Румяная девушка в меховой шапке и белом халате продавала с лотка почти невесомые брикеты из кукурузных хлопьев. Рубль штука. Прохожие останавливались и охотно брали завернутые в поблескивающий целлофан плоские прямоугольники. Кооперативная торговля... В Апраксином дворе, где торгуют автопринадлежностями, каждый день сидит неподалеку от входа круглолицый парень в дубленке, на маленьком прилавке разложены изделия из пластмассы: похожие на бумеранги ветровики, накладки, предохранители дверей и даже пластмассовые крышки для стеклянных банок. Один мой знакомый сказал, что заместитель председателя кооператива по производству ширпотребовских пластмассовых изделий получает в месяц полторы тысячи рублей, надо полагать, что председатель — и того больше!
Я пока лишь единожды непосредственно столкнулся с кооперативным производством, это было летом в Москве. На Садовом Кольце, забыл название улицы, я почувствовал волнующий запах шашлыка. Тут же взыграл аппетит! Я по запаху отыскал в начале сквера шашлычную прямо на свежем воздухе. Трое юношей проворно орудовали возле разборной жаровни. «Шашлык из баранины 100 грамм — 2 р. 50 коп».
Если килограмм баранины стоит минимум два рубля, то даже при всех затратах и кулинарном искусстве кооперативщиков два рубля пятьдесят копеек — это чересчур много! (Кстати, позже порции, приправленные помидорами и луком, стали стоить 3—4 рубля.)
Надо будет с Ириной сходить в какое-нибудь ленинградское кооперативное кафе, просто ради интереса. Явление это новое у нас, и пока цены сокрушительные, видно, потому, что нет конкуренции.
На углу улиц Садовой и Ракова выстроилась большая очередь за спиртным. Продавали по три бутылки в одни руки. Приезжие из других городов — их можно было узнать по большим сумкам в руках и раздутым рюкзакам за спинами — занимали сразу несколько очередей. Продавщице все равно — один раз ты взял три бутылки или пять раз по три бутылки. До чего же все-таки сильна у людей тяга к алкоголю! Готовы часами стоять, разумеется, в рабочее время, за несчастной бутылкой, платить такие деньги! А вечером, когда водку не продают, алкаши ловят спекулянтов и покупают у них с переплатой. В Невеле я видел спекулянтов-цыган, которые за руку хватали людей на рынке и предлагали бутылку водки за восемнадцать рублей. А ночью, говорят, цена у них поднималась до тридцати рублей.
Стоя в очереди за билетами, я услышал байку об отравлении каким-то зельем — и тут толковали о пьянстве! Парень в синем пуховике и рыжей зимней шапке рассказывал приятелю в желтой куртке и высоких сапогах с меховыми отворотами:
— ... достала из холодильника бутылку коньяка, правда, уже початую. Налила всем по маленькой рюмке. Моя сестра, ее муж Василий и сосед Петр выпили, а сватья только пригубила. Тут братан мой и говорит: «Коньячок-то пахнет не клопами, а тараканами...» Сострил, значит. Кстати, это была его последняя шутка. Ну, может, еще чуть выпили, а через полчаса все трое Богу душу отдали... А сватье хоть бы что, она, оказывается, успела выйти на кухню и выплюнуть, что пригубила. Потом на следствии она толковала, что перепутала бутылки. В этой-то была крепкая настойка, сватья Роза пользовалась ею, как профилактическим средством от рака. Настойка-то была в тридцать раз сильнее цианистого калия. Настоена на каком-то ядовитом корне, у него название вроде «каракурта»!.. Нужно было одну каплю на стакан, а они выпили граммов по пятьдесят. Роза наняла известного адвоката Бермана, и ей судья за три безвинно погубленные душеньки и дала всего три года условно, мол, непреднамеренное отравление...
Когда я вышел к цирку, по округлой площади змеилась поземка. Негромко завывая, она просовывала свой длинный белый язык под чугунные ворота, норовила вместе с покупателями проскочить в двери магазинов, рассыпала снежную крупу по проезжей части улицы. Небо, будто огромная овчиной наружу шапка, нахлобучилось на белый город.
Неожиданно на обледенелый тротуар из какой-то каменной ниши подвального помещения выскочила большая серая крыса: ни на кого не обращая внимания, протрусила по тротуару метров десять и скрылась в другой каменной дыре.
Через сквер в Михайловском замке протянулись узкие обледенелые тропинки, из окон струился желтоватый свет.
