал лицу суровое утюжное выражение и, отпихнув какого-то дядьку, безуспешно пытавшегося взгромоздить на ступеньки два огромных чемодана одновременно, схватился за поручни.
— Ты куда? — словила его за рукав проводница.
— Я провожающий! — с железной уверенностью в голосе ответил Миха и непоколебимо продолжил движение.
Оказавшись наверху, он прошел через вагон в другой тамбур. Теперь можно было закурить.
Он зажег спичку, подкурил и неторопливо, растягивая удовольствие, затянулся. Где-то за переборками глухо хлопали двери, в воздухе висел шум нестройного топота ног, гула голосов и множества других, обычных в отправляемом поезде звуков. По стеклу стекали мелкие капли дождя. Миха попытался сконцентрироваться на этих тощих водяных потеках. «Железнодорожная роса», — подумал он и слабо улыбнулся такому сравнению. «Железнодорожный пот» «Дай мне напиться железнодорожной воды,» — вдруг вспомнилось ему. Миха недовольно поморщился: он не любил Гребенщикова.
«Размер оставляемых бычков в этой стране прямо пропорционален уровню благосостояния населения», — мрачно сформулировал Миха, поднимая с подоконника брошенный кем-то окурок. Окурок ему не понравился — маленький, обслюнявленный чьими-то сосалками трупик «Ватры». Но слишком уж хотелось курить. Миха несколько секунд в качестве дезинфекции подержал бычок над огоньком спички, затем подкурил и, обжигая пальцы, жадно затянулся. Потом бросил то, что осталось, на пол, растер искры подошвой и принялся внимательно разглядывать потемневшие от грязи пальцы. Он поднес кисть к самым глазам, повертел ею так и этак, пошевелил пальцами и недовольно вздохнул. «Блин, как обидно, что жизненные блага распределяются по земной поверхности так неравномерно. Голову даю на отсечение, что где-то — и, что самое неприятное, совсем недалеко — лежат совершенно без толку целые кучи мыла и сигарет… И денег… Лежат себе и лежат. Гниют. И никому не приходит в голову собрать по мешочку излишков того, другого и третьего и вручить некоему бедолаге Михе… Просто так, чтобы этот самый Миха хотя бы на минутку снова почувствовал себя человеком…»
Он дернулся по кабинкам, натыкаясь на обтянутые потертыми штанами задницы, потом наконец нашел пустое очко, сплюнул туда и побрел на выход из туалета.
Вокзал как всегда был забит людьми. Миха несколько секунд простоял у двери, пропуская процессию несвежих дорожных мужчин, смахивающих чем-то на потрепанные, познавшие не один десяток общих вагонов чемоданы, и направился через зал ожидания.
Вокруг сновали обычные персонажи вокзального кино — бабки-мешочницы в телогрейках и клетчатых платках, наглые малолетки в самопальных варенках, звенящие мелочью у игральных автоматов, уже с утра синие бомжи, косящие лиловым глазом, где бы на шару полирнуться, дрейфующие стаями шумные восточные братья, жирные — непременно в шляпах — молдаване, увесившие грязное до смуглоты мясо крупнокалиберным золотом…
На молдаванах Миха задерживал взгляд чуточку дольше.
Он равнодушно проследовал мимо коммерческих лотков, заваленных пивом, сигаретами, чуингамом и прочей дребеденью. Сегодня он был не в той весовой категории.
У точки, продающей пирожные, его затормозил проголодавшийся до пузырения в желудке автопилот. Сглотнув предательскую слюну, Миха переборол острое искушение стибрить какую-нибудь трубочку с заварным кремом, отвернулся и торопливо отгреб подальше.
Выйдя в вестибюль вокзала, он взглянул на часы. Времени оставалось не так много. Он подумал еще несколько мгновений и быстро направился на улицу.
Холодный, мокрый мартовский ветер тут же забрался под куртку. Зябко передернув плечами, Миха провел торопливую рекогносцировку на местности и засек цель.
— Закурить не будет? — обратился он к ближайшему интеллигенту — при очках и галстуке, — торчащему у входа с сигаретой в зубах. (У интеллигентов стрелять курево лучше всего. На хер они посылают гораздо реже, чем какой-нибудь битюг-слесарь. Да и сигареты у них поприличнее.)
Интеллигент гадливо сморщил бритое личико, выудил из пачки сигарету и отдал Михе.
— Спасибо.
Интеллигент пожал плечами и отвернулся.
— Большое спасибо, — с нажимом повторил Миха, глядя в давно не стриженный интеллигентский затылок.
Затылок дернулся раз, другой, и к Михе снова повернулась увенчанная очками постная физиономия. Нерешительно поморгав, интеллигент растянул губы в псевдодоброжелательной улыбке.
— Пожалуйста.
Удовлетворившись, Миха заложил «Магну» за ухо и побрел обратно в здание вокзала. Он обожал ощущать себя «взаимно-вежливым».
Пройдя через второй этаж вокзала, он спустился на перрон, где стоял под погрузкой нужный ему поезд. Найдя ближайший плацкартный вагон, Миха придал лицу суровое утюжное выражение и, отпихнув какого-то дядьку, безуспешно пытавшегося взгромоздить на ступеньки два огромных чемодана одновременно, схватился за поручни.
— Ты куда? — словила его за рукав проводница.
— Я провожающий! — с железной уверенностью в голосе ответил Миха и непоколебимо продолжил движение.
Оказавшись наверху, он прошел через вагон в другой тамбур. Теперь можно было закурить.
Он зажег спичку, подкурил и неторопливо, растягивая удовольствие, затянулся. Где-то за переборками глухо хлопали двери, в воздухе висел шум нестройного топота ног, гула голосов и множества других, обычных в отправляемом поезде звуков. По стеклу стекали мелкие капли дождя. Миха попытался сконцентрироваться на этих тощих водяных потеках. «Железнодорожная роса», — подумал он и слабо улыбнулся такому сравнению. «Железнодорожный пот» «Дай мне напиться железнодорожной воды,» — вдруг вспомнилось ему. Миха недовольно поморщился: он не любил Гребенщикова.