И вот я снова в Петухах. Иду по знакомой дороге в сторону Федорихи, над головой журчат жаворонки, над высоко поднявшейся рожью пролетают чайки. Когда я поравнялся с одинокой березой, надо мной стали с жалобными криками носиться два чибиса. Наверное, близко гнездо. Милые птицы, меня вы можете не бояться, я никогда не посягну на вашу собственность. Небо над головой прозрачное, почти зеленое, как вода в чистом аквариуме. И продолговатыми белыми рыбами плывут по нему небольшие облака. Пахнет скошенной травой, черемухой. Но меня нынче не радует благословенная тишина, не волнует окружающая красота. Взгляд мой равнодушно скользит вдоль травянистой дороги со следами луж. Всего две недели меня здесь не было, а как все вокруг изменилось: буйно поднялась трава, на метровую высоту вымахали злаки, зеленые камыши и осока красиво обрамляют пологие берега Длинного озера. А уезжал, еще ржавыми хохолками проглядывал прошлогодний тростник. Теперь его не видно. Мягко светятся на солнце сосны на том берегу.
Все это мое сознание отмечает машинально, мне не хочется остановиться, как обычно, полюбоваться на тихое, будто застывшее озеро — к вечеру с него исчезает рябь и оно зеркально отражает всю окрестность, — послушать жаворонка, проводить взглядом молчаливую цаплю.
На душе у меня слякотно, как в осеннее ненастье. Я бежал из Ленинграда, не сделав и половины своих дел. Я не раз уже замечал за собой такую штуку: просидев в одиночестве с месяц — полтора в деревне, на славу поработав, я, приехав в город, стремился поскорее встретиться со знакомыми. Короче говоря, я всех в этом мире любил, все были мне приятны, даже те, кто не испытывал ко мне добрых чувств. Я возвращался к ним из другого мира, где ритм жизни иной. Наверное со своей говорливостью, готовностью всем сделать что-либо приятное я выглядел странным в их глазах.
Разве я провел бы с Михаилом Дедкиным час или два, если бы не разлучался с ним на полгода-год? Просто не сел бы за один стол, а тут все забыл и беседовал с ним, Тодиком и Додиком, Сашей Сорочкиным... И ведь отлично знал, что они мне не друзья, а уж если откровенно — враги. Знал, но встать и уйти не мог. Потому что соскучился по людям! И хорошим и плохим. Иначе бы не сказал Любе: «Приходи!» Не может быть человек долго один на один со своей изматывающей душу работой.
Я не заметил, что нынче изменил свой маршрут и вместо того чтобы повернуть на стыке двух дорог назад, пошел дальше. Там, впереди — заброшенный хутор: два дома без окон, полуразрушившиеся хозяйственные постройки. Кустарник подступил к самым окнам, из-за крапивы крыльца не видать. Я слышал от соседа, что оба дома продаются, но кому они нужны на отшибе? Да и руки здесь нужно по-настоящему приложить. За хутором — болото, на котором обосновалась цапля, а дальше — пионерлагерь. В грибной сезон здесь прямо возле металлической ограды лагеря можно собирать маслята и рыжики. Лагерь раскинулся на берегу красивого большого озера Жигай. Удивительно, как много тут настроили! И каждый год что-то новое строят. Деньги-то девать некуда...
Мысли мои снова вернулись к тому, что случилось в Ленинграде...
Я прочел множество детективных повестей и романов, где красочно описывались похождения воров, бандитов, наших хитроумных сыщиков, которые рано или поздно всегда находили преступников, но почти не встречал достоверных описаний чувств потерпевшего.
Для авторов главное — совершение преступления, расследование, погоня, борьба, захват... А вот что переживает после кражи пострадавший человек, что он чувствует, кроме сожаления об утраченном, об этом почему-то не пишут.
