Робин начала отползать назад, и мы обе крепко ухватились за винтовку с разных сторон. Мгновение Робин пришлось выдержать весь мой вес, но тут я сумела упереться ногами, чтобы помочь ей, и одолела последний участок скалы.
А потом Гомер и Фай подхватили меня под мышки и перетащили через край. Я свалилась прямо на Робин, потом отползла в сторону и растянулась без сил.
Фай взяла мою правую руку и засуетилась. Я удивлённо подняла голову. Ох… ладонь была ободрана, окровавлена. Ногти превратились в красное мясо, подушечки пальцев были буквально сорваны, кроме большого пальца. Левая рука выглядела почти так же. Чем больше я на них смотрела, тем сильнее щипало.
Но никто ничего не мог поделать, разве что поплакать, и так мы и сделали.
«Нет ничего лучше хороших рыданий», – так говорила моя бабушка.
Мы замёрзли, были жутко голодны, покрыты синяками и порезами, у нас всё болело, и, кроме того, мы пережили кучу потрясений и были бесконечно несчастны. Было, наверное, около половины восьмого, и солнце ещё не было достаточно ярким, чтобы разогнать или хотя бы согреть жуткую темноту под деревьями, – а мы ведь продолжали прятаться и при этом рыдали, как малые дети. Из глаз у меня текло, и из носа тоже, а когда я пыталась отереть лицо, ладони нестерпимо щипало. Фай упала лицом мне на колени и тоже плакала, пока не промочила насквозь мои джинсы.
Наконец я немного успокоилась, подняла голову и огляделась вокруг. Да, выглядели мы не очень… У Робин всё лицо было в засохшей крови, у Ли опухли глаза и уже образовались синяки под ними. Пахло от нас так, словно мы не мылись месяцами. Одежда была грязной и рваной. Мы все похудели с начала вторжения, и от этого все вещи на нас болтались. Я посмотрела на Ли. Он стоял перед каким-то кустом и спокойно смотрел на меня. Как многие высокие люди, обычно он держал голову чуть наклонённой. На нём была серая футболка с изображением молнии и надписью: «Рождённый властвовать». Я знала, что на спине у него название его любимой группы – «Безнаказанность». Джинсы на колене порвались. Как всегда, футболку Ли надел навыпуск, он никогда не заправлял её под ремень. Она также была разорвана, у правого плеча и напротив сердца, и ещё была прожжена дыра под словом «властвовать». А нижняя часть футболки вообще превратилась в лохмотья.
Но, несмотря на всё это, Ли выглядел таким элегантным, таким полным достоинства, что в тот момент я окончательно в него влюбилась, влюбилась как никогда. Я слабо улыбнулась ему и подняла Фай со своих коленей.
– Идёмте, ребята, – сказала я. – Надо убираться отсюда.
– Ты знаешь, как чаще всего строятся сюжеты фильмов? – чуть склонив голову набок, спросил Ли.
У меня возникло жутковатое чувство, что он точно знает, о чём я думаю.
Но я лишь пробормотала:
– Что-что?
– Вот именно, – пожал плечами Ли, – это и есть самый обычный сюжет. Процентах в шестидесяти фильмов.
Он подошёл ко мне и поднял с земли, остальные тоже зашевелились. Мы потащились к ручью, и начался путь, которого я страшилась: это была долгая и неприятная борьба с течением, нам приходилось сгибаться едва ли не пополам, холодная вода толкала нас в колени. Единственное, что в этом было хорошего – и плохого одновременно, – то, что за спинами у нас больше не болтались тяжеленные рюкзаки. Почти всю дорогу я мысленно подсчитывала утраченное. Список оказался удручающим. Мы ведь и так потеряли уже слишком много, и казалось несправедливым вновь лишиться массы всего.
А может, нам предстояло потерять вообще всё? Наше счастье и будущее. Может, мы уже потеряли двоих или троих из нашей компании. Я ещё немножко поплакала, пока мы пробирались по ручью обратно в Ад.
