— Вы хорошо продумали свой план, милорд? — поинтересовался герцог.
— Да. Можете не сомневаться.
— Но что, если они не согласятся? Это же Перворожденные!
— В первую очередь они — артисты. И, кажется, тоже понимают, что такое долг.
В подземелье было сыро и холодно. Так сыро и холодно, как бывает только осенью. Узнику не полагалось не то, чтобы рогожи или одеяла, но даже охапки соломы. Только голый холодный камень стен и цепи.
Мешок с его головы сняли, но кляп не вытащили. Не освободили также руки и ноги, и пленник потратил несколько минут на то, чтобы попытаться ослабить стягивающие запястья путы. Выходило плохо — его вязали настоящие мастера своего дела. Кроме того, веревку стянули так, что пальцы уже начали терять чувствительность. Лёжа ухом на холодных камнях, он услышал, как выводили других узников. Слышались легкие быстрые шаги, позвякивание цепей, голоса стражи: «Живо! Живо! Или хотите еще посидеть?» Кто эти люди? Почему их срочно освобождают? Неужели боятся, что кто-то из них догадается о странном соседе? Но это же глупо — освобожденные люди пойдут болтать на всех углах. Начнутся разговоры. И о нём узнают…Так что надо просто немного подождать.
Прошло еще полчаса, и опять послышались шаги. К его камере приблизились люди — трое или четверо. Заскрежетал в замке ключ, и узник приподнял голову, разглядывая посетителей. Человека, вошедшего первым, не узнать было невозможно.
— Наконец-то, — промолвил барон Пяст Старгородский, — сам знаменитый Белоручка! Хоррен или как там тебя звать на самом деле! Давненько мы не встречались…
Он сделал знак, и один из его спутников вытащил у пленника изо рта кляп.
— Была охота, — процедил тот, с трудом ворочая распухшим языком.
— Вот именно! По доброй воле ты ко мне редко заходишь, чаще всего заскакиваешь, когда хозяина нет дома. Нет, чтобы, поняв, что ошибся, спокойно подождать возвращения — так и норовишь удрать, да еще и прихватить чего-нибудь вдобавок!
Разбойник фыркнул, показывая, что не желает поддерживать этот разговор. Горло саднило, хотелось пить, а разговаривать сил не было.
— Ты так упрямо сопротивляешься всем попыткам встретиться, что пришлось прибегнуть к крайним мерам! — продолжал барон.
— Я, помнится, несколько раз предлагал вам встречу, — не выдержал Хоррен.
— Да, в чаще леса, в полночь, в одиночку и без оружия, — припомнил барон, извлекая из-за пояса отнятый у арестанта пергамент. — На условиях, неприемлемых для нормального человека.
— А вы считаете, что вот это, — вывернув шею, разбойник окинул взглядом темную тесную камеру, где крошечное окошко находилось под потолком и давало так мало света, что даже сейчас, днем, два стражника возле двери держали наготове факелы. — Вот эта темница — лучше?
— Одно другого стоит, — кивнул Пяст Старгородский. — Мы оба знали, что если я приму твои условия, живым мне из леса не выйти.
— А вдруг? — прищурился разбойник. — Или вам не знакомо, что такое «честь»?
— Не старайся меня задеть, — отрезал барон. — Твои люди похитили мою племянницу. Девушку, вся вина которой состояла в том, что она — моя родственница! Что это за условие, которое я должен был выполнить до заката в обмен на ее освобождение?
— А не все ли равно, — фыркнул Хоррен. — Вы же не собираетесь его выполнять!
— Не собираюсь, — кивнул его собеседник. — Но это не мешает мне предупредить тебя, что если хоть один волос упадет с головы Жоанны, моя месть будет действительно страшна. Пусть не сразу, пусть через несколько лет, но я доберусь до вашего лесного логова и не оставлю там камня на камне. И сколько народа я повешу, утоплю, колесую до этого времени только потому, что буду подозревать их в помощи разбойникам и убийцам, меня не волнует! И тем более меня не будет волновать их возраст и пол!
— Мясник, — скривился разбойник.