Если тебя обокрали, то ты начинаешь сомневаться буквально во всех людях. Смог украсть один, значит, могут и другие. Правда, потом это проходит, но нанесенная рана долго еще свербит, напоминает о происшедшем. Как клопы и крысы, воры и бандиты нападают, когда мы, утратив осторожность, спим или отсутствуем. Они не любят шума, свидетелей.
Вот уже несколько дней я хожу как оглушенный, до сих пор передо мной блестят алчные темные глаза Любы, я слышу ее слоновый топот в моей комнате, где лежала черная сумка с бумажником. Наверное, я вынимал при ней деньги из бумажника и она это «засекла». Неужели она не понимала, что рано или поздно я вычислю, кто мог залезть ко мне в сумку? Очевидно, думала: если и догадаюсь, что это ее работа, то у меня все равно нет доказательств. И потом вряд ли я решусь позвонить ей и сказать, что, мол, ты взяла бумажник и верни его... Причем, знала, что я не обращусь в милицию, потому что обвинить знакомую женщину в воровстве — это все же трудно для интеллигентного человека. И не так жалко денег, хотя это для меня значительная сумма, как обидно за себя. Как нужно не уважать знакомого человека, чтобы совершить такое! Помню, в детдоме мы, полуголодные мальчишки, забирались в чужие огороды и рвали на грядках молодые огурцы, клубнику, морковь, срывали яблоки и сливы. Но через это почти все в детстве проходят, недаром же говорят, что запретный плод слаще... Повзрослев, человек, если он по натуре не преступник, начисто забывает о порочных детских привычках, да ведь в этом было больше озорства, чем воровства.
Почему Любовь, в общем-то, не очень хорошо знакомая мне женщина, вдруг позвонила, толковала про какие-то флюиды, пришла ко мне и украла бумажник? Это что, был продуманный шаг или идея возникла внезапно? Увидела, что я как в воду опущенный, и воспользовалась этим? Что же за душу нужно иметь, чтобы разговаривать с тобой, смотреть в глаза, даже предлагать себя и в то же время хладнокровно обдумывать, как половчее залезть тебе в карман? Она украла не только деньги, но обворовала мою душу. Впервые я подумал о женщине, как о существе подлом, порочном... Раньше все эти качества приписывал в своих книгах мужчинам — отрицательным героям.
Я все-таки позвонил ей и сообщил о том, что произошло, она сделала вид, что удивлена, задала несколько наводящих вопросов, мол, не выходил ли я на улицу, теперь в толпе орудуют такие ловкачи, что запросто могут открыть молнию на сумке и вытащить, что им нужно. И все же в ее голосе было что-то неуловимо тревожное, по-видимому, она тоже что-то для себя решала, вырабатывала свою линию поведения со мной. Конечно, я не сказал, что подозреваю ее. У меня не повернулся язык произнести, что я слышал из кухни, как она топала в комнате...
Бросить такое обвинение человеку — это не шутка! Но ее озабоченность и советы, как мне поступить, явно свидетельствовали не в ее пользу. Лживо-сочувствующий голос, нарочитые вздохи... Чувствовалось, что она ждала моего звонка и подготовилась к разговору. И все разыгрывала, как по нотам...
Я повесил трубку и совершенно отчетливо для себя сделал окончательный вывод, что украла бумажник она, Люба. Грузная, с выпирающим животом женщина, которая на пороге климакса еще не утратила иллюзий, что она может «осчастливить» любого мужчину. Но почему она именно меня избрала жертвой?..
