Иван посмотрел на жену. Та повернулась к нему и внимательно оглядела его лицо.
— И в самом деле, у тебя нос стал как чужой, — сказала она. — Да и все лицо совсем другое. Щеки отвисли, а бровей совсем нет…
Иван поплелся домой и лег, уткнувшись носом в стену. Вечером, когда он заснул, жена склонилась над ним и долго рассматривала его опухшее лицо. Внимание ей остановила на себе лежащая на всей коже сетка из жилок, которая то там, то сям прерывалась, уступая место мелким гноящимся ранкам. Она вздохнула и принялась за работу.
Прошло еще несколько дней. Однажды утром, когда Иван попросил у жены напиться, она не узнала его голоса — это был сплошной хрип, прерываемый каким-то клокотанием. Она подала ему воды и под каким-то предлогом вышла, на минутку задумалась и быстро направилась к поселку.
В отдаленном конце поселка жил самый старый в поселке якут, к которому все обращались за советом в трудных случаях. Жена Ивана застала его за плетением сети. Она долго стояла у порога, пока хозяин не обратил на нее внимания. Он спокойно поднял голову и спросил, не отрываясь от дела.
— Зачем?
— Дело есть, важное дело…
— Ну?
— Муж у меня заболел, по всем приметам — проказа… Что с ним делать?
Старик отложил сеть, подумал, пожевал губами, помолчал.
— Сама знаешь… У нас на то есть обычай — отцы делали и нам велели…
— Страшно!
— Я поговорю с хозяевами, — старик снова взял сеть. — Что они скажут, так и сделаем. А он сам знает?
— Как будто нет. Лежит себе, спит… Когда же мне решения ждать?
— Да что тебе загорелось? Потерпи, ответим… Дело не твоего бабьего ума.
Жена Ивана медленно побрела домой и еще издалека увидела мужа. Он стоял наклонившись, из его распухшего носа капала кровь и расплывалась на талом снегу. Он поднял бледное лицо и, улыбаясь своими запачканными кровью губами, прохрипел:
— Наверное скоро пройдет…
Около избы старика Фомы собрались все хозяева. Они сошлись потолковать о важном и серьезном деле и, сидя на прогалине мокрой и черной земли, тихо переговаривались. Солнце уже склонялось, от леса побежали длинные темно-лиловые тени, а снег заиграл всеми цветами радуги.
— Ладо решить! — сказал Фома — а то жена его измучилась. Просит ответ ей дать. Проказа дело страшное, у нас ее пять лет уже не было… — Да… Вылечиться он не сможет, а на других болезнь наведет. А может быть баба врет, ведь его никто не видал с той поры, что заболел.
— Я видал. — сказал Семка, приподнимаясь на локте. — Пальцы опухли, стакан с водкой пролил…
Последние слова служили неопровержимым доказательством и убедили, повидимому, всех.
— Так, — задумчива произнес Фома и после долгого молчания добавил: — Решайте… Не то детей заразит, сами потом каяться будем…
Иван посмотрел на жену. Та повернулась к нему и внимательно оглядела его лицо.
— И в самом деле, у тебя нос стал как чужой, — сказала она. — Да и все лицо совсем другое. Щеки отвисли, а бровей совсем нет…
Иван поплелся домой и лег, уткнувшись носом в стену. Вечером, когда он заснул, жена склонилась над ним и долго рассматривала его опухшее лицо. Внимание ей остановила на себе лежащая на всей коже сетка из жилок, которая то там, то сям прерывалась, уступая место мелким гноящимся ранкам. Она вздохнула и принялась за работу.
Прошло еще несколько дней. Однажды утром, когда Иван попросил у жены напиться, она не узнала его голоса — это был сплошной хрип, прерываемый каким-то клокотанием. Она подала ему воды и под каким-то предлогом вышла, на минутку задумалась и быстро направилась к поселку.
В отдаленном конце поселка жил самый старый в поселке якут, к которому все обращались за советом в трудных случаях. Жена Ивана застала его за плетением сети. Она долго стояла у порога, пока хозяин не обратил на нее внимания. Он спокойно поднял голову и спросил, не отрываясь от дела.
— Зачем?
— Дело есть, важное дело…
— Ну?
— Муж у меня заболел, по всем приметам — проказа… Что с ним делать?
Старик отложил сеть, подумал, пожевал губами, помолчал.
— Сама знаешь… У нас на то есть обычай — отцы делали и нам велели…
— Страшно!
— Я поговорю с хозяевами, — старик снова взял сеть. — Что они скажут, так и сделаем. А он сам знает?
— Как будто нет. Лежит себе, спит… Когда же мне решения ждать?
— Да что тебе загорелось? Потерпи, ответим… Дело не твоего бабьего ума.
Жена Ивана медленно побрела домой и еще издалека увидела мужа. Он стоял наклонившись, из его распухшего носа капала кровь и расплывалась на талом снегу. Он поднял бледное лицо и, улыбаясь своими запачканными кровью губами, прохрипел:
— Наверное скоро пройдет…
Около избы старика Фомы собрались все хозяева. Они сошлись потолковать о важном и серьезном деле и, сидя на прогалине мокрой и черной земли, тихо переговаривались. Солнце уже склонялось, от леса побежали длинные темно-лиловые тени, а снег заиграл всеми цветами радуги.
— Ладо решить! — сказал Фома — а то жена его измучилась. Просит ответ ей дать. Проказа дело страшное, у нас ее пять лет уже не было… — Да… Вылечиться он не сможет, а на других болезнь наведет. А может быть баба врет, ведь его никто не видал с той поры, что заболел.
— Я видал. — сказал Семка, приподнимаясь на локте. — Пальцы опухли, стакан с водкой пролил…
Последние слова служили неопровержимым доказательством и убедили, повидимому, всех.
— Так, — задумчива произнес Фома и после долгого молчания добавил: — Решайте… Не то детей заразит, сами потом каяться будем…