Забавно то, что когда мы наконец очутились в нашем лагере, ещё и полдень не наступил. А казалось, что миновало уже время обеда. До вторжения наши дни начинались в девять утра. Мы сидели в классах, потирая глаза и зевая. А теперь нам приходилось куда как больше сделать – и пострадать – ещё до завтрака.
И мне пришлось научиться ещё кое-чему: что ожидания, надежды больше ничего не значат. У нас не осталось на них права. Даже то, что мы всегда принимали как само собой разумеющееся, таковым больше не являлось, потому что это тоже были ожидания. Прежде всего мне не могло прийти в голову, что Криса не окажется в лагере. Однако его там не было.
Поначалу мы не слишком взволновались, просто время от времени отрывались от еды, которую пихали в рот обеими руками, и звали его. По крайней мере, так делали другие, я же чувствовала себя слишком больной, руки у меня жутко болели. Сначала я думала, что слишком голодна, но вдруг поняла, что не могу есть. Я сидела на бревне, наблюдая за тем, как Робин пожирает печёные бобы и сыр, Ли вгрызается в бисквиты с джемом, Фай жуёт яблоко и сушёные фрукты, а Гомер налегает на мюсли. Робин, всё ещё с набитым ртом, отправилась за аптечкой и принесла её мне.
– Как твои руки? – спросила она.
– Нормально. Колено болит сильнее.
Пока мы брели по ручью, я несколько раз опускала ладони в воду, так что камешки и земля уже были смыты. И теперь кожа на кончиках пальцев выглядела тонкой и мягкой, но сами подушечки пальцев были похожи на тёмные ягоды, налившиеся кровью, с них свисали маленькие обрывки кожи. Я просто содрала её, ведь съезжала вниз буквально на руках, и теперь ладони тоже щипало, но всё-таки они выглядели лучше, чем подушечки. Робин смазала их мазью, потом аккуратно перевязала каждый палец бинтом. В то же самое время она меня кормила, как птица кормит птенца. Когда Робин закончила перевязку, я сидела, растопырив в воздухе восемь забинтованных пальцев, и выглядела довольно глупо. Но после того, как проглотила немного фиников и сладких бисквитов, я почувствовала себя лучше.
Робин начала отползать назад, и мы обе крепко ухватились за винтовку с разных сторон. Мгновение Робин пришлось выдержать весь мой вес, но тут я сумела упереться ногами, чтобы помочь ей, и одолела последний участок скалы.
А потом Гомер и Фай подхватили меня под мышки и перетащили через край. Я свалилась прямо на Робин, потом отползла в сторону и растянулась без сил.
Фай взяла мою правую руку и засуетилась. Я удивлённо подняла голову. Ох… ладонь была ободрана, окровавлена. Ногти превратились в красное мясо, подушечки пальцев были буквально сорваны, кроме большого пальца. Левая рука выглядела почти так же. Чем больше я на них смотрела, тем сильнее щипало.
Но никто ничего не мог поделать, разве что поплакать, и так мы и сделали.
«Нет ничего лучше хороших рыданий», – так говорила моя бабушка.
Мы замёрзли, были жутко голодны, покрыты синяками и порезами, у нас всё болело, и, кроме того, мы пережили кучу потрясений и были бесконечно несчастны. Было, наверное, около половины восьмого, и солнце ещё не было достаточно ярким, чтобы разогнать или хотя бы согреть жуткую темноту под деревьями, – а мы ведь продолжали прятаться и при этом рыдали, как малые дети. Из глаз у меня текло, и из носа тоже, а когда я пыталась отереть лицо, ладони нестерпимо щипало. Фай упала лицом мне на колени и тоже плакала, пока не промочила насквозь мои джинсы.
Наконец я немного успокоилась, подняла голову и огляделась вокруг. Да, выглядели мы не очень… У Робин всё лицо было в засохшей крови, у Ли опухли глаза и уже образовались синяки под ними. Пахло от нас так, словно мы не мылись месяцами. Одежда была грязной и рваной. Мы все похудели с начала вторжения, и от этого все вещи на нас болтались. Я посмотрела на Ли. Он стоял перед каким-то кустом и спокойно смотрел на меня. Как многие высокие люди, обычно он держал голову чуть наклонённой. На нём была серая футболка с изображением молнии и надписью: «Рождённый властвовать». Я знала, что на спине у него название его любимой группы – «Безнаказанность». Джинсы на колене порвались. Как всегда, футболку Ли надел навыпуск, он никогда не заправлял её под ремень. Она также была разорвана, у правого плеча и напротив сердца, и ещё была прожжена дыра под словом «властвовать». А нижняя часть футболки вообще превратилась в лохмотья.