В своей жизни я, конечно, встречал нечестных, вороватых девушек и женщин, но все-таки довольно редко. Заподозрив кого-нибудь в мелком воровстве, я тут же прекращал наше знакомство, даже не объясняя почему, впрочем, они догадывались... Сказать же в глаза человеку, что он вор, я не мог. Да и многие ли способны на это? Думаешь, что, мол, ладно, я не обеднею, и еще: а вдруг это сделал не он, а кто-либо другой? Или вещь просто потерялась? Лежала себе на книжной полке или на письменном столе и... исчезла, растворилась в воздухе. Да и в общем-то, пропадали мелочи: ручка «паркер» с золотым пером, калькулятор, бронзовая статуэтка... Я, наверное, из тех людей, которые о ближних всегда думают лучше, чем они есть. И возьми из моего бумажника Люба часть денег, я бы не позвонил ей, хотя, конечно, больше никогда в жизни не разрешил бы ей переступить порог моего дома. Но тут украдено все. Даже бумажник, который я купил в Париже. Меня всего передергивает от унижения и оскорбления: как нужно меня презирать, чтобы вот так, среди бела дня, ограбить и не оставить рубля даже на хлеб...
Не радует меня природа, сейчас я думаю о низменной природе души человеческой. О том, как чувствует себя Люба, что она думает, предпринимает. То, что деньги для нее оказались дороже моего отношения к ней, — тут у меня нет никаких сомнений, но ведь ей как-то нужно вывернуться из этого щекотливого положения, ведь у нас много общих знакомых, да и Люба, кажется, член партии и работает на небольшой, но и не рядовой должности. Как же она все поставила на карту? А если я обращусь в милицию? Или она за две-три короткие встречи изучила меня лучше, чем я ее? И знает, что я не предприму каких-то серьезных мер?
Я свернул с проселка на лесную заросшую травой дорогу. По ней редко ездили, и лихо вымахавший конский щавель доставал мне до пояса. Небо над бором алело, широкие прямые лучи гигантскими мечами рассекали на равные части бор, зеленые поля, сиреневое болото. Сильно стал ощущаться запах хвои и смолы. Стоило ступить в лесную просеку, как меня со всех сторон атаковали комары. Рыжие, большие, они слету впивались во что придется. На холмистой равнине, где я обычно хожу, их меньше, а если тянет с озера ветерок, то и вообще нет. Я отломил ольховую ветку и стал отбиваться от них. Даже сделал несколько пробежек, чтобы оторваться. Пройдя сквозь бор, я снова вышел на накатанную дорогу, ведущую в пионерлагерь, что на берегу Жигая. Комары все же ухитрялись пикировать мне на голову, я шлепал себя ладонью по лбу, затылку, мелькнула мысль: а каково было бы сейчас лысому, без головного убора?
Позже, сидя у бани на скамейке и глядя на живописный вид, открывающийся передо мной, я вспомнил, с каким радужным настроением уезжал отсюда в город. И как был уверен, что обязательно женюсь, вот только не знал на ком — на Свете или на Ирине... Может, сам Бог уберег меня от этого опрометчивого шага? Люба доказала мне, что женщин не следует идеализировать. Света еще раньше доказала, что любовь в жизни женщины — это не главное. Главное — выгодное замужество. И вышла замуж за «крутого»! С «бабками»! Ирина же Ветрова преподнесла мне совершенно иной урок: любовь, верность — все это хорошо, но «дружба» — ценнее. Вернее, жертвенность. Когда мы с ней вдвоем в ее комнате встречали июньскую белую ночь, она еще не знала, что через несколько дней станет женой своего шефа.
Сидя на низкой выбеленной дождями скамейке и глядя на зеленый пригорок, на котором широко раскинули свои мощные ветви огромные сосны с покалеченными стволами, я подумал, что вот так наскоком ничего в нашей жизни не делается, разве что только в романах со счастливым концом. Да и кто я такой, чтобы единолично решать: на этой женюсь или на другой? Пришел, увидел, победил — этот девиз, видно, не для меня. Я живу в двух мирах: обычном и воображаемом, а для большинства людей воображаемого мира просто не существует. Их вполне устраивает реальный мир, и они чувствуют себя в нем, как рыба в воде, а я — раздваиваюсь, совершаю ошибки, борюсь с ветряными мельницами, лезу на рожон и вот получаю по носу... На кого же мне больше обижаться: на плохих людей или на самого себя?..