Мне что-то никак не выбраться этой зимой в Петухи. Ирина обещала отпроситься у своего шефа на неделю, у нее вроде накопилось несколько отгулов, но выехать мы с ней сможем лишь в середине февраля. Я ей много рассказывал про свою деревню, про сосновый бор, красивые озера, про дом и русскую баню на пригорке.
— И ты там живешь один? — удивлялась она. — А кто тебе готовит, убирает?
— Сам, — улыбаясь, отвечал я. Для меня домашняя работа никогда не была обузой, да и любая работа по сравнению с моей казалась мне отдыхом.
— И не скучно тебе одному?
— Я не умею скучать, — говорил я. И это было правдой. Писатель, работающий над книгой, не скучает, потому что герои его произведения всегда с ним, рядом. И днем, и ночью. Они не дают скучать, все время напоминают о себе, если ты даже занимаешься чем-то другим. Иногда заставляют все бросать и бежать к письменному столу, чтобы срочно записать хоть на клочке бумаги возникшую мысль... Сколько у меня этих листков! Не каждая, даже вроде бы и удачная мысль, может войти в роман...
— Я никогда не жила в деревне, — вздыхала Ирина. — Я понимаю, небо, речка, лес, но... там, наверное, даже кинотеатра нет?
Кино показывают в Борах, там дом отдыха, а ближайший магазин в полутора километрах.
— А электричество есть? Радио, телевизор?
— Есть, есть, — улыбался я. — Там даже летом на всю округу из динамика Челентано поет и эти... Мокинг Токинги! Рядом турбаза, пионерский лагерь.
— Слава Богу, а я уж думала, в твоих Петухах только петухи и кукарекают.
— Петухов как раз мало...
Мы стояли с Ириной у ее дома. Тусклый фонарь с люминесцентной лампой освещал черные деревья в сквере, изумрудно посверкивал снег, у мусорных бачков противно визжали кошки. Ветер разбойничьи посвистывал в голых узловатых ветвях деревьев, слышался негромкий, будто стеклянный звон — это когда обледенелые сучья ударялись друг о дружку. В окнах девятиэтажного дома светились огни. Преобладал голубоватый свет затухающей электросварки — это были включены телевизоры.
Румяная девушка в меховой шапке и белом халате продавала с лотка почти невесомые брикеты из кукурузных хлопьев. Рубль штука. Прохожие останавливались и охотно брали завернутые в поблескивающий целлофан плоские прямоугольники. Кооперативная торговля... В Апраксином дворе, где торгуют автопринадлежностями, каждый день сидит неподалеку от входа круглолицый парень в дубленке, на маленьком прилавке разложены изделия из пластмассы: похожие на бумеранги ветровики, накладки, предохранители дверей и даже пластмассовые крышки для стеклянных банок. Один мой знакомый сказал, что заместитель председателя кооператива по производству ширпотребовских пластмассовых изделий получает в месяц полторы тысячи рублей, надо полагать, что председатель — и того больше!
Я пока лишь единожды непосредственно столкнулся с кооперативным производством, это было летом в Москве. На Садовом Кольце, забыл название улицы, я почувствовал волнующий запах шашлыка. Тут же взыграл аппетит! Я по запаху отыскал в начале сквера шашлычную прямо на свежем воздухе. Трое юношей проворно орудовали возле разборной жаровни. «Шашлык из баранины 100 грамм — 2 р. 50 коп».
Если килограмм баранины стоит минимум два рубля, то даже при всех затратах и кулинарном искусстве кооперативщиков два рубля пятьдесят копеек — это чересчур много! (Кстати, позже порции, приправленные помидорами и луком, стали стоить 3—4 рубля.)
Надо будет с Ириной сходить в какое-нибудь ленинградское кооперативное кафе, просто ради интереса. Явление это новое у нас, и пока цены сокрушительные, видно, потому, что нет конкуренции.
На углу улиц Садовой и Ракова выстроилась большая очередь за спиртным. Продавали по три бутылки в одни руки. Приезжие из других городов — их можно было узнать по большим сумкам в руках и раздутым рюкзакам за спинами — занимали сразу несколько очередей. Продавщице все равно — один раз ты взял три бутылки или пять раз по три бутылки. До чего же все-таки сильна у людей тяга к алкоголю! Готовы часами стоять, разумеется, в рабочее время, за несчастной бутылкой, платить такие деньги! А вечером, когда водку не продают, алкаши ловят спекулянтов и покупают у них с переплатой. В Невеле я видел спекулянтов-цыган, которые за руку хватали людей на рынке и предлагали бутылку водки за восемнадцать рублей. А ночью, говорят, цена у них поднималась до тридцати рублей.