Но, несмотря на всё это, Ли выглядел таким элегантным, таким полным достоинства, что в тот момент я окончательно в него влюбилась, влюбилась как никогда. Я слабо улыбнулась ему и подняла Фай со своих коленей.
– Идёмте, ребята, – сказала я. – Надо убираться отсюда.
– Ты знаешь, как чаще всего строятся сюжеты фильмов? – чуть склонив голову набок, спросил Ли.
У меня возникло жутковатое чувство, что он точно знает, о чём я думаю.
Но я лишь пробормотала:
– Что-что?
– Вот именно, – пожал плечами Ли, – это и есть самый обычный сюжет. Процентах в шестидесяти фильмов.
Он подошёл ко мне и поднял с земли, остальные тоже зашевелились. Мы потащились к ручью, и начался путь, которого я страшилась: это была долгая и неприятная борьба с течением, нам приходилось сгибаться едва ли не пополам, холодная вода толкала нас в колени. Единственное, что в этом было хорошего – и плохого одновременно, – то, что за спинами у нас больше не болтались тяжеленные рюкзаки. Почти всю дорогу я мысленно подсчитывала утраченное. Список оказался удручающим. Мы ведь и так потеряли уже слишком много, и казалось несправедливым вновь лишиться массы всего.
А может, нам предстояло потерять вообще всё? Наше счастье и будущее. Может, мы уже потеряли двоих или троих из нашей компании. Я ещё немножко поплакала, пока мы пробирались по ручью обратно в Ад.
Забавно то, что когда мы наконец очутились в нашем лагере, ещё и полдень не наступил. А казалось, что миновало уже время обеда. До вторжения наши дни начинались в девять утра. Мы сидели в классах, потирая глаза и зевая. А теперь нам приходилось куда как больше сделать – и пострадать – ещё до завтрака.
И мне пришлось научиться ещё кое-чему: что ожидания, надежды больше ничего не значат. У нас не осталось на них права. Даже то, что мы всегда принимали как само собой разумеющееся, таковым больше не являлось, потому что это тоже были ожидания. Прежде всего мне не могло прийти в голову, что Криса не окажется в лагере. Однако его там не было.
Поначалу мы не слишком взволновались, просто время от времени отрывались от еды, которую пихали в рот обеими руками, и звали его. По крайней мере, так делали другие, я же чувствовала себя слишком больной, руки у меня жутко болели. Сначала я думала, что слишком голодна, но вдруг поняла, что не могу есть. Я сидела на бревне, наблюдая за тем, как Робин пожирает печёные бобы и сыр, Ли вгрызается в бисквиты с джемом, Фай жуёт яблоко и сушёные фрукты, а Гомер налегает на мюсли. Робин, всё ещё с набитым ртом, отправилась за аптечкой и принесла её мне.
– Как твои руки? – спросила она.
– Нормально. Колено болит сильнее.
Пока мы брели по ручью, я несколько раз опускала ладони в воду, так что камешки и земля уже были смыты. И теперь кожа на кончиках пальцев выглядела тонкой и мягкой, но сами подушечки пальцев были похожи на тёмные ягоды, налившиеся кровью, с них свисали маленькие обрывки кожи. Я просто содрала её, ведь съезжала вниз буквально на руках, и теперь ладони тоже щипало, но всё-таки они выглядели лучше, чем подушечки. Робин смазала их мазью, потом аккуратно перевязала каждый палец бинтом. В то же самое время она меня кормила, как птица кормит птенца. Когда Робин закончила перевязку, я сидела, растопырив в воздухе восемь забинтованных пальцев, и выглядела довольно глупо. Но после того, как проглотила немного фиников и сладких бисквитов, я почувствовала себя лучше.