С Длинного озера прилетела ослепительно белая, будто только что вынырнувшая из душистой ванны со взбитым шампунем красноклювая чайка. Она несколько раз с требовательным криком грациозно пролетела над моей головой. Я поднялся со скамьи, принес из дома кусок булки, покрошил и бросил на тропинку. Чайка уселась на забор и снова требовательно крикнула, пришлось отойти подальше, чтобы не смущать ее. Красивая птица, легко неся округлое короткое тело на изогнутых мощных крыльях, спланировала вниз и стала жадно хватать куски. Вот ведь, птица, а уже командует! Требует к себе внимания...
Чайка улетела, тут же появились две сороки, эти не кричали, а сидя поодаль на куче торфа, еще весной привезенного из соседнего совхоза Геной Козлиным, терпеливо ждали, когда я уйду. Но вечер был такой тихий, прозрачный, небо над соснами так нежно пламенело, а в низине, в ольшанике, уже защелкали соловьи, что я решил не уходить, подождут сороки, никуда крошки после чайки не денутся. Но тут я ошибся: прибежал соседский пес Шарик и быстро все подобрал. Зоркие сороки крикливо обложили его на своем птичьем языке и улетели в бор.
Я знал, пройдет еще несколько дней и моя деревня излечит меня от разочарования в людях... Шарик, помесь дворняжки с лайкой, подошел ко мне и положил голову на колени, я было протянул руку, чтобы потрепать его по шее, но тут же отдернул, вспомнив, как родной брат Шарика Букет месяц назад цапнул меня за пальцы, когда я предложил ему бутерброд. До сих пор заметны шрамы. За последние двадцать лет это первый случай, когда меня собака укусила. Букет просто был глупым псом, тут они все братья и сестры, перемешались в одну кучу, и в Петухах появилась какая-то странная порода злых и неумных собак, похожих на лаек. Букет прокусил руку и хозяину Петру Адову, а Николай Арсентьевич пострадал от другой собаки.
И вот я снова в Петухах. Иду по знакомой дороге в сторону Федорихи, над головой журчат жаворонки, над высоко поднявшейся рожью пролетают чайки. Когда я поравнялся с одинокой березой, надо мной стали с жалобными криками носиться два чибиса. Наверное, близко гнездо. Милые птицы, меня вы можете не бояться, я никогда не посягну на вашу собственность. Небо над головой прозрачное, почти зеленое, как вода в чистом аквариуме. И продолговатыми белыми рыбами плывут по нему небольшие облака. Пахнет скошенной травой, черемухой. Но меня нынче не радует благословенная тишина, не волнует окружающая красота. Взгляд мой равнодушно скользит вдоль травянистой дороги со следами луж. Всего две недели меня здесь не было, а как все вокруг изменилось: буйно поднялась трава, на метровую высоту вымахали злаки, зеленые камыши и осока красиво обрамляют пологие берега Длинного озера. А уезжал, еще ржавыми хохолками проглядывал прошлогодний тростник. Теперь его не видно. Мягко светятся на солнце сосны на том берегу.
Все это мое сознание отмечает машинально, мне не хочется остановиться, как обычно, полюбоваться на тихое, будто застывшее озеро — к вечеру с него исчезает рябь и оно зеркально отражает всю окрестность, — послушать жаворонка, проводить взглядом молчаливую цаплю.
На душе у меня слякотно, как в осеннее ненастье. Я бежал из Ленинграда, не сделав и половины своих дел. Я не раз уже замечал за собой такую штуку: просидев в одиночестве с месяц — полтора в деревне, на славу поработав, я, приехав в город, стремился поскорее встретиться со знакомыми. Короче говоря, я всех в этом мире любил, все были мне приятны, даже те, кто не испытывал ко мне добрых чувств. Я возвращался к ним из другого мира, где ритм жизни иной. Наверное со своей говорливостью, готовностью всем сделать что-либо приятное я выглядел странным в их глазах.