— Вы хорошо продумали свой план, милорд? — поинтересовался герцог.
— Да. Можете не сомневаться.
— Но что, если они не согласятся? Это же Перворожденные!
— В первую очередь они — артисты. И, кажется, тоже понимают, что такое долг.
В подземелье было сыро и холодно. Так сыро и холодно, как бывает только осенью. Узнику не полагалось не то, чтобы рогожи или одеяла, но даже охапки соломы. Только голый холодный камень стен и цепи.
Мешок с его головы сняли, но кляп не вытащили. Не освободили также руки и ноги, и пленник потратил несколько минут на то, чтобы попытаться ослабить стягивающие запястья путы. Выходило плохо — его вязали настоящие мастера своего дела. Кроме того, веревку стянули так, что пальцы уже начали терять чувствительность. Лёжа ухом на холодных камнях, он услышал, как выводили других узников. Слышались легкие быстрые шаги, позвякивание цепей, голоса стражи: «Живо! Живо! Или хотите еще посидеть?» Кто эти люди? Почему их срочно освобождают? Неужели боятся, что кто-то из них догадается о странном соседе? Но это же глупо — освобожденные люди пойдут болтать на всех углах. Начнутся разговоры. И о нём узнают…Так что надо просто немного подождать.
Прошло еще полчаса, и опять послышались шаги. К его камере приблизились люди — трое или четверо. Заскрежетал в замке ключ, и узник приподнял голову, разглядывая посетителей. Человека, вошедшего первым, не узнать было невозможно.
— Наконец-то, — промолвил барон Пяст Старгородский, — сам знаменитый Белоручка! Хоррен или как там тебя звать на самом деле! Давненько мы не встречались…
Он сделал знак, и один из его спутников вытащил у пленника изо рта кляп.
— Была охота, — процедил тот, с трудом ворочая распухшим языком.
— Вот именно! По доброй воле ты ко мне редко заходишь, чаще всего заскакиваешь, когда хозяина нет дома. Нет, чтобы, поняв, что ошибся, спокойно подождать возвращения — так и норовишь удрать, да еще и прихватить чего-нибудь вдобавок!
Разбойник фыркнул, показывая, что не желает поддерживать этот разговор. Горло саднило, хотелось пить, а разговаривать сил не было.
— Ты так упрямо сопротивляешься всем попыткам встретиться, что пришлось прибегнуть к крайним мерам! — продолжал барон.
— Я, помнится, несколько раз предлагал вам встречу, — не выдержал Хоррен.
— Да, в чаще леса, в полночь, в одиночку и без оружия, — припомнил барон, извлекая из-за пояса отнятый у арестанта пергамент. — На условиях, неприемлемых для нормального человека.
— А вы считаете, что вот это, — вывернув шею, разбойник окинул взглядом темную тесную камеру, где крошечное окошко находилось под потолком и давало так мало света, что даже сейчас, днем, два стражника возле двери держали наготове факелы. — Вот эта темница — лучше?
— Одно другого стоит, — кивнул Пяст Старгородский. — Мы оба знали, что если я приму твои условия, живым мне из леса не выйти.
— А вдруг? — прищурился разбойник. — Или вам не знакомо, что такое «честь»?
— Не старайся меня задеть, — отрезал барон. — Твои люди похитили мою племянницу. Девушку, вся вина которой состояла в том, что она — моя родственница! Что это за условие, которое я должен был выполнить до заката в обмен на ее освобождение?
— А не все ли равно, — фыркнул Хоррен. — Вы же не собираетесь его выполнять!
— Не собираюсь, — кивнул его собеседник. — Но это не мешает мне предупредить тебя, что если хоть один волос упадет с головы Жоанны, моя месть будет действительно страшна. Пусть не сразу, пусть через несколько лет, но я доберусь до вашего лесного логова и не оставлю там камня на камне. И сколько народа я повешу, утоплю, колесую до этого времени только потому, что буду подозревать их в помощи разбойникам и убийцам, меня не волнует! И тем более меня не будет волновать их возраст и пол!
— Мясник, — скривился разбойник.