Стоя в очереди за билетами, я услышал байку об отравлении каким-то зельем — и тут толковали о пьянстве! Парень в синем пуховике и рыжей зимней шапке рассказывал приятелю в желтой куртке и высоких сапогах с меховыми отворотами:
— ... достала из холодильника бутылку коньяка, правда, уже початую. Налила всем по маленькой рюмке. Моя сестра, ее муж Василий и сосед Петр выпили, а сватья только пригубила. Тут братан мой и говорит: «Коньячок-то пахнет не клопами, а тараканами...» Сострил, значит. Кстати, это была его последняя шутка. Ну, может, еще чуть выпили, а через полчаса все трое Богу душу отдали... А сватье хоть бы что, она, оказывается, успела выйти на кухню и выплюнуть, что пригубила. Потом на следствии она толковала, что перепутала бутылки. В этой-то была крепкая настойка, сватья Роза пользовалась ею, как профилактическим средством от рака. Настойка-то была в тридцать раз сильнее цианистого калия. Настоена на каком-то ядовитом корне, у него название вроде «каракурта»!.. Нужно было одну каплю на стакан, а они выпили граммов по пятьдесят. Роза наняла известного адвоката Бермана, и ей судья за три безвинно погубленные душеньки и дала всего три года условно, мол, непреднамеренное отравление...
Когда я вышел к цирку, по округлой площади змеилась поземка. Негромко завывая, она просовывала свой длинный белый язык под чугунные ворота, норовила вместе с покупателями проскочить в двери магазинов, рассыпала снежную крупу по проезжей части улицы. Небо, будто огромная овчиной наружу шапка, нахлобучилось на белый город.
Неожиданно на обледенелый тротуар из какой-то каменной ниши подвального помещения выскочила большая серая крыса: ни на кого не обращая внимания, протрусила по тротуару метров десять и скрылась в другой каменной дыре.
Через сквер в Михайловском замке протянулись узкие обледенелые тропинки, из окон струился желтоватый свет.
Мне что-то никак не выбраться этой зимой в Петухи. Ирина обещала отпроситься у своего шефа на неделю, у нее вроде накопилось несколько отгулов, но выехать мы с ней сможем лишь в середине февраля. Я ей много рассказывал про свою деревню, про сосновый бор, красивые озера, про дом и русскую баню на пригорке.
— И ты там живешь один? — удивлялась она. — А кто тебе готовит, убирает?
— Сам, — улыбаясь, отвечал я. Для меня домашняя работа никогда не была обузой, да и любая работа по сравнению с моей казалась мне отдыхом.
— И не скучно тебе одному?
— Я не умею скучать, — говорил я. И это было правдой. Писатель, работающий над книгой, не скучает, потому что герои его произведения всегда с ним, рядом. И днем, и ночью. Они не дают скучать, все время напоминают о себе, если ты даже занимаешься чем-то другим. Иногда заставляют все бросать и бежать к письменному столу, чтобы срочно записать хоть на клочке бумаги возникшую мысль... Сколько у меня этих листков! Не каждая, даже вроде бы и удачная мысль, может войти в роман...
— Я никогда не жила в деревне, — вздыхала Ирина. — Я понимаю, небо, речка, лес, но... там, наверное, даже кинотеатра нет?
Кино показывают в Борах, там дом отдыха, а ближайший магазин в полутора километрах.
— А электричество есть? Радио, телевизор?
— Есть, есть, — улыбался я. — Там даже летом на всю округу из динамика Челентано поет и эти... Мокинг Токинги! Рядом турбаза, пионерский лагерь.
— Слава Богу, а я уж думала, в твоих Петухах только петухи и кукарекают.
— Петухов как раз мало...
Мы стояли с Ириной у ее дома. Тусклый фонарь с люминесцентной лампой освещал черные деревья в сквере, изумрудно посверкивал снег, у мусорных бачков противно визжали кошки. Ветер разбойничьи посвистывал в голых узловатых ветвях деревьев, слышался негромкий, будто стеклянный звон — это когда обледенелые сучья ударялись друг о дружку. В окнах девятиэтажного дома светились огни. Преобладал голубоватый свет затухающей электросварки — это были включены телевизоры.