Разве я провел бы с Михаилом Дедкиным час или два, если бы не разлучался с ним на полгода-год? Просто не сел бы за один стол, а тут все забыл и беседовал с ним, Тодиком и Додиком, Сашей Сорочкиным... И ведь отлично знал, что они мне не друзья, а уж если откровенно — враги. Знал, но встать и уйти не мог. Потому что соскучился по людям! И хорошим и плохим. Иначе бы не сказал Любе: «Приходи!» Не может быть человек долго один на один со своей изматывающей душу работой.
Я не заметил, что нынче изменил свой маршрут и вместо того чтобы повернуть на стыке двух дорог назад, пошел дальше. Там, впереди — заброшенный хутор: два дома без окон, полуразрушившиеся хозяйственные постройки. Кустарник подступил к самым окнам, из-за крапивы крыльца не видать. Я слышал от соседа, что оба дома продаются, но кому они нужны на отшибе? Да и руки здесь нужно по-настоящему приложить. За хутором — болото, на котором обосновалась цапля, а дальше — пионерлагерь. В грибной сезон здесь прямо возле металлической ограды лагеря можно собирать маслята и рыжики. Лагерь раскинулся на берегу красивого большого озера Жигай. Удивительно, как много тут настроили! И каждый год что-то новое строят. Деньги-то девать некуда...
Мысли мои снова вернулись к тому, что случилось в Ленинграде...
Я прочел множество детективных повестей и романов, где красочно описывались похождения воров, бандитов, наших хитроумных сыщиков, которые рано или поздно всегда находили преступников, но почти не встречал достоверных описаний чувств потерпевшего.
Для авторов главное — совершение преступления, расследование, погоня, борьба, захват... А вот что переживает после кражи пострадавший человек, что он чувствует, кроме сожаления об утраченном, об этом почему-то не пишут.
Если тебя обокрали, то ты начинаешь сомневаться буквально во всех людях. Смог украсть один, значит, могут и другие. Правда, потом это проходит, но нанесенная рана долго еще свербит, напоминает о происшедшем. Как клопы и крысы, воры и бандиты нападают, когда мы, утратив осторожность, спим или отсутствуем. Они не любят шума, свидетелей.
Вот уже несколько дней я хожу как оглушенный, до сих пор передо мной блестят алчные темные глаза Любы, я слышу ее слоновый топот в моей комнате, где лежала черная сумка с бумажником. Наверное, я вынимал при ней деньги из бумажника и она это «засекла». Неужели она не понимала, что рано или поздно я вычислю, кто мог залезть ко мне в сумку? Очевидно, думала: если и догадаюсь, что это ее работа, то у меня все равно нет доказательств. И потом вряд ли я решусь позвонить ей и сказать, что, мол, ты взяла бумажник и верни его... Причем, знала, что я не обращусь в милицию, потому что обвинить знакомую женщину в воровстве — это все же трудно для интеллигентного человека. И не так жалко денег, хотя это для меня значительная сумма, как обидно за себя. Как нужно не уважать знакомого человека, чтобы совершить такое! Помню, в детдоме мы, полуголодные мальчишки, забирались в чужие огороды и рвали на грядках молодые огурцы, клубнику, морковь, срывали яблоки и сливы. Но через это почти все в детстве проходят, недаром же говорят, что запретный плод слаще... Повзрослев, человек, если он по натуре не преступник, начисто забывает о порочных детских привычках, да ведь в этом было больше озорства, чем воровства.
Почему Любовь, в общем-то, не очень хорошо знакомая мне женщина, вдруг позвонила, толковала про какие-то флюиды, пришла ко мне и украла бумажник? Это что, был продуманный шаг или идея возникла внезапно? Увидела, что я как в воду опущенный, и воспользовалась этим? Что же за душу нужно иметь, чтобы разговаривать с тобой, смотреть в глаза, даже предлагать себя и в то же время хладнокровно обдумывать, как половчее залезть тебе в карман? Она украла не только деньги, но обворовала мою душу. Впервые я подумал о женщине, как о существе подлом, порочном... Раньше все эти качества приписывал в своих книгах мужчинам — отрицательным героям.
Я все-таки позвонил ей и сообщил о том, что произошло, она сделала вид, что удивлена, задала несколько наводящих вопросов, мол, не выходил ли я на улицу, теперь в толпе орудуют такие ловкачи, что запросто могут открыть молнию на сумке и вытащить, что им нужно. И все же в ее голосе было что-то неуловимо тревожное, по-видимому, она тоже что-то для себя решала, вырабатывала свою линию поведения со мной. Конечно, я не сказал, что подозреваю ее. У меня не повернулся язык произнести, что я слышал из кухни, как она топала в комнате...
Бросить такое обвинение человеку — это не шутка! Но ее озабоченность и советы, как мне поступить, явно свидетельствовали не в ее пользу. Лживо-сочувствующий голос, нарочитые вздохи... Чувствовалось, что она ждала моего звонка и подготовилась к разговору. И все разыгрывала, как по нотам...
Я повесил трубку и совершенно отчетливо для себя сделал окончательный вывод, что украла бумажник она, Люба. Грузная, с выпирающим животом женщина, которая на пороге климакса еще не утратила иллюзий, что она может «осчастливить» любого мужчину. Но почему она именно меня избрала жертвой?..
В своей жизни я, конечно, встречал нечестных, вороватых девушек и женщин, но все-таки довольно редко. Заподозрив кого-нибудь в мелком воровстве, я тут же прекращал наше знакомство, даже не объясняя почему, впрочем, они догадывались... Сказать же в глаза человеку, что он вор, я не мог. Да и многие ли способны на это? Думаешь, что, мол, ладно, я не обеднею, и еще: а вдруг это сделал не он, а кто-либо другой? Или вещь просто потерялась? Лежала себе на книжной полке или на письменном столе и... исчезла, растворилась в воздухе. Да и в общем-то, пропадали мелочи: ручка «паркер» с золотым пером, калькулятор, бронзовая статуэтка... Я, наверное, из тех людей, которые о ближних всегда думают лучше, чем они есть. И возьми из моего бумажника Люба часть денег, я бы не позвонил ей, хотя, конечно, больше никогда в жизни не разрешил бы ей переступить порог моего дома. Но тут украдено все. Даже бумажник, который я купил в Париже. Меня всего передергивает от унижения и оскорбления: как нужно меня презирать, чтобы вот так, среди бела дня, ограбить и не оставить рубля даже на хлеб...
Не радует меня природа, сейчас я думаю о низменной природе души человеческой. О том, как чувствует себя Люба, что она думает, предпринимает. То, что деньги для нее оказались дороже моего отношения к ней, — тут у меня нет никаких сомнений, но ведь ей как-то нужно вывернуться из этого щекотливого положения, ведь у нас много общих знакомых, да и Люба, кажется, член партии и работает на небольшой, но и не рядовой должности. Как же она все поставила на карту? А если я обращусь в милицию? Или она за две-три короткие встречи изучила меня лучше, чем я ее? И знает, что я не предприму каких-то серьезных мер?
Я свернул с проселка на лесную заросшую травой дорогу. По ней редко ездили, и лихо вымахавший конский щавель доставал мне до пояса. Небо над бором алело, широкие прямые лучи гигантскими мечами рассекали на равные части бор, зеленые поля, сиреневое болото. Сильно стал ощущаться запах хвои и смолы. Стоило ступить в лесную просеку, как меня со всех сторон атаковали комары. Рыжие, большие, они слету впивались во что придется. На холмистой равнине, где я обычно хожу, их меньше, а если тянет с озера ветерок, то и вообще нет. Я отломил ольховую ветку и стал отбиваться от них. Даже сделал несколько пробежек, чтобы оторваться. Пройдя сквозь бор, я снова вышел на накатанную дорогу, ведущую в пионерлагерь, что на берегу Жигая. Комары все же ухитрялись пикировать мне на голову, я шлепал себя ладонью по лбу, затылку, мелькнула мысль: а каково было бы сейчас лысому, без головного убора?
Позже, сидя у бани на скамейке и глядя на живописный вид, открывающийся передо мной, я вспомнил, с каким радужным настроением уезжал отсюда в город. И как был уверен, что обязательно женюсь, вот только не знал на ком — на Свете или на Ирине... Может, сам Бог уберег меня от этого опрометчивого шага? Люба доказала мне, что женщин не следует идеализировать. Света еще раньше доказала, что любовь в жизни женщины — это не главное. Главное — выгодное замужество. И вышла замуж за «крутого»! С «бабками»! Ирина же Ветрова преподнесла мне совершенно иной урок: любовь, верность — все это хорошо, но «дружба» — ценнее. Вернее, жертвенность. Когда мы с ней вдвоем в ее комнате встречали июньскую белую ночь, она еще не знала, что через несколько дней станет женой своего шефа.
Сидя на низкой выбеленной дождями скамейке и глядя на зеленый пригорок, на котором широко раскинули свои мощные ветви огромные сосны с покалеченными стволами, я подумал, что вот так наскоком ничего в нашей жизни не делается, разве что только в романах со счастливым концом. Да и кто я такой, чтобы единолично решать: на этой женюсь или на другой? Пришел, увидел, победил — этот девиз, видно, не для меня. Я живу в двух мирах: обычном и воображаемом, а для большинства людей воображаемого мира просто не существует. Их вполне устраивает реальный мир, и они чувствуют себя в нем, как рыба в воде, а я — раздваиваюсь, совершаю ошибки, борюсь с ветряными мельницами, лезу на рожон и вот получаю по носу... На кого же мне больше обижаться: на плохих людей или на самого себя?..
С Длинного озера прилетела ослепительно белая, будто только что вынырнувшая из душистой ванны со взбитым шампунем красноклювая чайка. Она несколько раз с требовательным криком грациозно пролетела над моей головой. Я поднялся со скамьи, принес из дома кусок булки, покрошил и бросил на тропинку. Чайка уселась на забор и снова требовательно крикнула, пришлось отойти подальше, чтобы не смущать ее. Красивая птица, легко неся округлое короткое тело на изогнутых мощных крыльях, спланировала вниз и стала жадно хватать куски. Вот ведь, птица, а уже командует! Требует к себе внимания...
Чайка улетела, тут же появились две сороки, эти не кричали, а сидя поодаль на куче торфа, еще весной привезенного из соседнего совхоза Геной Козлиным, терпеливо ждали, когда я уйду. Но вечер был такой тихий, прозрачный, небо над соснами так нежно пламенело, а в низине, в ольшанике, уже защелкали соловьи, что я решил не уходить, подождут сороки, никуда крошки после чайки не денутся. Но тут я ошибся: прибежал соседский пес Шарик и быстро все подобрал. Зоркие сороки крикливо обложили его на своем птичьем языке и улетели в бор.
Я знал, пройдет еще несколько дней и моя деревня излечит меня от разочарования в людях... Шарик, помесь дворняжки с лайкой, подошел ко мне и положил голову на колени, я было протянул руку, чтобы потрепать его по шее, но тут же отдернул, вспомнив, как родной брат Шарика Букет месяц назад цапнул меня за пальцы, когда я предложил ему бутерброд. До сих пор заметны шрамы. За последние двадцать лет это первый случай, когда меня собака укусила. Букет просто был глупым псом, тут они все братья и сестры, перемешались в одну кучу, и в Петухах появилась какая-то странная порода злых и неумных собак, похожих на лаек. Букет прокусил руку и хозяину Петру Адову, а Николай Арсентьевич пострадал от другой собаки.